Валерий Попов - Нарисуем
Но голос все же раздался. Сначала гулко хлопнула крышка рояля, струны отозвались.
– Вы долго еще? – строго произнесла аккомпаниаторша. – Вы мешаете нам! У нас мероприятие. Найдите другое время.
– Сейчас, Софья Павловна, – главный глянул на часы. – Уже заканчиваем.
Видимо, работа тоже почасовая. И корячиться хоть минуту лишнюю, да еще на сверхурочной, никто не собирался. Это и спасло…
Для бодрости зашли в гараж, допили. Главное – бодрости не терять.
– Ну все, – я сказал Пеке. – Пора сдаваться властям.
Под властями я, ясное дело, Инну подразумевал.
По дороге еще купили елочку у ханыги.
– С материка привез! Недешево обошлась.
Пека и не скупился: Новый год!
– Упала консоль, – так Пека ей наши травмы объяснил. Я гордился им! Что значит специалистом быть. Консоль! Сдержанно и емко. И ничего больше можно не объяснять: дилетантам бесполезно. Как художник слова, восхищался и одновременно сладко погружался в сон.
– Не спи! – звонкий голос Инны, спасительный луч. – У тебя выступление через полчаса!
Да, емкий вечерок! Сел. Пока что еще не встал. Но все уже слышал и многое понимал.
Я глянул на Пеку, спавшего на соседней тахте.
– Он так ждал тебя. Если б не дурацкая забастовка эта! Увольнять его ребят стали. Ну, оболтус этот: не брошу своих!
Я четко встал. Тоже имею принципы. Пропьем все, но профессию никогда. Пора и мне в мой забой!.. Последние годы я по сути тоже, как Пека, в яме сидел со своим верным пером (кайлом), упорно не прерывая работы, – когда на поверхности проносились ураганы, сметающие все… Устоял? В смысле – усидел? Высидел свое? Сейчас проверим!..
Ровно через полчаса, с прилизанными мокрыми волосами, с изможденным высокоинтеллектуальным лицом был уже за столом в избе-читальне, шуршал листами.
Публики небогато – но к этому тоже привык. Закалился. Или задубел? В общем, выдерживаю. К тому же – елочка, свечи создают уют.
Читал.
Мама приехала
– Я к Сущаку!
– Его нет, – произнес охранник, перегораживая мне дорогу.
– Но мне назначено. Вот написано его рукой: «Семнадцатого в шестнадцать часов»!
Я все не мог еще избавиться от спеси, навеянной, вероятно, тем, что друг подвез меня к нотариальной конторе на ослепительном «Вольво». Но здесь, судя по габаритам цербера, меня быстро приведут в чувство.
– Разрешите!
Гонор, однако, не проходил. Я смело попытался сдвинуть охранника, хотя легче было сдвинуть стенку. Но! К удивлению моему, он вел себя сдержанно и даже в какой-то степени скованно – словно не знал точно, как себя вести. А говорят еще, что жизнь наша становится жестче. Наоборот! Я, как писатель-оптимист, всюду нахожу радости, даже в нотариальной конторе. Это мой долг.
– А что за дело у вас? – спросил он, нерешительно потоптавшись.
– Наследственное.
– Он вел?
– Что значит, вел? Где он?
Начинается ахинея! Охранник-амбал вдруг окончательно смутился. Ну, если смущается даже этот шкаф, – значит, действительно вышло что-то из ряда вон выходящее, просто так его не смутишь. Я решительно протиснулся.
В еврокоридоре увидел бумажку: «Прием ведет нотариус Сущак Я.А. по доверенности нотариуса Сущака Я.А.». В своих хождениях я уже усек, что нотариусы – большие казуисты, любят прятать суть дела в ворохе бумаг. Какая-то новая уловка? Я заглянул… Женщина! Высокая укладка, брошка.
– Закройте дверь! – рявкнула она.
– Но мне назначено, – я показал квиток.
– Кто вам назначил?
– Сущак… Ян Альбертович, – от злости даже вспомнил его имя-отчество.
– Вам сказано: его нет! Закройте дверь!
Хорошенькое дело! Муж отвалил, видимо, в отпуск, оставил жену, которая знать ничего не хочет. Прям не баба – мужик! Альбертыч, вроде, поласковей был… а эти всегда чем-то обижены. Плохи мои дела. Блуждая по нотариусам, я уже знал, что каждый новый норовит полностью отменить все, сделанное предыдущим, выставить его дилетантом и идиотом, разрушить уже слаженное дело и все сначала пустить, начиная со сбора всех справок. Плохи мои дела… Но, может, меж мужем и женой не будет таких уж противоречий? Оптимист!
– Ваше дело закрыто! – все же взяв мою папку, сообщила она.
– В каком смысле?
– В прямом… Вы не можете наследовать долю вашей квартиры, принадлежащую матери. Где была прописана ваша мать?
– В последнее время в Москве. У сестры… В смысле, у своей дочери.
– Вот туда и езжайте!
– Но квартира же здесь!
– Наследование оформляется по месту прописки покойного. И получает тот, с кем последнее время жил покойный.
– То есть не я?
– Не вы!
– Но Ян Альбертович обещал. Завел дело. Деньги взял!
– Он много кому чего обещал! Его давно пора было посадить.
Круто она о муже! Или она сестра? А я все думал – кого она мне напоминает. Сестра!.. Но сестры редко так говорят про брата. Жена про мужа – скорей. Голова кругом идет. Я сел в коридорчике. Говорят, что муж и жена с годами становятся на одно лицо… но не до такой же степени? Встал…
– А могу я все же поговорить с Яном Альбертовичем? Где он?
Охранник вдруг выразительно закашлялся и чувствительно пнул меня в лодыжку… Бестактности говорю?
– Извините, но я два месяца по очередям маялся, справки собирал!
– Он поставил в тяжелое положение не только вас! – произнесла она как-то торжествующе.
– И что, нельзя его найти, наказать?
– Попробуйте, – горько усмехнулась она.
То есть она хочет сказать, что его вообще нет… и спрашивать не с кого? И в то же время какое-то странное ощущение, что он где-то тут. Я внимательно и, может быть, бестактно вгляделся. Лицо ее вдруг стало каким-то серым, покрылось крупным потом… как в фильме ужасов. Кошмары какие-то показывают тут, в нотариальных конторах, вместо оказания услуг!
– Ян… Альбертович? – в ужасе пробормотал я.
– Яна… Альбертовна, – с трудом выговорила она, – и я уже, кажется, говорила вам, что не имею с этим негодяем ничего общего. Немедленно закройте дверь!
Да-а-а! Я рухнул в коридоре на стул. ОНА – это ОН?! Бывший! Да-а… Нелегко это ЕЙ… в таком состоянии… хамить. Требует большого напряжения организма. Перемена пола – оставаясь на том же рабочем месте – испытание нелегкое. Тут не до услуг. Но почему мы-то должны за это страдать… впрочем, как и за другие чудачества власть имущих?
– Вы ведь, наверное, помните меня? – Я снова сунулся в дверь.
Это уже полная бестактность – залез, так сказать, в субинтимную сферу, намекнул на некоторую близость двух Сущаков. Но как иначе мне быть? Внешность (его? ее? их?), в сущности, почти не изменилась, несмотря на все усилия врачей. Сразу не додул! Зациклился на своих проблемах, а у них, оказывается, свои, более мучительные. Вон пот лицо ее покрыл…
– Извините, – пробормотал я.
И что особенно тяжело – все обманы всегда проходят под завесой высокой морали! Взгляд ее так и дышит решимостью наказать зло!
– Это он должен просить прощения у вас! И не только! Он подвел сотни людей! – рявкнула Я.А. Сущак. Не так уж, оказывается, она и смущалась. Характер бойцовский переняла.
– Так что же теперь делать мне? Я столько ходил тут, в очередях стоял, справки собирал! – Я зачем-то показал толстую папку.
– У вас с сестрой хорошие отношения? – В голосе ее вдруг появилась теплинка. Все-таки женщина.
«Да уж не такие плохие, как у вас… с однофамильцем», – чуть было не сказал я.
– Долю матери в вашей квартире получит ваша сестра. Естественно, после оформления всех документов.
О, господи! Это я уже проходил! Бедная Оля! Ей-то то кусок моей квартиры зачем? Она не такая.
– После этого – если она, разумеется, захочет – она сможет приехать сюда и, оформив соответствующие документы…
– Опять?
– Опять! Она сможет или продать вам долю в вашей квартире, или подарить.
Ишь, раздобрилась вдруг Я.А. Сущак… но верить я уже не верил. Горел уже не раз! Ну поверю я ей, измучаю любимую сестру, потрачу последние деньги – а Сущак Я.А. опять в другой пол перемахнет – и начинай все сначала! Говорят, деликатную эту сферу трогать бестактно… но я их и не трогал – это они тронули меня. И еще как!
Голос Я.А. Сущак вдруг вновь возмужал… Битва гормонов!
– Видимо, у вас были неадекватные отношения с матерью? – сурово произнес он… она.
Пошел теперь какой-то фрейдизм… А нам, бедным, все это расхлебывай! Видимо, мать его… ее… их… была недостаточно ласкова с… ними в детстве… или, наоборот, навязчиво ласкова. И вот результат: загублены мое дело, мои денежки, последние силы – а им все на пользу! И у нас родители тоже не идеально себя вели, но мы на этом не зацикливались, работали сколько надо и когда надо. И пол не меняли – было не до того!
– Вы хоть раз отвезли матери в Москву корку хлеба? – Яростный взгляд. Разбушевалась Сущак! Порвав сурово со своим прежним обличьем, жаждала еще крови и теперь пыталась испортить наши отношения и с любимой моей сестрой, и даже с покойной матерью!
