Александр Снегирёв - Тщеславие
— А кто получит?
Гелер весь расплылся в улыбке. Хотел добиться реакции и добился. Разбирается в людях.
— Не могу сказать, сам через полчаса узнаешь.
— Тогда я кое-что скажу! — выпалил Димка.
У ошибочных поступков есть что-то гипнотическое — понимаешь, что так поступать не надо, а всё равно делаешь, будто заколдованный. Как с табличками на дверях «на себя» и «от себя»: прочитал и всё равно толкаешь, когда нужно дёрнуть, и дёргаешь, когда требуется толкнуть. Раз за разом. Какая-то фатальная обречённость.
— Филологиня наша кровавая вовсе не беременна! Разыгрывает, чтобы разжалобить жюри! Илюша-ветеран, во-первых, не Илюша, во-вторых, никогда не воевал, а в-третьих, он пишет [185] только ради денег, не светило бы пять штук зеленью, не писал бы! А Лисе...
— Тссс, не шуми — народ вокруг, — шипел Гелер, приплясывая от радости.
— ...Лисе вообще тридцать лет, она не имеет права участвовать! А Марат сумасшедший! На людей бросается, ему место в дурдоме! Понятно?! — Димка задыхался. Он чуть не плакал, голос срывался, как у женщины. Он был уверен: скажи он всё это, и полегчает. Не полегчало. Наоборот. Будто снегом в горах завалило. Ни вздохнуть, ни пошевельнуться.
— Кто такая Лиса, Маринка, что ли? Так про неё мы знаем, про беременную и про Яшу тоже. Получили твои конвертики.
— Откуда ты... вы знаете? Почему мои? — Димка почувствовал, что вот-вот сорвётся в пропасть.
— А разве не твои? — Гелер наблюдал за Димкой со смаком, как наблюдают гурманы за приготовлением блюда.
— Не мои! Почему обязательно мои? Чего вам надо от меня вообще!
— Извини, извини. Не хотел тебя нервировать. Пускай не твои конвертики. Пускай. Просто там всё точно так же описано. А с разоблачением ты опоздал. Раньше надо было, всё уже решено. — Гелер пощекотал Димке живот и с распростёртыми объятиями поспешил навстречу только что вошедшему Мамадакову с супругой.
[186]
* * *
«Как конверты попали к Гелеру?! Я же их выбросил! И как он вычислил, что я автор???!!! Марат! Конечно, Марат! Кто ж ещё. Он, сука, выследил и сдал! Как стыдно! Боже, как стыдно! Перед Гелером стыдно, перед всем жюри. Они, наверное, думали, что я благородный романтик, а оказался — трусливый стукач и паникёр»... На душе было гнусно, кисловато и мерзко. Он совершил непоправимое. Окружающие огни и праздничные наряды только усиливали неприязнь к самому себе. Димка пошёл, не разбирая пути, наступил на ногу какой-то даме... Ему казалось, что Зотов отводит глаза, Окунькова смотрит с жалостью, а Липницкая вообще сделала вид, что не узнала...
Молодых литераторов сначала несколько раз организованно вывели на сцену, отрепетировать перед камерами, объяснили, как и что делать, когда объявят участников очередной номинации, и заперли за кулисами наедине с девушкой-фотографом. Она принялась всех запечатлевать для истории. Конкурсанты нервничали и не могли расслабиться, поэтому у девушки-фотографа быстро собралась коллекция фотографий, годящихся разве что на документы. Когда дело дошло до Яши-Ильи, он предложил обыграть свои мускулы. Не успела фотограф возразить, как Яша-Илья скинул свитер и тельняшку, обнажив бугристый [187] бледнокожий торс и поросшие волосами плечи. Знаете, бывают торсы привлекательные, а бывают какие-то неказистые. Вроде мышцы есть, но некрасивые. Жить, конечно, с таким торсом можно, но вот выпячиваться с ним не стоит. Фотограф прикусила губку, но решила сделать несколько кадров для виду.
— Я только пооджимаюсь немного. Чтобы мышцы в тонус вошли, — вдруг сказал Яша-Илья, упал на пол и принялся порывисто отжиматься. Слышно было его дыхание: уже сфотографированные и ждущие своей очереди молчали. Кто пристально рассматривал собственные ногти, кто прохаживался вдоль стен. Сказочник, снова улизнувший из-под присмотра врачей, беззвучно кусал губы, дагестанский фантаст делал дыхательные упражнения, драматург-революционер шевелил губами, засунув левую руку за борт куртки на манер Сталина, Димка то и дело вытирал стремительно запотевающие ладони о джинсы, Лиса крутила в пальцах какой-то волос, иногда поднося его к губам и что-то шепча. Наконец Яша-Илья перестал отжиматься, вскочил на ноги и сделал ещё одно творческое предложение:
— А давайте я с ножом буду? — Он молниеносно выхватил из накладного кармана штанов нож и принял с ним зверско-героическую позу. Фотограф проверила вспышку, навела резкость и собралась было нажать на кнопку, но Яша-Илья снова запрыгал:
[188] — У меня есть нож побольше! Попробуем? — И он вытащил из-за голенища тесак, напоминающий мачете.
Тут фотограф не выдержала:
— Наденьте, пожалуйста, свитер обратно и спрячьте нож.
Яша-Илья сник и принялся униженно одеваться. Димка подошёл к Лисе.
— Колдуешь? — шугя спросил он, намекая на волос в её руках.
— С такими людьми раз в жизни рядом оказываешься, — серьёзно ответила Лиса, и Димка понял, что это тот самый волос, который был снят вчера с щегольского пиджака во время фотографирования. — Я волосок заговорю, и он моим мужем будет.
Димка улыбнулся на всякий случай и прекратил расспросы. Лиса продолжила нашёптывания. Гул за дверями усилился.
Скоро заиграла музыка, и ведущие вечера — молодой актёр, кумир девочек-подростков, и задутая автозагаром до мулатной смуглости звезда реалити-шоу — объявили церемонию открытой. За кулисы заскочила Людмила Степановна:
— Готовы? Выстраиваемся, как репетировали!
Молодые литераторы встали друг за другом перед дверью, ведущей на сцену. Чувство было, что, как только створки двери распахнутся, на шеренгу обрушится град пуль. Димка такое видел в фильме про высадку американцев в Норман[189]дии. Катера с двумя большими створками подходили к берегу, а когда створки распахивались, первые ряды десантников скашивало пулемётным огнём.
— Начнём с будущих Толстых и Достоевских! Номинация «крупная проза»! — донёсся голос кумира девочек-подростков. Створки распахнулись, ударил свет, первая группа пошла.
— Для вручения приглашается... — перечислив все регалии, вызвали Зотова. Заиграла бравурная музыка, сопровождающая проход Зотова на сцену. Музыка стихла, Зотов взял слово. Он не стал рассусоливать и только отметил, что нынешнему поколению писателей живётся лучше, так как нет стукачей и КГБ.
Премия досталась сказочнику.
Кумир девочек перечислил спонсорские организации и отдельных меценатов. Смуглая звезда реалити произнесла:
— Мудрые говорят, что суть содержится в малом... Рассказы!
Тут-то Димка вспомнил своего деда-ветерана и окаменел весь. Что же он наделал! Что натворил!.. «Только бы я не получил никакого приза! Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мне не дали приз. Марату лучше или Лисе. Яше, филологине, кому угодно! Только не мне. Пожалуйста!!!» Столь странный поворот Димкиных мыслей объясняется просто: деда, как уже отмечалось, Димка обожает. А дед, в свою очередь, не [190] любит мата и излишней откровенности. Весь этот «секс и тампексы» его буквально до белого каления доводят. Что делать, другое поколение, война, репрессии. Отложилось всё, короче, не перевоспитаешь. А волноваться деду вредно, сосуды, контузия. Восемьдесят семь лет старику.
Дед живо интересуется новостями. Читает регулярно по три-четыре газеты, вырезает самое, по его мнению, важное и подсовывает Димке. С тех пор как Димка поселился с дедом в одной комнате, от его вырезок спасу нет. Дед уверен, что Димка без этих вырезок совсем контакт с действительностью потеряет. А знать, что в стране и мире происходит, надо. Если Димку угораздит получить премию, то наверняка напечатают фото, тут-то дед всё и узнает. Мимо него не проскочишь. Сначала спросит, зачем такой дрянной псевдоним взял, чем его семейная фамилия не устраивает, а потом потребует рассказы. Прочтёт и... У Димки ведь и секс там есть, и слова всякие. Мы с Поросёнком их ещё подсократили. А вот секса, наоборот, добавили. Эх, забыл Димка про фактор деда во всём этом литературном раже.
Из оцепенения Димку вывели собратья по перу. Конкуренты. В своей группе Димка стоял первым, но задумавшись, не услышал призыва выходить на сцену и застопорил общее движение. Ему шикнули, он не понял, тогда его толкнули и крикнули в самое ухо. Димка опомнился и [191] дёрнул дверь на себя. Дверь не поддалась, Димка толкнул её и, улыбаясь, как гипсовый слепок, ступил в проём. В лицо ударил свет. Красный, белый, жёлтый. В черноте зала скакали пятна лиц. Димка чувствовал, что идёт не он, а робот, которым управляют со стороны. Только заняв заранее указанное место на сцене, он смог осмотреться. Увидел усмехающихся журналистов, чёрные дыры объективов, мохнатые, как шмелиные жопы, микрофоны, вытянутые на длинных удочках. Увидел тётенек из литературных кругов в шалях с народными узорами, фотографов, профессиональных халявщиков-стололазов, пришедших ради фуршета и свесившихся теперь с балконов. В ложе расположился маршал-попечитель со свитой.
