Раймон Кено - Вдали от Рюэйля
Принести дополнительные тарелки и приборы было совсем нетрудно.
— Не люблю суп, — сказал Мишу.
— Только не изводи нас своими капризами, — сказала Сюзанна.
— Не заставлять же его есть суп, если он не любит, — сказал Сердоболь. — Правда, малыш?
— Да, дедуля. Дедушка — хороший чувак.
— Значит, вот как вы собираетесь его воспитывать, — сказала Сюзанна.
— Детям следует предоставлять хотя бы немного свободы, — сказал де Цикада.
— А вы что, наш родственник? — спросила Сюзанна, смерив его взглядом с головы до ног. — Нас еще не представили друг другу, — добавила она более любезно.
— Господин Луи-Филипп де Цикада — поэт, — сказал Сердоболь.
— А, так это вы — де Цикада. Жак мне часто о вас рассказывал. Вам помогло лекарство, которое он вам прислал?
— Я очень суеверен. Стоит мне сказать, что лекарство помогает, и потом оно уже не производит никакого эффекта.
— Я вас понимаю. У Жака тоже были такие бзики. Я с трудом понимала, чем же он занимается. Он утверждал, что если расскажет, то этим все испортит.
— Он был таким еще в детстве, — сказала мадам Сердоболь, — немного скрытным.
— Он был не то чтобы скрытным, — сказала Сюзанна, — скорее, не очень-то доверчивым.
— Я хочу дольку чеснока, — сказал Мишу, потому что в этот момент принесли ягнятину.
— Ну конечно же, заинька, — сказал Сердоболь.
— В детстве он мне доверял, — сказала мадам Сердоболь. — Он говорил мне: вот увидишь, мама, я стану профессором, и объяснял как, или же врачом, и объяснял как. Когда ему было уже лет тринадцать, вот тогда он перестал мне рассказывать, что у него на уме.
— Мне хотелось, чтобы он перенял мое дело, — сказал Сердоболь, — но он захотел стать врачом-паразитологом, главным образом, чтобы изучать вшей.
— Хи-хи, — хихикнул Мишу. — Вшей.
— Как тебя зовут, мое дитятко? — спросил Сердоболь.
— Мишель, — ответила Сюзанна.
— Мишу, — ответил Мишу.
— А сколько тебе лет, сладкий ты мой? — спросил де Цикада.
— Шесть лет. Дядя, а почему у тебя такой большой галстук?
— Какой очаровательный ребенок, — сказал Сердоболь.
— Ну просто живая копия, — сказал де Цикада.
— Он хорошо учится? — спросила мадам Сердоболь.
— Неплохо, — сказала Сюзанна, — только вот вшей подцепил.
— Вот те на, — сказал Сердоболь.
— Дедушка, — сказал Мишу, — я хочу еще дольку чеснока.
— Сорванец в духе Генриха IV[189], — сказал де Цикада.
— Будьте с ним начеку, — сказала Сюзанна.
— Я никак не могу вспомнить, любил ли Жак чеснок, — сказал Сердоболь.
— А вы ведь трикотаж производите, мсье Сердоболь? — спросила Сюзанна.
— Да, мадам, — сказал Сердоболь.
— Мальчику нужно будет справить теплую одежду и носки, — сказала Сюзанна.
— И самокат, — сказал Мишу.
— До чего же потешный мальчишка, — воскликнул де Цикада.
— Будет у тебя самокат, — сказал Сердоболь.
— А еще мне бы машину с педалями, — сказал Мишу.
— Я покатаю тебя на своей, — сказал Сердоболь, — на большой, на настоящей.
— Мама, вот здорово, у дедушки есть машина.
— Ты доволен, деточка? — расчувствовалась мадам Сердоболь.
И так далее и так миленько и так славненько, что ужин подошел к концу.
Де Цикада из деликатности пожелал непременно удалиться. Сердоболь захотел его обязательно проводить. Тем временем мадам Сердоболь показала Сюзанне ее комнату. Туда поставили маленькую кровать, на которую не без труда уложили протестующего Мишу. После чего женщины спустились к камину.
Вернулся Сердоболь. Было слышно, как он топает ногами, чтобы стряхнуть снег. В коридоре трикотажник задержался, чтобы снять обувь и надеть шлепанцы. Вошел и сел между женщинами.
— Итак, дочь моя, — сказал он.
Сюзанна подняла голову.
— Мы ждем, когда вы нам поведаете вашу историю (прошлое) и введете нас в курс дела относительно ваших намерений (будущее). Ну а пока (настоящее) вы здесь у себя дома, если вы и вправду супруга нашего сына.
— Я родилась, — сказала Сюзанна, — двадцать тире тридцать лет тому назад в маленькой деревушке в районе О-Керси[190]. Мои родители были испольщиками, а ферма, довольно замызганная, принадлежала графу де Виженев. Когда мне исполнилось пять лет, никто уже не сомневался, что я — его дочь, то бишь моя мать, женщина небольшого росточка, согрешила с нашим аристократическим хозяином. Мой отец, тоже не особенно высокий, сделал вид, будто ничего не произошло, так как боялся получить тумаков от своей супруги (рука у нее была тяжелая) и потерять работу. Со мной же он особенно не церемонился. И вот, когда мне не было и семи лет, он попытался в первый раз меня изнасиловать. К счастью, в этот момент появился один графский слуга, и моему отцу пришлось обратно застегивать штаны, ворча и не очень любезно чертыхаясь. Слугу звали Теодюльф, и именно он через три недели после этого лишил меня девственности, против моей воли, разумеется. Уже в то время сельская жизнь меня не очень-то прельщала. Меня отправляли в школу за шесть километров от дома. Ну и дрались же мы с мальчишками! Когда я стала чуть взрослее, они собирались по пять-шесть человек, чтобы потискать мне груди и посмотреть мое естественное устройство. Что до папаши, я имею в виду ненастоящего, то он все время подкарауливал меня в темноте, чтобы совершить-таки со мной инцест, который, впрочем, инцестом все равно бы не стал, поскольку папаша не был моим настоящим отцом, а настоящий, кстати, тем временем успел погибнуть в результате несчастного случая на охоте. Нужно ли добавлять, что мой папенька, тот, ненастоящий, к этому приложил руку, мерзавец. Его, маминого мужа, звали Бордье, я чуть не забыла вам сказать, а меня зовут Сюзанна Бордье. В четырнадцать лет ферма Бордье меня достала окончательно. В трех километрах от фермы находились вольфрамовые шахты и бараки, в которых жили рабочие, в основном арабы из Северной Африки. Я мечтала работать официанткой у них в бистро, там целый день хрипел патефон и готовился кускус[191], знаете, что это такое?
— Нет, — сказали старенькие родители.
— Там пили белое вино без закуски, да так, что часто вытаскивались ножи и бритвы, и тогда дело доходило до шрамов. В среднем получалось по два зарезанных в неделю. В один прекрасный день когда папаша Бордье повел себя особенно гнусно похотливо и настойчиво я взяла чемодан положила туда пару шелковых чулок пояс для подвязок гигроскопическую вату и попрощавшись с этими склизкими и загаженными стенами которые меня так часто видели жертвой разных сатиров вылетела из гнезда в сторону других чуть более цивилизованных цивилизаций. Стоит ли говорить что хозяин бистро и слышать ничего не хотел и выставил меня за дверь: он слишком боялся папашу Бордье. Что мне оставалось делать? Один араб, у которого был мотоцикл, сказал мне: «Ти малишка красивий» каковой я скажем без ложной скромности и была и предложил прокатиться с ним в соседний городок; я согласилась. Итак забралась я на его аппарат и в дорогу. Мотоцикл знаете ли это что-то потрясающее.
— Никогда не ездили, — сказали старенькие родители.
— Наступала ночь, одна за другой зажигались звезды. Мы неслись во весь дух сквозь сумерки по национальной дороге 308 Б. Какая поездка. Какое воспоминание. Этот араб, которого звали Бу Аму бен Тоблер[192], привез меня в маленькую гостиницу, где жил сам, он уже давно туда перебрался из барака, так как деньжат у него было побольше, чем у остальных. «Ти спать в моя комната, — сказал он мне, — а я спать в комната мой друг Бу Адду бен Сюшар». Так оно и произошло. Ну, что вы на это скажете? Если это не истинное джентльменство, то пусть прямо сейчас отрежут причиндалы у папаши Бордье, который и так заслуживает, чтобы ему их отрезали.
— Этот сын пустыни повел себя весьма благородно, — сказали старенькие родители.
— Еще бы, но минуточку! После недели тихой и целомудренной жизни по крайней мере моей так как по поводу двух дружбанов я даже не хочу вам намекать на то что они могли промеж собой вытворять…
— О, не стоит нам намекать, — сказали старенькие родители.
— Итак после довольно приятной недели а мы ходили в кино или в кафе вместе без всяких проблем значит после недели как-то утром двое этих курчавых стучат в дверь моей комнаты я спрашиваю «ктотам» и вот они входят. Оба празднично одеты было как раз воскресенье и говорят мне: «Ми очень в тебя влюбиться, малишка красотка, ти вибирать между нас двоих». Ничего не скажешь, все правильно, правда? Естественно я выбрала бен Тоблера который ко мне так порядочно отнесся должна же быть справедливость но где-то приблизительно через месяц он проиграл меня в кости и тогда я стала любовницей бен Сюшара но ненадолго так как он нашел себе хозяина и я тоже в лице Танайски отец которого был русским белогвардейцем а мать черномазой. Этот красивый парень хоть и простой шахтер был непонятно в честь чего в очень хороших отношениях с одним из главных людей города а именно с типом по имени Бапоно который изготавливал месиво для свиней и корм для куриц. Танайски меня пристроил служанкой к Бапоно непонятно зачем так как этот гражданин даже ни разу не попытался ущипнуть меня за задницу.
