Габриэль Маркес - Скверное время
Не отводя глаз от дома напротив, она ответила на приветствие.
— В глубине души, — сказала она, — к этой женщине я отношусь с симпатией: она — смелая.
Сеньор Кармайкл тоже посмотрел на дом вдовы Асис: хотя было уже одиннадцать, окна и двери по-прежнему оставались закрытыми.
— Такая у нее натура, — ответил он. — Уж если Бог повелел ей рожать одних мужчин, она не может быть другой. — И, уже обращаясь к вдове Монтьель, добавил: — А вы цветете, как роза.
Она, казалось, хотела подтвердить это свежестью своей улыбки.
— Знаете что? — спросила она. И сказала, не дожидаясь ответа сеньора Кармайкла: — Доктор Хиральдо убежден, что я не в своем уме.
— Да что вы говорите?!
Вдова утвердительно кивнула головой.
— Я не удивлюсь, — продолжила она, — если узнаю, что он уже переговорил с вами, как упрятать меня в сумасшедший дом.
Сеньор Кармайкл не знал, как ему выпутаться из этого щекотливого положения.
— Сегодня утром я еще никуда не выходил, — сказал он.
И сел в мягкое кожаное кресло, стоящее у кровати. Вдова вспомнила: за пятнадцать минут до своей смерти от инсульта в этом кресле сидел Хосе Монтьель.
— В таком случае, — сказала она, стряхивая с себя тягостное воспоминание, — он, наверное, обратится к вам после обеда. — И, сменив тему разговора, с ясной улыбкой спросила: — Вы говорили с моим кумом, доном Сабасом?
Сеньор Кармайкл утвердительно кивнул.
Но на самом деле в пятницу и субботу он лишь зондировал почву, пытаясь выяснить у дона Сабаса, как тот будет реагировать на возможную продажу наследства Хосе Монтьеля. По предположению сеньора Кармайкла, дон Сабас, кажется, готов купить все.
Вдова слушала его, не выказывая никаких признаков нетерпения. Если не на этой неделе в среду, то в следующую среду она уедет — приняла она решение со спокойной уверенностью. Как бы то ни было, она была намерена уехать из городка до конца октября.
* * *С быстротой молнии левой рукой алькальд выхватил револьвер из кобуры, напрягся до последнего мускула, еще мгновение — и он бы выстрелил; но тут он проснулся окончательно и узнал судью Аркадио.
— Мудило!
Судья Аркадио остолбенел от неожиданности.
— Никогда больше не выкидывайте таких фортелей, — сказал алькальд, заталкивая револьвер назад в кобуру. И снова рухнул в раскладное кресло. — Когда сплю, слух у меня острее, чем у зверя.
— Дверь была открыта, — стал оправдываться судья Аркадио.
Вернувшись на рассвете, алькальд забыл закрыть ее, просто от усталости уже не держали ноги, — он упал в кресло и мгновенно уснул.
— Который час?
— Скоро двенадцать, — ответил судья Аркадио.
Голос его еще дрожал.
— До смерти хочу спать, — сказал алькальд.
Потянувшись вслед за долгим зевком, алькальд вдруг подумал, что время остановило свой бег. Несмотря на все усилия и проведенные без сна ночи, анонимки не исчезли. Сегодня рано утром он обнаружил приклеенный на двери своей комнаты клочок бумаги: «Не стреляйте из пушек по воробьям, лейтенант!» На улицах во всеуслышание заявляли: мол, сами патрульные, развлекаясь от скуки во время дежурства, клеят эти анонимки. «Весь городок, — думал алькальд, — сейчас надрывает животики со смеху».
— Встряхнитесь, — сказал судья Аркадио, — и пойдемте что-нибудь перекусим.
Но алькальду есть не хотелось. Ему хотелось еще хоть часок поспать и потом как следует вымыться. А хорошо выспавшийся, чистенький судья Аркадио уже возвращался домой на обед. И вот, проходя мимо дома алькальда и заметив, что дверь открыта, он решил к нему зайти и попросить пропуск — чтобы можно было свободно ходить по городку после комендантского часа.
Лейтенант ответил просто: «Нет». Но потом отеческим тоном объяснил:
— Вам же самому спокойнее будет, если посидите дома.
Судья Аркадио прикурил сигарету. Некоторое время, глядя на пламя спички, подождал, пока не уляжется обида, но так и не нашелся что ответить.
— Не расстраивайтесь, — добавил алькальд. — Поверьте, мне хотелось бы быть на вашем месте: ложиться в восемь вечера и вставать, когда захочется.
— Охотно верю, — ответил судья. А потом с нескрываемой иронией добавил: — Единственное, чего мне не хватало, так это нового папочки в тридцать пять лет.
Повернувшись к алькальду спиной, судья, казалось, разглядывал затянутое дождевыми тучами небо. Алькальд сурово молчал. Потом отрывисто выкрикнул:
— Судья! — Тот повернулся к нему, и глаза их встретились. — Пропуска я вам не дам. Понятно?
Судья закусил сигарету и хотел было что-то сказать, но сдержался. Алькальд слышал, как судья Аркадио медленно спускается по лестнице. Тут он, перегнувшись через перила, позвал:
— Судья!
Ответа не было.
— Мы остаемся друзьями, — крикнул алькальд.
И на этот раз ответа не последовало.
Некоторое время, озабоченный реакцией судьи, алькальд так и простоял, склонившись над перилами, но потом закрыл дверь и снова остался наедине со своими воспоминаниями. Он не пытался уже уснуть. В разгар дня сна как и не бывало, и тут алькальду показалось, что он, словно в болоте, увяз, в этом городе, по-прежнему замкнутом и чужом, как и много лет тому назад, когда взял на себя ответственность за его судьбу. В то раннее утро, инкогнито выйдя на берег со старым, перевязанным бечевками картонным чемоданом и с приказом любой ценой подчинить себе город, он испытал чувство страха. Его единственной палочкой-выручалочкой тогда было письмо к какому-то стороннику правительства: он должен был его найти на следующий день сидящим в трусах у дверей рисовой сушилки. Благодаря наводкам этого человека и беспощадности трех прибывших вместе с ним наемных убийц задача была выполнена. Но в этот вечер — хотя он и не осознавал себя пленником невидимой паутины, сотканной временем, — алькальду достаточно было бы мгновенной вспышки озарения, чтобы задаться вопросом и самому ответить, кто же кого подчинил.
У балкона, исхлестанного дождем, он все-таки проспал до начала пятого. Затем, вымывшись под душем, надел полевую форму и спустился в гостиницу пообедать. Позже он провел обычную проверку в казармах, а потом, словно очнувшись, спохватился: засунув руки в брюки, он стоит на углу, не зная, чем заняться.
Ближе к вечеру, еще держа руки в карманах, алькальд вошел в бильярдную. Из глубины пустого зала владелец поприветствовал его, но алькальд не ответил.
— Бутылку минералки, — заказал он.
Хозяин бильярдной с грохотом сдвинул бутылки в ящике со льдом.
— Если в один прекрасный день, — пошутил он, — вас вдруг прооперируют, в печени обнаружат полным-полно пузырьков.
Алькальд рассматривал стакан, отпил немного, отрыгнул и, облокотившись о стойку, так и остался сидеть, не отрывая глаз от стакана, а потом снова отрыгнул. Площадь была пустынна.
— Постойте, — сказал алькальд. — А почему пусто?
— Сегодня воскресенье, — напомнил владелец.
— А-а!
Положив монету на стойку, он вышел не попрощавшись. На углу площади кто-то, волочащий ноги так, словно у него был огромный хвост, что-то ему сказал, но что — алькальд не понял. Однако чуть позже смысл сказанного стал доходить до него; смутно понимая, что произошло что-то серьезное, алькальд направился в казармы. Не обратив внимания на толпящихся у двери людей, в несколько прыжков он поднялся по лестнице. Один полицейский поспешил к нему навстречу и вручил бумагу. Алькальду достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, о чем идет речь.
— Он разбрасывал их в гальере, — сказал полицейский.
Алькальд влетел в коридор. Открыв первую камеру, он остановился, положив руку на засов, и стал пристально вглядываться в полумрак, пока наконец не смог разглядеть юношу примерно двадцати лет, с заостренным, изрытым оспой желто-зеленым лицом. На голове — бейсбольная кепочка, на носу — очки.
— Как тебя зовут?
— Пепе.
— А фамилия?
— Пепе Амадор.
Некоторое время алькальд рассматривал его, пытаясь вспомнить: видел ли он его прежде? Юноша сидел на цементной полке, служившей заключенным кроватью. Казалось, он был спокоен. Юноша снял очки, протер их полой рубашки и, прищурив глаза, посмотрел на алькальда.
— Где я тебя видел? — спросил алькальд.
— Где-нибудь, — ответил Пепе Амадор.
Алькальд не стал заходить в камеру; он по-прежнему о чем-то думал, смотря на арестованного, потом стал не торопясь закрывать дверь.
— Ну что ж, Пепе, — сказал он, — кажется, тебе пришел пиздец.
Он задвинул засов и, положив ключ в карман, пошел в кабинет и там несколько раз перечитал листовку.
Усевшись у открытого балкона, алькальд не переставая давил москитов; на пустынных улицах загорались огни. Ему знакомо было это состояние, в которое погружается мир по вечерам. Однажды в такой же вечер он в полной мере испытал впервые ощущение власти.
