Герберт Розендорфер - Великие перемены
Итак, мне не остается ничего другого, как дожидаться возвращения господина Ши-ми в надежде, что он найдет ученого «Высокий Павильон».
Чтобы чем-либо заполнить свое время, пока, возможно, благодаря счастью и случаю не определится момент для благополучного возвращения домой, или, по крайней мере, чтобы использовать предоставившуюся возможность еще глубже исследовать мир большеносых, я решил принять, наконец, приглашение господина с лицом, как детская попка, потому что меня заинтересовал этот таинственный Шпо. Я расспрашивал о нем господина Юй Гэнь-цзы. Он ответил только, чтобы я с подобной чушью оставил его в покое. Шпо его никогда не интересовал, он в нем не разбирается и не собирается разбираться.
Но прежде чем я распрощался с господином Юй Гэнь-цзы, со мной приключилась еще одна история (если можно так выразиться, приключение духовного свойства), для описания которой мне опять придется вернуться назад. Я надеюсь, что у тебя хватит терпения все это прочитать, о Заоблачная Башня Дружеской Любви.
Когда я был в городе «Дай мне марку», который называется также Бе Лин, там все, не переставая, говорили об одном громадном, никогда ранее невиданном явлении. Под этим, к сожалению, подразумевался не наш несчастный цирк, а некий человек, чье имя я совершенно справедливо забыл. Речь идет о том, что у большеносых называется искусством, Во время своего первого пребывания здесь, в мире большеносых, я уже писал тебе о примечательной дурной привычке здешних художников забавляться катастрофами. Господин Ши-ми дал мне как-то великолепный альбом цветных репродукций произведений искусства из мира большеносых. Я полистал его и понял, что столкнулся с бесконечным потоком ужасающих несчастных случаев и мерзостей:
Очень часто изображали худого голого мужчину, пригвожденного к балке, или же с любовью выписывали, как забивают маленьких детей; или как две змеи пожирают старика и двух юношей; как с живого тела сдирают кожу; или кого-то сжигают; или как молодая женщина отрубает голову у спящего бородача; или как злобный, одетый в броню юноша поднимает на острие достойного сожаления дракона; прикованные к скалам обнаженные девственницы; черепа; обрушившиеся дома; просто руины — когда же я долистал до картины, на которой был изображен сидящий в котле мужчина, которого там варили — я отказался дарить свое внимание подобным мерзостям.
Можешь ли ты представить себе нашего мастера кисти, изображающего человека, которого варят? Я — нет. Разве этот мир, спросил я господина Ши-ми, сам по себе недостаточно отвратителен, чтобы еще и на картинах изображать его мерзость? Но он не понял меня. Художественные проявления большеносых должны быть непременно связаны с катастрофами. Но в настоящее время, я имею в виду время моего пребывания в мире большеносых, явно подготавливается или уже произошла иная катастрофа, поразившая искусство. Казалось бы, что было бы похвально, изобразители вечных несчастных случаев устали от них и обратились к другим вещам. Но это не то, что ты думаешь. Они не стали рисовать такие приятные вещи, как цветы или сады или лодку на озере — нет, они больше вообще ничего не рисуют. Одним из них был тот, чье имя я забыл[50] и о ком говорил весь город Бе Лин: он запеленал дом в платок. Ты решишь, что ошибся при чтении? Он, конечно же, завернул в платок ком (глины? или чего-то еще?). Нет. Я написал совершенно верно: он запеленал в платок именно дом. Правда, как я узнал, он в свое время начал с малого: сначала запеленал кухонную ложку, потом свои сандалии, потом собаку, потом ствол дерева — и так далее.
Он двигался вперед ко все большим и большим предметам, при этом, как мне сказали, его слава возрастала. Но и этого ему показалось недостаточно. Для удовлетворения его художественного пыла требовались предметы еще большего размера. И тогда он нашел дом в Бе Лин размером с дворец, который он запеленал в платок к величайшему, в чем я не сомневаюсь, изумлению и восторгу его жителей. Результат я видел. Как он выглядел? Как запеленутый в платок дом. Как стало известно, мастер займется потом пеленанием гор в стране Ти Л ой; горы называются: Розовый сад.
А затем, но так считаю только я, ему останется только одно: запеленать самого себя.
Но, возможно, я был не совсем прав. Признаюсь. Я просмотрел еще раз ту стопку картин, которую мне дал господин Ши-ми. Дело в том, что большеносые художники имеют склонность к изображению отвратительных событий, и это обрушивается на неподготовленного человека с такой силой, что он начинает думать, будто все вокруг исключительно мерзко.
Но были и другие мастера, они есть и сейчас. Господин Юй Гэнь-цзы сказал, когда я ему во время освежительных часов между отдельными частями вышеупомянутой комедии поведал о запеленутом дворце: «Да, я слышал об этом. Чего только люди не придумают, если им позволить. Но ты должен познакомиться с Ми Ман-цзи и его искусством».
И мы договорились, что поедем в городок, расположенный несколько южнее Зеленых Холмов, потому что господин Юй Гэнь-цзы знаком с мастером Ми Ман-цзи еще со школьных времен. И вот таким образом я попал в прекрасный и, как мне сказали, всемирно знаменитый город Ню Лен-бег.[51] Мастер Ми Ман-цзи, его полное имя Ми Ман Пехте, встретил нас в высшей степени дружелюбно, показал свои картины и рассказал об одном значительном мастере глубокой древности, который тоже жил в Ню Лен-беге и назывался «Мастером молящихся рук» или «Мастером зайца в траве».[52]
О картинах самого Ми Ман-цзи позже. Я решил, что останусь в Ню Лен-беге еще на несколько дней, потому что спешить мне было некуда, Шпо от меня не убежит. Господин Юй Гэнь, однако, распрощался и поехал на свою родину на север. Так мы с ним и расстались — навсегда. Я это знал, а он — нет.
В Ню Лен-беге есть значительный Му-сен, который я захотел посетить. Знаешь ли ты, что такое Му-сен? Кончено, нет. Му-сен — это большой дом, где на стенах вразброс висят картины и где стоят статуи. Здесь в Империи большеносых не принято, чтобы заказчики вешали картины у себя дома и радовались, глядя на них. Нет. Мастер Ми Ман Пех-те объяснил мне, как все происходит: большеносые обычно крадут друг у друга картины, если они красивые и ценные, поэтому они охотно дарят их Му-сен, где те охраняются государством и выкрадываются реже. Но есть и такие картины, сказал Ми Ман-цзи, которые хотя и ценные, но не особенно красивые, о чем, конечно, по разным причинам вслух не говорится. Эти картины заказчики тоже отдают в Му-сен, чтобы длительное время не видеть их у себя дома.
Таким образом, в залах Му-сен в различных городах большеносых можно прочувствовать изменения в искусстве живописи, которые оно претерпевает со времен того самого «Мастера молящихся рук».
Художники, объяснил мне мастер Ми Ман-цзи, спустя столетия после того, как они занимались преимущественно тем, что, помимо упомянутых катастроф, рисовали некую Ма И-я, по большей части держащую на руках голого и достаточно упитанного ребенка (якобы бога-юношу, того самого И Су в виде младенца), вдруг взбунтовались и рассердились и в один прекрасный день начали рисовать только задний план, глумливо, так сказать, устранив главный предмет и изображая лишь оживляющие второстепенные фигуры. При этом живопись выказала бросающуюся в глаза склонность к плохой погоде. Я видел картины, на которых художники с издевательской жестокостью изображали тонущие во время шторма корабли, от одного взгляда на которые можно было заболеть морской болезнью. Или занесенные снегом каменные глыбы, льдины, пропасти с бурными потоками — в общем и целом, как я уже упомянул, искусство большеносых имеет явную склонность к изображению неприятностей. Но истинные катастрофы, говорит мастер Ми Ман-цзи — это сами произведения поздних мастеров, хотя некоторые из них работали с определенной творческой серьезностью. Они пытались нарисовать свет. Прекрасное и поэтическое намерение, но, как утверждает Ми Ман-цзи, это удалось лишь двум или трем великим. Одного из них зовут Мо Не.[53] Но потом дело заглохло.
В сущности, объяснил мне мастер Ми Ман-цзи, в настоящее время в живописи имеются два типа художников: одни убеждены в том, что именно их творения (созданные частично с привлечением их ягодиц) являются выражением сути искусства; другие же знают, что они обманщики и дурачат своих заказчиков.
Кто из них хуже, сказал Ми Ман-цзи, я не знаю. Тут был один, который показывал всем свои раны. (К сожалению, я не смог выяснить, где, собственно, находились эти раны. Некоторые считают: в голове.) Он мастерил костюмы из войлока со свернувшимся коровьим молоком в карманах; он продавал также обрезки своих ногтей. Он издал манифест, в котором утверждал, что искусством является все, и только то, что является искусством — не искусство. Потом он умер — и совершенно справедливо, считает Ми Ман-цзи. Однако он продолжает жить в одной из своих учениц. (Ты расслышал совершенно верно: здесь и женщины выступают в качестве мастеров, тут уж ничего не поделаешь.) Ученица пускает червей ползать по бумаге, а потом раздавливает их экскременты. Ты, естественно, изумляешься, но здесь есть люди, готовые заплатить любые деньги за приобретение вот таких червивых фекалий. Отсюда ясно, почему они охотно отдают подобные покупки в Му-сен, а не оставляют их на стенах в своих домах.
