Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
— Ничего, — мрачно сказала я.
— Как ничего? — оскорбилась Джонсон.
— Ты помнишь хоть что-нибудь, что он болтал? — спросила я.
— Ну, как тебе сказать, — она поскребла монтировкой затылок. — Я, конечно, не утверждаю, что он орал "да, я стукач, убейте меня". Но я слышала слово "проболтался".
— Вроде бы так, — припомнила я и почувствовала, что снова начинаю прямо-таки распухать от злости.
— Ковальчик, а ты не думаешь, что если бы мы спросили, он бы признался в чём угодно? — предположила Джонсон. — Даже и без этой твоей демонстрации искусства пытки?
— Например? — я слегка тормознула.
— Например, в том, что это он ходит и подглядывает в окна женской бани, или ест собак, или торгует противотанковыми ракетными комплексами, — кисло пошутила Джонсон. — Особенно после трёх твоих фортелей подряд.
— Считаешь, я погорячилась? — хмуро спросила я.
— Какая теперь разница? — удивилась она.
— Никакой, — сказала я. — После этих его "девочек" меня надо было не подпускать к нему даже на метр.
— Мы можем шлёпнуть его сами, или перестраховаться и отбуксировать в часть, — предложила она.
— Чёрт подери! — прокомментировала я.
— С-с-сволочь, — с угрозой сказала Джонсон и ещё разок приложила толстяка под рёбра. Он валился мордой в пол, как куль с мукой, и, похоже, правда был без сознания.
Времени на размышления оставалось не так-то много. Чёрт, я хотела его кончить. Я больше всего на свете хотела кончить ту скотину, которая подвела нас под монастырь. А ещё я не хотела огрести по самые помидоры за труп представителя местной администрации, потому что, хоть убей, я ничем не могла доказать, что именно он являлся пресловутой скотиной — даже себе. У нас в активе были мои сомнительные логические построения, резиновый крендель с отбитыми граблями, и быстро проясняющаяся голова. Которая к тому же начинала побаливать. Но не было даже самого завалящего диктофона или кинокамеры.
Да и какой, к чертям, диктофон?! Если мы подорвались в ночь, не вооружившись даже кухонными ножами — о каком диктофоне вообще могла идти речь?
Небо на востоке светлело так быстро, будто солнце гнали из-за горизонта пинками. Мы, не сговариваясь, выволокли эту груду мяса на улицу и затолкали в наш задрызганный лимузин.
— Не спать! — Джонсон отвесила подзатыльник водиле, который дрых на руле.
— А?! Подъём? — он подпрыгнул так, словно она нажала на кнопку катапульты — и со всего размаха влип башкой в потолок. Раздался звук, будто треснули по жестяному чайнику.
— Нет, тревога. И марш-бросок с полной выкладкой, — пыхтя, сказала Джонсон — мы как раз изо всех сил пихали захваченную в плен тушу, но она, хоть ты тресни, не желала принимать компактную позу эмбриона, а расползалась, словно квашня.
— Слушай, засунь её куда-нибудь подальше от меня, — Джонсон отдала мне монтировку. — Иначе я проломлю этому типу башку, а труп останется только закопать или сжечь.
— Никаких сжечь, — строго сказала я.
— Лучше закопать? — усмехнулась она.
Я посмотрела на неё, как на ненормальную и подтвердила:
— Лучше. И ещё я знаю, какое место лучше всего использовать для засовывания монтировки. Потому что с твоим "сжечь" мы точно не успеем к завтраку.
— Только не говори о еде, — в ужасе сказала Джонсон.
На этом месте я поняла, что меня тоже начало тошнить так, что туша под нашими копытами реально рисковала приехать на место по уши в содержимом наших желудков.
Мотор завёлся сразу, и вскоре под колесами замелькала дорога на Старый город. Это было странно: мои мозги, уже основательно проветрившиеся от коктейля, склонны были видеть всё в чёрном цвете. Так что я не удивилась бы, если бы мотор заглох на второй секунде, и вдобавок нас с одной монтировкой на троих окружила бы толпа стрёмных личностей с АК наперевес.
Высоко в небе горела яркая звезда — быть может, та самая, которая кружилась на ветру над соснами где-то по дороге на Энск — город, от которого в моей памяти осталось только четыре буквы названия.
— Смотри-ка, звезда, — сказала вдруг Джонсон.
— От сантиментов меня тошнит ещё больше, — сообщила я. — Не думала, что ты станешь пялить зенки в небо.
— Какое небо? — удивилась она.
— Только что ты сказала про звезду, — раздражённо напомнила я.
— Если ты не в курсе, она висит у тебя на цепочке, — устало сказала Джонсон, зевая во всю пасть.
Я повозила пальцами и нащупала докторшину цепочку. И от этой загогулинки на ней, которая оказалась звездой, вот честное слово, шло тепло — её сердца.
Толстяк лежал под нашими ногами, и от него воняло мочой. "Хорошо, что не дерьмом", — равнодушно подумала я.
Мы как раз миновали сгоревший грузовик и руины дома, который похоронил под собой станкачи. А в вышине над всем этим переливалась звезда, живая, как капля ртути. И это было так странно, словно я держала в руке её кусочек. Наверное, она и вправду приносила удачу, докторша не врала.
Особист в чине капитана молча выслушал нашу печальную историю и внимательно посмотрел на опухшие рожи.
— Молодцы, — сказал он и зевнул. — Бдительность — это наше всё.
Мы приободрились.
— Два наряда вне очереди, — флегматично продолжил он. — Извольте доложиться ротному.
— Есть два наряда вне очереди, — мрачно сказали мы. — Лейтенант Берц…
— Ах, да, — спохватился он. И вдруг добавил: — Ладно. Тогда доложитесь тем более.
От неожиданности я вздрогнула, а где-то внутри словно исчезла и перестала давить на сердце большущая глыба льда. Из его слов выходило, что с Берц всё будет хорошо — раз нам только что велели сию секунду мчаться к ней. Как и обещала… Адель.
— Разрешите идти? — сказала Джонсон.
— На лазарет — пятнадцать минут. Время пошло, — почти добродушно сказал капитан, и мы выскочили за дверь, как наскипидаренные.
— За что два наряда? — обиженно спросила Джонсон.
— За самоход, — вздохнула я.
— Вот урод, а? — проворчала она.
— Время пошло, — напомнила я. И мы поскакали пред ясные очи Берц.
Она находилась там же, только рука на этот раз не болталась, как у покойника, а спокойно лежала поверх одеяла.
Мы тормознули возле дверей. Вокруг не было ни души.
— Пошли, — сказала я Джонсон в самое ухо, но она так замотала башкой, что чуть не треснула меня по носу.
Я пожала плечами, и, затаив дыхание, на цыпочках пошла к Берц. Клянусь, я кралась, словно мышь, и, тем не менее, чёртовы половицы начали скрипеть, будто мы снимали фильм про дом с привидениями. Я уже взмокла от усердия, когда Берц неожиданно открыла глаза:
— Ковальчик, кота за шарики не тяни. Мухой ко мне. А то как слон в посудной лавке — ещё до того, как она подверглась тотальному уничтожению вместе со слоном, когда в неё попала противотанковая ракета, — сказала она.
Мне тут же стало стыдно.
— Госпожа Берц… — начала Джонсон.
Так, запинаясь и заикаясь на каждом втором слове, мы доложились, как выразился тот особист, только что продравший глаза.
— Молодцы, — похвалила Берц. И вдруг спросила: — Сколько влепили?
— Два наряда, — нехотя ответила Джонсон.
— Три наряда, — невозмутимо сказала Берц.
— Как три наряда?! — ахнула Джонсон. — За что, госпожа Берц?!
— Четыре наряда, — тут же поправилась Берц.
— Есть четыре наряда, — кисло сказали мы. — Разрешите идти?
— За то, что полночи профукали в выхлоп. За то, что отработали херово, — вдруг объяснила Берц, которая никому и ничего не объясняла в принципе. — И за спирт.
Мы переглянулись и потупились, решив, что лучше промолчать — каждое слово волшебным образом могло трансформироваться в наряд. Не просто в наряд вне очереди, а в НАРЯД, чёрт подери, фиг знает какой по счёту, после бессонной ночи и всего, что к ней прилагалось.
— Идите, — устало закончила Берц. — И больше не попадайтесь.
Два наряда подряд на этой грёбаной кухне сами по себе были западлом. Не говоря уже про то, что после всех тех веществ, которыми точно не стоило злоупотреблять, мы еле-еле пришли в себя. А потом был наряд в госпитале. Джонсон осталась на КПП, на стуле и с детективом, а мне подвалил очередной мега-фарт в виде кривобокого ведра и швабры. В этой стрёмной компании я безрадостно тащилась по направлению к лестнице и размышляла, кого надо от души благодарить за козырный подгон. Нарядами занимался дежурный по роте, и мне очень хотелось, чтоб этот дежурный провёл некоторое время в реанимации, со шваброй, засунутой в задницу.
И вдруг в конце коридора я увидела белый халатик и мелькнувшую под ним кофточку — жёлтенькую, как цветок акации, или как жаркий июньский полдень.
— Здравствуйте, Ева, — поздоровалась докторша, подходя.
— Здравствуйте. Адель, — я вспомнила, что ей обязательно нужно, чтоб я называла её по имени. Странно, оказалось, что это и впрямь не так уж трудно.
