Марианна Грубер - В Замок
— Опять затеваешь свою игру!
— Ну да, конечно! — выдержка начала изменять К. — Я тут пою и пляшу и корчу рожи. Ведь так ведет себя тот, кто играет? А какой текст я должен произносить?
— Свой, — ответила Фрида.
К. удивленно уставился на нее.
— Мой текст, — задумчиво произнес он. — А ты говоришь твой текст... Да, именно это мы должны делать. — Он посмотрел на свою сумку. — Если бы я только знал текст. Какой он, мой текст? Я никогда его не видел. Он всегда представлял собой истории, произошедшие с другими, мысли других, заповеди других. — К. бросился вытаскивать из сумки вещи, которые только что сложил в нее.
— Моя рубашка. Моя? Это моя рубашка? Это мои руки ее достают, это мои руки сжимаются в кулаки? Я — это я? Прошлой ночью, когда мы говорили о любви, наверное, можно было найти ответ на вопрос, что такое любовь: свободное узнавание себя в другом человеке, свободное от чужих мнений и взглядов. Быть принятым таким, какой ты есть.
— Прекрати, — без всякого выражения сказала Фрида.
— Почему? Я нарушил какую-то инструкцию?
— Ты меня пугаешь.
— Браво! — К. опустил руки. Иногда, в прежние дни, когда он искал свою мать, когда ждал ее, стоя за дверью отцовского кабинета, именно эти слова обрушивались на него: «Мама, это я. — Ты меня пугаешь. — Я искал тебя. — Нельзя так пугать меня лишь из-за этого. — И его умоляющие глаза: неужели это так ужасно — увидеть меня... — Конечно, нет, дорогой мой, но нельзя же так, вдруг, неожиданно... Неожиданно и без приглашения!» Вот и здесь все говорили с ним точно так же. К. взмахом руки отбросил воспоминание. — Типично женская манера: не имея других аргументов, заявлять: ты меня пугаешь! Все сложности сразу взваливаются на другого.
— О нет, это типично мужская манера — все вот так толковать! — воскликнула Фрида. — Это мужчины обижаются, если все вокруг вертится не вокруг них!
Скажите, пожалуйста! А как же Кламм? — подумал К. Значит, правильно — всего требовать и ничего самому не давать. Но Кламма она любила, если, конечно, верить рассказам; следовательно, его, К., она не любила. Итак, это выяснено. Ну и ладно. Это освобождает его от любых обязательств. Он свободен. Но, бросив взгляд на Фриду, последний взгляд, — так он думал, — К. почувствовал, что окончательность этого итога ему тяжела.
— Не предстоит ли еще один поворот? — спросил он, чтобы отвлечься от этой мысли. — Согласно протокольной записи Замка, мы однажды провели вместе ночь. Ты хотела, чтобы это была последняя ночь. Надо полагать, сегодня твое решение не изменилось?
— И это тоже чисто мужская манера, — вот так переводить разговор на другое.
— Так что ты решила насчет последней ночи? — настойчиво требовал ответа К. — Ты ведь придаешь ей огромное значение. — Он понимал, что загоняет Фриду в тупик, но не мог иначе. «Ты не должен так относиться ко мне», — явственно прозвучало в его мыслях. И его тогдашний ответ: «Должен. Я заколдую ночь стихами, а наутро внезапно распахну окна и впущу в комнату день. Да, я такой».
Фрида стояла перед ним, скрестив на груди руки.
— Каким грубым ты иногда бываешь. Не знаю, наверное, ты не понял, что я имела в виду. О чем ты думаешь! Сперва я надеялась, что ты — тот, другой, потому что тогда в Деревне установился бы порядок. Теперь же мне страшно подумать, что ты — тот, другой, и одновременно я боюсь, что ты — не он, потому что если ты и он — не один человек, то все, что сейчас происходит, — это бунт. — Она начала собирать разбросанные на полу рубашки К. и складывать их в дорожную сумку. Изредка она в нерешительности поднимала голову и смотрела на К. так, словно видела впервые. — Поглядеть на тебя, ни за что не подумаешь, что ты способен поднять бунт: всегда ты немного усталый или скучаешь, в тебе, можно сказать, есть какая-то смиренность, правда, порой у тебя вырываются грубые слова, а вот движений резких я за тобой не замечала. Но зато ты непослушный! — с силой заключила она. — Мне кажется, твое непослушание идет от упрямства.
— А тот, другой, был с тобой грубым? — смущенно спросил К.
— А иначе чем объяснить насилие?
— Он причинил тебе боль?
— Нет, — быстро ответила Фрида, но тут же поправилась: — Да. Для этого вовсе не нужны кулаки. Иногда желание уже означает насилие.
— У меня его нет.
— Вот в такие моменты ты словно один из нас. — Она помолчала, подумала и опять исправилась: — Нет, ты совсем не такой, как мы. У нас нет желаний, но есть влечения, по крайней мере Замок влечет нас к себе. А тебя ничто не влечет. Конечно, ты, как упрямое дитя, не желаешь отступаться от своих замыслов, что бы ты там ни замышлял, и в то же время поневоле начинает казаться, что твои планы ничего для тебя не значат, тебе неважно, увенчаются они успехом или нет. Для тебя все едино — и хорошее, и плохое.
К. смотрел на нее задумчиво.
— Не смотри на меня так! Стоишь тут, будто ты заместитель другого человека, нанялся к нему на службу без всякой охоты, а этот другой на самом деле живет вместо тебя...
— Ненаписанный текст, — перебил ее К. — Ты только посмотрим, что со мной стало...
Но Фрида не слушала:
— Ты ничего и никого не ждешь, не ждешь даже того, что с тобой случится, ты просто присутствуешь, из упрямства, повторяю, но вместе с тем так, словно тебя ничто не касается. Это жестоко. Твое равнодушие жестоко.
— Я не жесток, — возразил К. — На самом деле я и не равнодушен, хотя нередко мне хотелось относиться ко всему равнодушно.
— Вот видишь! Это и есть жестокость.
— Просто я не хочу, чтобы мне лгали! — снова вспылил К. — А чем еще защититься от лжи, если не равнодушием? Стань равнодушным, и ложь утратит цель. Лгать человеку, который ищет правду, — вот что жестоко.
Фрида недоуменно покачала головой:
— Ну, о чем ты опять? Правда, ха! Правда!
— Вот именно, правда.
— Ты хочешь погибнуть.
Пораженный этими словами, К. некоторое время молчал, потом кивнул и тихо сказал:
— Наверное, хочу.
— Йозеф К.! — крикнула Фрида. — Ты не можешь ставить жизни какие-то условия! — Она начала быстро ходить по комнате взад и вперед, растерянная и в то же время вне себя от гнева, а К. с удивлением подумал, что минуту назад Фрида высказала его собственные мысли, — пусть по-своему, в другой связи, но это были те самые мысли, которые его мучили, и еще он подумал, что они с Фридой в этом разговоре движутся по кругу, словно исполняя некий ритуальный танец. Иногда Фрида понимала ход его мыслей и, поняв, не обрушивалась с проклятьями, а иногда, очень редко, и он ее понимал. И, словно угадав мысль К., Фрида вдруг начала как-то странно двигаться по комнате: шаг вперед, шаг в сторону, и назад, вперед, в сторону, назад. И К. вслед за ней стал двигаться так же. Мне следовало бы почтительно относиться ко лжи, подумал он. В сущности, ложь есть всего лишь бессильное желание родиться на свет, — и вместе с Фридой К. делал шаг вперед, в сторону, назад, и так все снова и снова, пока наконец Фрида не заметила, что происходит что-то странное, и в испуге остановилась.
— Йозеф... — она села на край кровати. — Ты же над всем насмехаешься. — Она посмотрела на свои руки, на колени, потом на постель. И сразу тесно сдвинула колени и натянула юбку до самых щиколоток.
Они смотрели друг на друга, потом — в землю, потом — куда-то мимо друг друга, стараясь не встретиться взглядом. Снизу из трактира доносились голоса, с улицы — стук колес. К. подошел к окну. Он увидел, что к постоялому двору съезжается множество повозок, все они были пустыми, только возницы сидели на козлах. В эту минуту первая повозка остановилась, и крестьянин, сидевший на козлах и правивший лошадьми, поднял голову и посмотрел прямо в глаза К.
К. отскочил от окна. Они приехали за тобой, подумал он. Последнее странствие, последний этап. Но он еще не готов отправиться в путь! Сумка, так и не уложенная, стояла посреди комнаты на полу, но не в ней дело. К тянущей боли во всем теле примешивалось что-то еще, что упрямо восставало против вдруг нахлынувшего тоскливого чувства и чуть ли не весело приказывало: выше голову, расправь плечи, напряги мускулы и прыгай, прыгай, как Фрида; меж тем Фрида сидела тут же в напряженной позе, сгорбившись, и смотрела на него снизу вверх.
— Повозки приехали, — сказал К.
— Значит, пора идти, — она вскочила.
Итак, Замок задумал его обмануть.
— Прислали книгу для моих будущих записей, — сказал он с горечью, — но не оставляют на них времени.
— Нет, ну почему же? — не согласилась Фрида. — Времени у тебя будет предостаточно.
— Нет. И ты это знала.
Фрида резко отрицала это и принялась уговаривать К.:
— Раз повозки приехали, и не одна, а несколько, значит, нам дают сигнал, что пора ехать. Нас и деревенских отвезут в «Господский двор». Ну, пойдем!
— Нет, — сказал К. — Нам еще рано.
Фрида замерла на месте. В ее глазах явственно читался вопрос: «Чего, ну чего ты хочешь?» И еще явственней: «Чего ты хочешь от меня?»
