Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов
Как все-таки это назвать? Только так, как оно ощущается. А именно: (оторвалась на полчаса ради кухонной раковины — и вот забыла; вспомнится ли?)
* * *— Незачем попусту тратить время. Нужно работать.
С каждым годом слово «работа» вызывает все большую ненависть. Созидание — это понятно, служба — тоже. Но что такое обожествляемая Работа, которой мы жертвуем жизнью и которая чьей-то властью дает индульгенцию даже от самых тяжких грехов?
* * *Продать душу дьяволу. А дьявол кто: не работа ли?
* * *Признать, что время, в которое ты жил, чудовищно, — значит признать, что тебе крупно не повезло и ты прожил свою жизнь хуже, чем какие-то другие, которым посчастливилось родиться чуть раньше или — скрежет зубовный — дано будет родиться чуть позже. Осознавать, что тебе беспричинно что-то недодано, это для большинства — нож острый. Поэтому человек, ненавидящий собственную жену, находит огромное утешение в том, что счастливых браков, если вглядеться, вообще не бывает. Тот, кто живет в тесноте, обычно втолковывает сочувствующим, что ничего другого ему и даром не надо. («В сотый раз повторяю: нас только двое, дети то в школе, то гуляют, да и мы целый день на работе».)
* * *— Кто ты? Кто ты? Кто ты?
— Отстаньте! А впрочем, ладно, отвечу. Я Божье создание, слабое существо, дрянь… трусиха (долгая пауза)… Но нет, подождите, я хочу сказать, просто не знаю, как это назвать. Забавно, в моем лексиконе нет слов для автоназвания. Или вообще в лексиконе нет таких слов? Поэтому и появляется литература. Чтобы хоть как-то ответить на вопрос «кто я», приходится написать «Мадам Бовари». Прошу прощения, что снова опираюсь на великих. На то они и великие: вечно лезут в глаза.
* * *Долгие годы я жила с ощущением: раз у меня позади ни дня молодости, значит, она впереди.
Чувствуя это, я пристально вглядывалась во все дорожные указатели, уверенная, что возле какой-то едва заметной, вбок уходящей тропинки стоит табличка: «Молодость — 1,5 км».
То, что ее не будет на магистральном пути, было все-таки уже ясно.
* * *Отчаянье молодости — какой это пир жизни! Сколько возможностей оно в себе таит.
Но потом наступает момент, когда делается понятно: что-то упущено, не прожито, не состоялось навсегда. Слезами не вымолить, криком не вытребовать и, даже если протянут, уже не взять.
Боль, стыд и чувство вины вызывает предложенный слишком поздно царский подарок.
* * *Эпоха самиздата и подпольных выставок, японских транзисторов, передающих «голос Америки», итальянских сапог, драных тапочек, вызовов в КГБ, отъездов, редких (но все же реальных) арестов. Эпоха свободного времени, вылазок на денек в Таллин, добывания лишних билетиков на Таганку, на Юрского, на «Страсти по Иоанну». Эпоха преклонения перед Феллини, болгарских духов, польской косметики, гамзы в плетенках; слабо мерцающего где-то вдали — наверно, придуманного и существующего только в кино — Парижа, посиделок день напролет до рассвета и детски-наивного ощущения, что раз все это невероятное и несовместимое осуществилось и совместилось, значит, и продолжаться будет вечно. Конечно, этому умозаключению не хватало логики, но ведь и все вокруг нарушало ее законы.
Была ли я частью этой эпохи? Не-ет, куда уж. Я только изредка со смешанным чувством почтения и страха приходила к ней в гости. Жить в свое время — привилегия, достающаяся немногим: дефицит, распределением которого ведает сам Всевышний.
* * *…Из записных книжек, заметки на полях, непричесанные мысли, «дневник без имен и чисел»… Бегут, нагоняя друг друга, мыслишки-мыслята, переговариваются, смеются, сплетничают. Пытаюсь выкинуть за дверь. А они лезут в окно. Да еще норовят застрять как кость в горле. Приходится махнуть рукой и сказать: ладно, живите.
* * *В сущности, сформулировать можно просто и коротко. Десятилетиями мы жили с чувством, что плохи правительство и режим, а оказалось — мы сами. Обидно. И грустно.
* * *Накапливается опыт, нарастают привычки. Все толще броня, заслоняющая от неожиданностей, а также от колющих, режущих и царапающих впечатлений. Все лучше работают фильтры, впускающие в сознание только то, что ему, до хромоты измученному, посильно. И вот уже все налажено. Машина работает бесперебойно. Шатуны-шестерни. Регулярная смазка. Механизм не износится до конца: ца-пых-чу, чу-пых-ца. Но я не хочу. Но я не мо-гу.
И совершенно невероятным усилием, которое хочется почему-то назвать созидательным, машина ломает себя изнутри. Еще какое-то время бессмысленно движутся шатуны-шестерни, и наконец — полный стоп. Тишина, поле, и слышно, как поют птицы.
* * *Главное — не чувствовать себя на сцене или перед глазами Господина учителя.
Под взглядом Господа Бога — это совсем иное.
* * *Вечером страшно сесть за что-нибудь настоящее. Перепечатать, подредактировать — это еще туда-сюда. Настоящее хочется оставить до свежих сил. А где они? Утром с трудом преодолевается притяжение койки. Откроешь глаза — и сразу включается мысль: вставать?! а зачем?
Печальный результат многолетней борьбы за искренность, стремления не делать того, что на самом деле не хочется, не подчиняться ничьим уставам. И вот он — итог.
* * *Ломоть каравая, который достался мне при дележке, был горьким и жестким. И все-таки это хлеб. Я за него благодарна.
* * *Ну помогите же мне, помогите. Разве вы все не видите, как я нуждаюсь в помощи? Умные, добрые, сильные взрослые, мне нужно, чтобы вы пришли.
Сделайте что-нибудь. Сделайте поскорее. Так трудно, так невозможно, невыносимо и нестерпимо ждать. А кроме того, нет и времени. Говорят, мне исполнилось сорок шесть. Я, правда, не очень этому верю, но все вокруг утверждают. С сочувствием, со злорадством. И попросту: «констатируя факт». Они говорят: «Ничего не поделаешь, жизнь проходит». А у меня внутри все закипает. То есть как это ничего не поделаешь? Я ведь хорошая. Я всегда слушалась старших, всегда была вежливой и разумной. Как смеете вы говорить «жизнь проходит»? Ведь моя еще даже не начиналась. Умные, сильные взрослые, сделайте так, чтобы она наконец началась.
Извините, конечно, я понимаю, что это звучит истерично. Я не просила бы, если б сама могла справиться. Я пробовала. Я много лет пробовала, но у меня все-таки не получается. Так что, очень прошу, приходите и помогите.
* * *Попробовать поместиться в определенные тебе судьбой рамки.
Задачка не из простых, особенно если вспомнить, что обыкновенные мальчики в детстве хотят быть дворниками, космонавтами или продавцами мороженого, а обыкновенные девочки хотят быть принцессами, хотя чаще всего благоразумно об этом помалкивают.
* * *Каждый раз очень подолгу хожу, беременная любовью. Последнюю свою любовь я вынашивала одиннадцать лет. И наконец она появилась на свет, разодрав мне, конечно, при этом все внутренности.
Младенец огромен и монструозен. Как любой новорожденный, он не стоит на ногах. Кричит во всю силу гигантских легких и требует пищи. Все время требует пищи. А чем мне, пустой и голодной, его накормить?
* * *Мука стремящейся объясниться и абсолютно не находящей слов души.
Пустота, даже вакуум. Гигантским насосом выкачан воздух. Картина безрадостная. Вокруг не люди, а манекены, разъятые на части и абсолютно равнодушные к этой разъятости. В целом, пейзаж напоминает картины Ива Танги. Когда-то эти полотна завораживали. Казалось, замысловато и вычурно, но каково мастерство, какая гармония цвета и света, какая способность изображать не воздух, а его отсутствие. Как назвать этот эффект? Своего рода антиимпрессионизм? И только теперь стало понятно, какой это бесстыдный натурализм: фотографически точное отображение ощущаемого и видимого. Видимого, естественно, внутренним оком, потому что глаза завязали муаровой черной лентой (поклон в сторону Дали, а заодно и Бунюэля).
* * *На что я надеюсь?
Попыткой ответить на этот вопрос заполнены дни и недели, постепенно складывающиеся в месяцы и годы.
Физически это не ощущается. Бег времени — вопреки торжественному пророчеству Ахматовой — остановлен.
* * *В Париж. Со своим самоваром. Садишься на лавочке в Люксембургском саду и пьешь чай. Или, зевая, просматриваешь газетку. Из-за плеча сама на себя смотришь с ужасом. Откуда все это вдруг? Ведь Париж, о котором мечталось, праздник, который… лиловая дымка, Нотр-Дам, Пруст.
— А начхать на все это!
— Опомнись, ты себя слышишь?
— Слы-ы-шу! — Кустодиевская купчиха пятерней по щекам начинает размазывать пьяные слезы. — Не довелось мне родименького увидеть… Уж я сколько ждала — свечки ставила, не довело-ось, ох, не довело-ось…
