Линн Мессина - Модницы
— Два года. — Что все это значит?
— Верно. Два года. — Она встает со стула и садится рядом со мной. Теперь мы обе с посетительской стороны, на равных. — И за эти два года между нами сложилась связь, основанная на взаимном уважении и упорной работе.
Не думаю, что взаимное уважение когда бы то ни было возникало в этом кабинете. Моя тревога перерастает в страх. Сейчас Джейн попросит о чем-то личном, о чем можно просить только близкого друга, вроде предродовых занятий по методу Ламаза.
— Точно, — соглашаюсь я, но ерзаю на стуле, пряча руки за спиной. Не хочу держаться с Джейн за руки.
Я зря беспокоилась. Покончив с равенством, она встает и прислоняется к столу.
— Думаю, настала пора для повышения.
Обычно подчиненных об этом не оповещают, но сегодня все ненормально.
— Чьего повышения?
— Твоего, — говорит она с напряженной улыбкой. Сообщать хорошие новости у нее плохо получается.
Я так потрясена, что могу только изумленно пялиться на нее.
— Как тебе нравится должность старшего редактора?
Еще как нравится. Ничего лучше в жизни не слышала.
— Очень нравится.
— Отлично. — Джейн возвращается за стол, к своему черному кожаному креслу на колесиках. — Я велю Джеки разослать докладную записку. Значит, так, прежде всего я хочу, чтобы ты позвонила представителю Гэвина Маршалла.
— Гэвина Маршалла? — Ничего странного. Можно было предвидеть.
— Да, автора выставки «Позолоченная лилия». Позвони его представителю и скажи ему, что мы хотим встретиться и обсудить мои идеи по поводу освещения в «Моднице» выставки.
— Но Маргерит сказала мне…
— Виг, ты теперь старший редактор. Тебе некогда бегать по ее поручениям. Конечно, если ты предпочитаешь заниматься именно этим, я могу сказать Джеки не рассылать докладную записку.
Угроза ясна.
— Нет-нет, что вы.
— Я так и думала. — Она самодовольно улыбается. На ее лице это выражение выглядит уместно. — Так что скажи Маргерит, что все это не сработало.
— Не сработало? — Я не позволяю себе расслабляться и изображаю туповатость.
— Да, ты позвонила его представителям, и их это не интересует. Конец истории.
Если бы Маргерит действительно интересовали работы Маршалла, ее бы это не остановило. К счастью для Джейн или скорее к несчастью, Маргерит даже не знает о существовании Маршалла.
— Ладно.
— Хорошо. Значит, устроишь встречу? Мое расписание уточнишь у Джеки. Пусть это будет как можно скорее. Мы уже работаем над декабрьским номером. — Она снимает трубку, показывая, что разговор окончен. Кто-нибудь другой попрощался бы, но Джейн это не приходит в голову.
Я уже берусь за дверную ручку, когда она меня снова зовет.
— Виг, никому об этом ни слова. Ни одного слова. Понятно? Будет очень обидно снова понижать тебя в должности.
Я уверяю ее, что все понимаю, и ухожу.
Сетка действий, 24 августа: сменить жанр
В книге, которую пишет Майя, полно мертвых тел — в вагонах метро, в римских банях, в еще не сданных квартирах. Она разбрасывает их повсюду и позволяет ничего не подозревающим людям находить их. Она дает неосведомленным прохожим наткнуться на них и заставляет даже самого незаинтересованного детектива-любителя идти и искать убийцу. Вот такие книги она пишет, про обычных людей, которые испытывают себя, прорываясь сквозь смерть. Такие книги никто не станет покупать.
— Это слишком просто для детектива, — сказала она, когда мы сидели в баре «Парамаунт», заливая горе от потери агента, — и слишком детективно для просто романа. Получается гибрид, ни рыба, ни птица, а какой-то странный грифон-дворняжка, которого никто не хочет любить.
Когда Майя выпьет, она становится сентиментальна.
Майя взялась за детективы, думая, что это будет легко, что их легко писать (готовый сюжет) и легко продавать (готовый рынок). И только потом поняла, что не в состоянии написать детектив. Поняла, что из схемы не вырваться, а личность убийцы никак не влияет на развитие характеров.
— Думаю написать любовный роман, — объявляет она, открывая коричневый пакет. Оттуда появляется бутерброд с сыром и ветчиной, следом бутылка сока «Саманта Супер», пакет картофельных чипсов «Лэйс» и кекс. Она устроила себе такой ленч, какой родители собирают детям в пятом классе. Не хватает только яблока.
У меня ленч куда менее впечатляющий — бутерброд с арахисовым маслом и джемом — ни тебе напитка, ни десерта.
— Любовный роман? — спрашиваю я.
— Ну да, любовный.
— А почему вдруг любовный роман?
— Потому что они все ужасны, — говорит она, будто это все объясняет. Глаза у нее все еще ярко-красные, но больше не слезятся, и опухоль спала. Капли, которые дал ей врач, понемногу помогают.
Все равно ничего не понятно.
— Как это ужасны?
— Ну, некоторые совсем даже ничего — но большинство совершенно ужасно. Они просто слишком много книг публикуют в месяц, тут не до качества. Так бывает, когда количество бейсбольных команд основной лиги увеличивается, — говорит она, щурясь от солнца. Мы обедаем на скамейке у входа в Центральный парк. Отель «Плаза» находится напротив, грустные лошадки тащат мимо нас кареты с туристами.
Это что-то новенькое. Майя обычно не выражается спортивными метафорами.
— А что происходит, когда количество бейсбольных команд основной лиги увеличивается?
— Это растворяет состав подающих игроков.
Хотя звучит знакомо, словно уже где-то такое читала, но все же слова эти ничего для меня не значат.
— Ладно.
— Спрос так велик, что качеству не удержаться на уровне, — поясняет она. — Я могу написать сотню тысяч слов за пару месяцев. Это должно быть несложно.
— Нет, — говорю я.
— Нет?
— Нет.
— Что нет?
— Просто нет.
— Но на что именно ты отвечаешь нет?
— На весь этот план с растворением и продажей любовных романов, — отвечаю я. Меня приводит в ужас идея, что Майя потратит сто тысяч слов и пару месяцев на дело, на которое ей наплевать. — Ты зря тратишь время.
— Почему это я зря трачу время?
— Ничего не выйдет.
Майя раздраженно фыркает, изо рта у нее сыплются крошки белого хлеба.
— Почему не выйдет?
— Потому что ты ничего не знаешь о любовных романах.
— А что там знать? Двое влюбляются друг в друга.
— Ты же весь этот жанр презираешь.
Она пожимает плечами.
— И не зря презираю.
— Ну вот!
Моя логика ее не убеждает.
— Что «вот»?
— He пиши любовный роман. Не пиши еще один детектив. Просто напиши книгу.
— Глупая мысль, — говорит она, опуская взгляд в пакет с чипсами.
— Почему глупая?
Майя не отвечает, но меня это и не удивляет. Мы уже много раз вели эту беседу, и, хотя она всегда отступает за стену молчания, я знаю, о чем она думает. Писать жанровую литературу легко: следуешь формуле, стараешься как можешь, и если в конце концов ты в десять раз хуже авторов, которых обожала в юности — Э.М. Форстера, Кристофера Ишервуда, Вирджинии Вулф, — это не важно. Все равно никто ничего от тебя не ждет. Писать жанровую литературу легко. Принимать себя всерьез как писателя куда сложнее.
— Тебе надо это прекратить, — говорю я после долгого молчания.
Майя ест чипсы, невинно хлопая глазами.
— Что прекратить?
— Твою сетку действий. Всю эту возню с началом суеты и сменой жанров. Ты словно проходишь пять степеней горя, только у тебя их пять тысяч. Кончай с этим и сосредоточься на том, что важно, — говорю я, ощущая внезапную вспышку раздражения.
Я не могу слишком долго протягивать руку помощи — не хватает терпения.
— Я знаю, что преодолеть себя сложно и страшно. Мне пришлось два дня набираться храбрости, чтобы договориться об интервью с ван Кесселем, но это надо было сделать, и я сделала. — Незаметно для себя я превратилась в образец целеустремленности и трудолюбия: вот вам Виг Морган, пример того, как браться за дело.
Майя молчит. Она жует чипсы и мрачно смотрит на меня. Потом говорит:
— Я думаю написать исторический любовный роман, например, про Англию в начале девятнадцатого века.
Я тяжело вздыхаю.
Досье Джейн
Прежде чем передать досье Джейн, Делия прошлась по нему и закрасила то, что мне не полагалось увидеть. Как письмо от дедушки с фронта в 1941-м, страницы усеяны вымаранными словами. Все, что может выдать расположение войск, закрашено черным фломастером. Ничего жизненно важного тут нет, и я не могу объяснить выбор Делии. Пытаюсь выделить схему, но зачеркивания кажутся случайными, как у этих современных писателей, которые борются с определениями.
Девяносто процентов досье обыкновенны и скучны, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не заснуть. Читая речь Джейн на заседании Женского редакторского общества, которое вручило ей престижную премию «Хелен» за лучший журнал, я наконец проваливаюсь в сон и просыпаюсь, только когда звонит телефон. Умываюсь холодной водой и снова пытаюсь приняться за чтение, но приходится сделать перерыв. Благодарственная речь занимает больше семи страниц, и есть предел количеству ее заявлений о благодарности сестринству, которые я могу вынести. Джейн никому не сестра. Она единственный ребенок, который плохо играет с другими детьми.
