Герберт Розендорфер - Великие перемены
В сущности, объяснил мне мастер Ми Ман-цзи, в настоящее время в живописи имеются два типа художников: одни убеждены в том, что именно их творения (созданные частично с привлечением их ягодиц) являются выражением сути искусства; другие же знают, что они обманщики и дурачат своих заказчиков.
Кто из них хуже, сказал Ми Ман-цзи, я не знаю. Тут был один, который показывал всем свои раны. (К сожалению, я не смог выяснить, где, собственно, находились эти раны. Некоторые считают: в голове.) Он мастерил костюмы из войлока со свернувшимся коровьим молоком в карманах; он продавал также обрезки своих ногтей. Он издал манифест, в котором утверждал, что искусством является все, и только то, что является искусством — не искусство. Потом он умер — и совершенно справедливо, считает Ми Ман-цзи. Однако он продолжает жить в одной из своих учениц. (Ты расслышал совершенно верно: здесь и женщины выступают в качестве мастеров, тут уж ничего не поделаешь.) Ученица пускает червей ползать по бумаге, а потом раздавливает их экскременты. Ты, естественно, изумляешься, но здесь есть люди, готовые заплатить любые деньги за приобретение вот таких червивых фекалий. Отсюда ясно, почему они охотно отдают подобные покупки в Му-сен, а не оставляют их на стенах в своих домах.
Один из мастеров раскрашивал свои полотна только в голубой цвет. Но однажды он раскрасил холст в красный цвет, после чего был объявлен сумасшедшим и изолирован от общества. То есть: если мастер нашел свой вид искусства (например: вместо того, чтобы рисовать, стал разрезать полотно на куски), ему запрещается делать что-либо иное. А кто, спросил я, издает подобные запреты? Ха-ха-ха, засмеялся мастер Ми Ман-цзи, это делает тайный орден Знающих Искусство. Никто точно не представляет, кто они такие. Они никогда не появляются публично, но обладают скрытой, опасной властью, и именно они диктуют цены.
— А вы, высокочтимый мастер Ми Ман-цзи, — спросил я, — какого направления в искусстве придерживаетесь вы? Забиваете ли вы гвозди в рамы? Или обрызгиваете краской вашу достойную почитания госпожу супругу? Или сбрасываете на полотно с крыши вашего дома вашу собаку?
— Нет, — ответил мастер Ми Ман-цзи. — У меня нет ни собаки, ни тем более кошки, и я стою перед холстом или склоняюсь над бумагой и в соответствии со своим внутренним миром изображаю то, что важно для меня.
И он показал мне некоторые из своих картин. Возможно, мой любезный Цзи-гу, ты помнишь, как мне показалось при прослушивании Небесной четверицы, которая исполняла одно из произведений Бэй Тхо-вэня,[54] что в мою руку проскользнула нить необъяснимого узнавания? Нечто подобное я испытал, глядя на картины Ми Ман-цзи. Там был изображен мир, который повсюду ценен, и рядом с этим миром все рисовальщики жира и войлока превращаются в ничто.
Спустя несколько дней, поскольку мысли об искусстве большеносых все еще теснились в моей голове, я еще раз зашел к Ми Ман-цзи в его мастерскую.
О встрече с ним я заранее не договорился, потому что не очень хорошо владею даньнеговорящими приборами, и всегда ругаюсь, когда там внутри что-то ужасающе свистит; или, если нажать кнопки не в надлежащем порядке, то из прибора раздается голос, напоминающий женский, который произносит приблизительно следующее: наби-пла-вий-ну-мел. В связи с этим я избегаю дальнеговорящих приборов. Я отправился к Ми Ман-цзи утром, будучи уверен, что приличный мастер занимается своим ремеслом при свете дня. И это было действительно так. Мастер Ми Ман-цзи работал, и я, отвесив три восьмых поклона, попросил прощение за вторжение, но, сказал я, у меня неотложный вопрос.
Мастер улыбнулся (что, принимая во внимание его прекрасную, однако скрывающую черты лица бороду, может заметить только внимательный наблюдатель) и сказал, что он посчитал бы себя плохим мастером своего цеха, если бы не смог приняться за прерванную работу без ущерба для нее с того самого места, на котором остановился. Лишь мазилы несут вздор о вдохновении.
Вот мой вопрос: как определяют, глядя на с трудом воспринимаемое искусство большеносых, что это гениально? Как узнать, является ли мастер беспорядочной живописи или мастер пеленания предметов или мастер сгибания проволоки гением или не является?
— Гениев, — сказал мастер Ми Ман-цзи, — назначают.
— Ого, — сказал я. — И кто же? Верховный мандарин? Высочайший священник? Или суд?
— Нет, — сказал Ми Ман-цзи. — Те, кто на регулярно появляющихся листах бумаги пишут об искусстве. Уже упомянутое Тайное Братство. Оно наблюдает, как некто наносит на бумагу треугольники и четырехугольники, и потом решает, является ли он гением или нет. И все обязаны с этим согласиться, и треугольники и четырехугольники или разрезанное полотно или что там еще получают навеки великое благословение.
— А если нет? — спросил я.
— Тогда-то он и увидит, кто он такой, — сказал мастер.
На меня это произвело сильнейшее впечатление. Я представил себе мастера по наклеиванию на холст заячьих шкурок, к которому в конце концов приходит тот самый Тайный Суд по искусству. Посовещавшись друг с другом, они устанавливают: этот — гений. После чего мастера по наклеиванию заячьих шкурок на холст с триумфом доставляют в ратушу, и мандарины Ню Лен-бега торжественно прикрепляют к его волосам Косу Гения… или что-то в этом духе.
Нет, сказал мастер Ми Ман-цзи, лично его, Ми Ман-цзи, гением не назначали. Так сказать, наоборот. Но в его случае это чрезвычайно мудреное дело. Тот самый Тайный Суд по Искусству не желал, чтобы кому-нибудь кроме них, не дай Бог многим людям, нравились бы произведения, которые рисуют художники. Они должны нравится только им, чтобы доказать тем самым, что только они обладают истинным пониманием искусства. Беда мастера Ми Ман-цзи состоит в том, что его живопись нравится всем. А это смертный грех. Таким образом, мастер Ми Ман-цзи лишен официальной Косы Гения, но, сказал он и снова улыбнулся, его радует и сам процесс работы и ее результаты, в то время как Назначенные Косы Гениев, как он подозревает, смертельно скучают над своими — и тут он употребил одно слово, которое я не решаюсь воспроизвести в письменном виде, поскольку оно связано с пищеварением — творениями.
Я хотел было распрощаться, но Ми Ман-цзи сказал, что я должен остаться еще на короткое время. Он взял лист бумаги и с большой тщательностью нарисовал меня.
Портрет был похож, однако не внешне, потому что мастеру Ми Ман-цзи удалось с помощью в высшей степени изобретательных поворотов и перспектив, а также мастерских введений неожиданных предметов, так сказать, вывернуть меня наизнанку. Быть нарисованным им в определенной степени небезопасно, но в конце концов на собственном изображении узнаешь, как глубоко мастер Ми Ман-цзи заглядывает в пространство и время.
Да, это так — и он настолько глубоко заглянул в меня, что я уже больше не мог скрывать от него мое истинное происхождение. После моего признания он на некоторое время онемел, но потом сказал, что слишком стар, чтобы чему-либо удивляться, и с этим делом было покончено. Он обещал, что никому не выдаст мою тайну, и подарил мне картину. Я не знал, как его отблагодарить. Но он заявил, что я не должен церемониться. Его порадует, если я возьму этот портрет с собой в древний Ки Тай. Возможно, он впоследствии вынырнет здесь как шедевр дальневосточного художника, и Тайный Суд по Искусству обозлится.
Я возьму эту картину с собой в глубину лет, если мне когда-нибудь, как я надеюсь, будет суждено вернуться назад. Как произведение одного из самых великих, хотя официально и не отмеченных Косой Гения мастеров искусства большеносых.
Но я сделал еще кое-что. У одного из Тайных Судей по Искусству, которого я выследил в Му-сен для Пробитых в Стене Дыр, мне удалось получить список всех назначенных гениев. К моему удивлению он предоставил мне его чрезвычайно охотно. А теперь, дорогой Цзи-гу, держись крепче. Я взял свой компас времени и проскочил на два столетия вперед в будущее. То, что я там увидел, здесь описывать не буду, пробыл я там недолго, но вполне достаточно: я быстро нашел, что искал, а именно Му-сен, и справился там по моему списку.
Что сказать тебе? Ни один из отмеченных Косой Гения не был известен там по имени. Но когда я назвал имя Ми Ман-цзи, у мандарина по искусству буквально перехватило дыхание, и он захотел купить мой портрет за такую сумму, которой хватило бы на постройку боевого корабля. Конечно, я отклонил его предложение. Зачем мне боевой корабль?
Я вернулся обратно в Ню Лен-бег, но мастеру Ми Ман-цзи ничего не рассказал. Мне и не нужно было говорить ему об этом: истинный — а не назначенный гений — и сам знает себе цену.
У мастера Ми Ман-цзи я был еще два раза, затем мы распрощались, и я отправился выяснять, что такое Шпо.
Шпо означает: без всякой необходимости бежать за прыгающим мячом из кожи. Шпо означает: человек в коротких штанах пытается ударить другого человека тоже в коротких штанах, но иной окраски. Шпо — это когда большой ложкой швыряют маленький мяч в голову другого человека. Шпо — это когда бегут с высунутыми языками, прыгают через палки, идут под воду, не потерпев кораблекрушения. Шпо означает размахивать многочисленными флажками, громко ликовать всей толпой до того и после того, как остальные отпрыгались и отбегались. Шпо — это денежный источник, это источник невероятной славы, шпо — это, как объяснил мне, глуповато улыбаясь, господин Фа Си-би: «важнейшее из второстепенных дел во всем мире».
