Тацухико Такимото - Добро пожаловать в NHK!
У меня в голове промелькнули воспоминания огромного множества эротических игр, где одной из героинь была девочка–ангел.
― Да–да! Ясно тебе, Сато? Настало время для новой религии!
Я хранил молчание.
― Мы будем поклоняться этой кукле Рурирури! И я основатель этой секты!
Я мягко похлопал Ямазаки по плечу.
Стряхнув мою руку, Ямазаки продолжал разглагольствовать:
― Те, кто уверуют, будут спасены! Мы должны придумывать себе то, во что сами сможем верить, чтобы внести смысл в наши жизни! И смыслом будет жизнь с нашей новой великолепной верой!
Он носился без остановки взад и вперёд по комнате, вздымал кулаки, завывая. Он выкрикивал всё, что приходило ему в голову.
Под конец он замер, безнадёжно обняв свою куклу.
― Я больше не могу так жить, ― прошептал он. Его глаза были широко открыты.
Я сделал ему горячего кофе. Ямазаки пил кофе со слезами на глазах.
Мне тоже хотелось плакать.
― Да, Ямазаки, а что ты теперь собираешься делать с этой куклой?
― Бери её себе, Сато. Делай с ней, что хочешь.
Глава 9: Последние дни
Часть первая
Для хикикомори зима невыносима, поскольку всё кажется холодным, замёрзшим и одиноким. Для хикикомори невыносима и весна, поскольку у всех такое хорошее настроение, что становится завидно.
Лето, разумеется, невыносимо особенно.
Стояло лето, полное громких криков цикад. С утра до вечера они всё скрипели и скрипели. Лето, к тому же, было невыносимо жарким. Даже при постоянно включенном кондиционере было всё равно жарко. Не знаю, то ли мой кондиционер приходил в негодность, то ли это лето было просто особенно горячим. Так или иначе, я прожарился насквозь.
Иногда мне хотелось воскликнуть: «А ну выйди сюда тот, кто всё это устроил!» Впрочем, у меня не было сил даже на это. Летняя жара полностью вымотала меня. Я потерял аппетит, мои нервы были на пределе. Сколько бы я не пил Липовитан Д[42], мою усталость невозможно было победить.
Лишь мой сосед по дому был полон сил. Он бессовестно шумел. С раннего утра и до поздней ночи из–за стены раздавались анимешные песни на полной громкости. Сосед говорил, что в последнее время ему хватает лишь четырёх часов сна в сутки. При содействии песен из аниме он в поте лица трудился над своими творческими проектами. Сверкая налитыми кровью глазами, он с воодушевлением погружался в эти бессмысленные занятия.
Однажды Ямазаки сказал:
― Большая часть игры, наконец–то, позади.
― Да что ты?
― Завтра начну собирать бомбу.
― Чего?
Не дав ответа, Ямазаки молча вгрызся в кусок белого хлеба. Завтракал он довольно поспешно. Поскольку я был не настолько ленив, я сделал себе нормальные гренки и наскоро поджарил яйцо.
― Который раз тебе говорю, не тащи еду из чужих холодильников без разрешения.
Я сделал вид, что не понял, о чём он.
***Даже несмотря на лето, Мисаки носила одежду с длинными рукавами. Впрочем, она была в хорошем настроении.
― Так здорово, так здорово,― говорила она. Похоже, ей и правду было весело. Она радостно раскачивалась на качелях.
Разумеется, нынешняя ночь была похожа на тропическую. Было так жарко, что я вспотел, даже не начав разговора.
Мисаки, однако, казалась невозмутимой. Она энергично качалась назад и вперёд, волосы развевались у неё за спиной.
― Кстати, Сато, хочешь доесть кошачью еду?― спросила она.
Чёрный кот, жилец парка, однажды пропал. Он уже давненько не появлялся. Либо его сбила машина, и он отправился в рай, либо собрался в какое–то кошачье путешествие.
Так или иначе, но я отказался:
― Нет, спасибо.
― А я–то накупила. Жаль выбрасывать.
Спрыгнув с качелей, Мисаки шагнула в уютную песочницу рядом с горкой, подобрала зелёную лопатку, оставленную местной ребятнёй, и принялась что–то лепить.
― Что это?― спросил я.
― Гора.
И действительно, это была гора. Гора в центре песочницы, с заострённым пиком. Её склоны опускались круто, как у горы Фудзи на гравюрах Хокусая[43], так что, казалось, малейшая тряска их обрушит. Но вскоре песочная гора была достроена до конца. Прекрасная работа из песка, сырого от вечерней росы.
Похлопав ладошками, чтобы стряхнуть песчинки, Мисаки обошла вокруг горы. Она выжидающе глянула на меня.
― Красивая гора,― сказал я.
― Кииия!― воскликнула с лёгкой улыбкой на лице Мисаки, и дала горе сокрушительного пинка,― Всё, что имеет форму, однажды рассыплется.
― Угу,― кивнул я.
***Каждый вечер, день за днём, Мисаки вытаскивала из своего рюкзака книги самого разного толка. Судя по всему, она в огромном количестве брала их в библиотеке каждую неделю. Романы, сборники стихов, практические руководства и справочники попадали в её руки. Мисаки читала книги всевозможных форм и размеров, а затем зачитывала их мне.
― Итак, сегодняшняя книга ― «Последние слова знаменитых людей». Как следует из названия, имеются в виду фразы, которые были произнесены выдающимися людьми перед смертью.
«Имеются в виду?..»
― Давай задумаемся, что же такое жизнь!― воскликнула она.
Фраза была театральной, и меня «убивал» талант Мисаки делать такие громкие заявления с совершенно невозмутимым видом. Но, с другой стороны, по сравнению со вчерашним «давай подумаем, в чем состоит смысл жизни!», нынешнее предложение не слишком пугало.
Сохраняя спокойствие, я предложил ей продолжать, и Мисаки немедленно принялась читать вслух.
В книге были собраны последние слова знаменитых людей со всего света, с древнейших времён до наших дней. Я слушал молча и с уважением. Читая фразы из книги, однако, Мисаки, похоже, заскучала и на полпути сменила тему.
― «Больше света…». Итак, чьи это были последние слова?
«Что?! Викторина?!»
― Три… Два… Один… Время вышло! Правильный ответ― Гёте. Слишком впечатляющая фраза, не находишь? По–моему, мистер Гёте выдумал её задолго до своей смерти.
― М–может быть.
― Ладно, следующий вопрос. «Микка Тороро[44] был вкусным» .
Тут я знал ответ.
― Предсмертная записка марафонца Кокичи Цубурая.
― Пинг–понг, пинг–понг[45]! В яблочко! Удивительно, что ты это знаешь.
Я не могу похвастаться знанием последних слов знаменитостей, но Мисаки всё равно меня похвалила. Её, похоже, странно заинтересовало содержимое предсмертной записки.
― Микка тороро… словно какая–то шутка, как думаешь?
― Возможно, как раз поэтому людей и поражает эта записка.
― Ясно. Да, теперь мне всё понятно, ―- сказала она, кивая, ― Тут говорится, что Цубурая, этот бегун, прямо перед смертью отправился в родную деревню. Там, с матерью и отцом, он ел растёртый батат.
― Хм.
― Наверное, всё–таки, каждому хочется вернуться в родной городок перед смертью.
― Да, кстати, Мисаки, а из какого ты города― не из этого?
― Нет, не из этого. Северная звезда там… значит, я примерно оттуда,― Мисаки показала на северо–северо–запад.
Она произнесла название города, которое я никогда не слышал, и рассказала, что это маленький городок на берегу Японского моря с населением в пять тысяч человек. По её словам, там должен был быть очень красивый мыс, который почему–то стал довольно популярным местом для совершения самоубийств.
― С тех самых пор, как какой–то именитый человек спрыгнул с утёса в эпоху Мейдзи, мыс стал Меккой для самоубийц. Говорят, каждый год оттуда намеренно прыгало или случайно падало, поскользнувшись, столько людей, что пришлось построить барьер для предотвращения новых трагедий. В детстве я ничего не знала об этом и часто играла на том откосе. Однажды я увидела там странную девушку.
Мисаки продолжала:
― Она стояла на краю обрыва, на самом верху мыса. Был прекрасный ранний вечер, небо было ярко красным. Женщина тоже была очень красива.
― И?
― Я отвела от неё взгляд на секунду, и она исчезла. Даже сейчас она мне иногда снится. Хотя возможно всё это с самого начала мне лишь померещилось. Ну то есть, у неё была такая радостная улыбка на здоровом лице. Совсем одна, она смотрела в океан на заходящее солнце. А затем, в одно короткое мгновение, я отвернулась и она исчезла. Странная история, да?
Да, странная история.
― Что же с ней могло случиться? Мне кажется, она должна была оставить хотя бы предсмертную записку, может, о тёртых бататах, или чём–то таком, ― пошутил я, стараясь развеять обстановку.
― Я бы сейчас не отказалась от тёртых бататов.
― От них чесотка.
