Федерико Андахази - Танцующий с тенью
Никто не отвечал.
9
Хуан Молина был уже готов высадить дверь плечом, когда увидел за стеклом заспанную Ивонну, выходившую из лифта. Только тогда юноша немножко пришел в себя. Вид у девушки был полусонный, волосы растрепались, и все же она показалась Молине еще более прекрасной, чем всегда. На Ивонне японская рубашка, она подчеркивает женственность ее высокой стройной фигурки – а лицо выглядит совсем по-детски. Пока она шла к двери, Молина поднял голову к небесам и прошептал слова благодарности. Увидев, что ее друг весь бледный, в поту и тяжело дышит, Ивонна стряхнула с себя остатки сна и прибавила шагу, заметно обеспокоившись. Руки ее так дрожали, что она долго не могла всунуть ключ в замочную скважину. Наконец дверь открылась. Девушка впустила Молину и, не говоря ни слова, обняла его. Победив с себе безотчетное желание прижать любимую к своей груди, чтобы никогда больше не отпускать, Молина мягко взял Ивонну за запястья и отстранил от себя. У этой женщины уже есть хозяин, а верность – превыше всего. Вслух молодой певец такого никогда бы не произнес, но слова, сказанные Гарделем, стали для него ненарушимой заповедью, звучащей у него в ушах всякий раз, когда он видел Ивонну: «Послушайте, приятель, на самом деле мне нужен не просто шофер – мне нужен человек, который будет мне верен».
Освещенные красным мерцающим сверканием «Глосторы», Ивонна и Молина долго сидят в молчании на широком диване возле самого окна. Она смотрит на него сквозь бокал с виски, который держит на уровне глаз. Он курит, рисуя огоньком сигареты фигурки в воздухе – недолговечные рисунки, которые появляются и исчезают в такт неоновому мерцанию вывески. И вот, освещенные этим красным тревожным сиянием, погруженные в тень общей печали, чувствуя на губах привкус поражения, они поют дуэтом:
Неприкаянные души мы с тобою,
беглецы меж стен и площадей,
брат с сестрою,
мы не ждем добра от мира и людей.
Шумом мы окружены,
одиноки средь огней,
улицей Коррьентес пленены.
Чайки вдалеке от суши,
мы теперь с бедой дружны —
со своею и с чужой,
потому что мы с тобой —
неприкаянные души.
Говорить не надо – лучше мы споем,
как поют порой
пьяницы в ночлежках, в грязных барах,
вспомнив о своих надеждах старых,
о мечтах, ушедших на покой, —
так назначено судьбой;
будем петь и мы вдвоем,
голоса звучат все глуше,
мы дороги не найдем,
может, утро станет мукой нашей крестной —
так проводим вечер песней,
потому что мы с тобой —
неприкаянные души.
Когда песня кончается, Ивонна спрашивает с той же покорностью судьбе, не отводя от лица бокала, искажающего ее взгляд:
– И что же нам делать?
– Ты хочешь сказать, что же мне делать? – поправляет Молина.
Ивонна чувствует себя в чем-то виноватой. Но, скорее всего, она и не подозревает, насколько велика ее вина.
– Я тебя в это втянула. И теперь я не собираюсь оставлять тебя одного.
Молина решительно качает головой. Как ей объяснить, что он побежал за нею как пес, как признаться, что он отчаянно влюблен, что единственная причина, заставившая его отказаться от выступления в «Арменонвилле», – это возможность находиться рядом с ней, ощущать – если уж ничего другого не дано – аромат ее тела?
Ивонна не была счастлива с Гарделем. Но она научилась покоряться судьбе. Вся ее жизнь была примером покорности судьбе. И она не нуждалась в сочувствии. Девушке никак не удавалось избавиться от подозрения, что предоставить ей убежище в этой ничейной квартире Гарделю пришлось из жалости, соединенной с его пониманием кодекса мужской чести. Однако Ивонна знала, что ее пребывание здесь не может длиться бесконечно. Девушка сделала глоток виски и уже более спокойным тоном, все время обращаясь лишь к бокалу, который держала перед глазами, объявила о только что принятом решении:
– Завтра я возвращаюсь в «Пигаль». Так жить я больше не могу. – Потом помолчала и закончила: – Я не хочу, чтобы нас убили. Не хочу, чтобы убили тебя. Завтра я возвращаюсь в «Рояль-Пигаль», и ситуация сразу упрощается.
Молина начал ее убеждать, что назад дороги нет, что дело зашло уже слишком далеко, что эти люди только что убили человека. Не того, кого было надо, – поэтому они не остановятся на полпути.
Если ты вернешься, самое вероятное, что тебя убьют прямо в «Рояль-Пигаль». Молина уже был готов предложить, чтобы они убежали вместе, перебрались на другой берег Ла-Платы – или на другой берег океана, если потребуется. И возможно, это было бы самым разумным решением. Только предать Андре Сегена – это было одно дело, а предать Карлоса Гарделя – совсем другое.
– Я все улажу, – сказал Хуан Молина, – за меня не беспокойся.
Ивонна улыбнулась:
– Именно тебя они чуть не убили. Достоверно утверждать можно только одно: обоим сейчас было не до размышлений. Молина снял с вешалки плащ, и когда он был уже возле двери, Ивонна взяла его за руку.
– Ты никуда не пойдешь, – сказала она, крепко держа его.
Я не могу оставаться здесь, – пробормотал он.
Ивонна смотрела на него, улыбаясь, словно хотела выведать все его тайны:
– Почему – из-за меня или из-за него? – спросила он почти что на ухо.
Ивонна притянула Молину к себе и обняла. Ее губы искали его рот; остановившись в миллиметре от его губ, она прошептала:
– Если это из-за меня, то не волнуйся: кроватей здесь предостаточно. Ты можешь спать на той, на которой захочешь. – Ее бедро оказалось у него между ног. – Ну а если из-за него, то и вовсе не о чем беспокоиться, – если хочешь, я ему ни слова не скажу.
И снова Молина отстранил девушку от себя, повесил плащ обратно на вешалку, коснулся губами щеки Ивонны и поцеловал ее – нежным братским поцелуем. Он вошел в одну из двух спален и, прежде чем закрыть дверь, сказал, не глядя в глаза Ивонне:
– Отдыхай. Что нам сейчас нужно – так это отдых.
10
Гардель ни разу не поинтересовался, какая связь соединяла Ивонну с Молиной. Того, как она его представила – «мой друг», – ему было достаточно, больше расспросов не требовалось. А если у друга-Молины появились проблемы, следовало протянуть ему руку помощи. С другой стороны, водитель уже не раз доказывал свою преданность Гарделю, и он по-настоящему ценил этого юношу. Вот почему, когда Певчий Дрозд узнал, насколько серьезны проблемы Молины, он сказал не раздумывая:
– Ты остаешься здесь, парень.
И не пожелал слушать никаких объяснений и возражений. Напрасно Молина убеждал певца, что это может его скомпрометировать, что это попросту рискованно, – Гардель уже принял решение:
– Больше говорить не о чем.
Хуан Молина склонил голову. Он не мог подобрать слов, чтобы выразить, насколько благодарен Гарделю. Узнав, что у его водителя после побоища в пансионе не сохранилось никаких вещей кроме тех, что были на нем, Гардель сунул руку в карман пиджака, вытащил бумажник и протянул Молине пригоршню банкнот:
– Надо тебе приодеться: купи костюм, рубашки, туфли, – сказал он, выдавая юноше жалованье вперед.
Молина не хотел соглашаться. Тогда, жестом, не терпящим возражений, засунув деньги ему в карман, певец сделал Молине внушение: шофер Гарделя не может выглядеть как бродяга. Потом надел шляпу, пошел к выходу и уже от дверей бросил:
– Сегодня заедешь за мной в девять вечера.
Гардель закрыл дверь, и Молина с Ивонной снова остались одни.
Это были два беглеца посреди большого города. Две неприкаянные души, познавшие немало горя. Двое скитальцев, нашедших убежище в толчее улицы Коррьентес. Ивонна ускользнула из своей позолоченной клетки французской проститутки, Хуан Молина последовал за ней, точно потерявшийся пес, или, лучше сказать, точно поводырь, такой же слепой, как и его хозяин. Ивонна вообще не показывалась на улице. И не из страха – просто на нее напала апатия. Она почти ничего не ела. Девушка завтракала широкой дорожкой кокаина, дневной ее рацион составлял неразбавленный виски и три десятка сигарет. А Молина не мог выносить заточения. То и дело поглядывая по сторонам, укрывая лицо отворотами плаща и полями шляпы, он старался как можно быстрее уйти с улицы Коррьентес, чтобы затеряться в узких проулках квартала Сан-Тельмо. Хуану Молине никак не удавалось прогнать от себя ужасное воспоминание о судьбе соседа по комнате, и он бродил по городу, превратившись в свой собственный призрак. Угрызения совести терзали юношу: он был глубоко убежден, что занял в этом мире место, предназначавшееся Сальдивару. То ли в силу легкомысленного безрассудства, то ли, наоборот, из-за того, что его рассудку приходилось тащить непомерно тяжелую ношу, Молина долго не засиживался в своем убежище и ходил по городу так, словно бы люди Андре Сегена охотились вовсе не за ним. «Гнездышко Француза» находилось всего в нескольких кварталах от «Рояль-Пигаль». Возможно, именно поэтому – потому что Молина сновал прямо у них под носом, – люди братьев Ломбард его не замечали. Словно издеваясь над своими преследователями, Молина по-прежнему продолжал возить Гарделя в «Рояль-Пигаль». Несмотря на то что вся его маскировка состояла только из козырька шоферской фуражки да усов, делавших его на несколько лет старше, Молина как ни в чем не бывало подъезжал к самым дверям кабаре. Никому не приходило в голову, что беглец, которого повсюду ищут, служит водителем у Гарделя, а уж тем более – что у него хватает наглости соваться в волчье логово по два раза на неделе.
