Виктор Пожидаев - Чистые струи
Отдохни! Бревна катал, что ли? Ну ладно, пусть покурит…
Дедушка накурился и принялся за сено: стал сдвигать его на новое место. А под снегом лед тонкий-тон-кий — ступи попробуй! Все дно как на ладони. Камни, песок и коряги.
— Колья-то не трогай, Мишатка! А то уплывут паши колоды.
Дедушка достал из мешка топор и стал крошить чистый лед, пробивать его от берега до берега.
— Ну, вот и все. Теперь посмотрим!
Дедушка потянул за кол.
— Крепче держи, Мишатка! Не вырвет?
Течение было сильное, но Мишка с дедушкой-сильнее. Из воды показался темный дощатый ящик. Вот подтянули его к кромке, вот он пополз по заснеженному прочному льду.
— Баста! Открывай дверцу! Да вон, вон — сзади. Ну не голыми же руками, Мишатка! Куда торопишься?
Мишка приподнял дверцу-дощечку, заглянул внутрь и тут же отпрянул: в ящике копошились черные змеи.
— Э! Налимов испугался! Вот чудак.
Налимы! Мишка много знал про них. Отец часто рассказывал, как ловил их в детстве. Ночами — на живца, днем — колол вилкой в камнях. Но Мишка почему-то думал, что налимы совсем не такие. Уж больно они оказались страшные… Ну не страшные, а какие-то неприятные. Ишь, скользят! Усы распустили.
— Маловато, Мишатка, маловато. Четыре штучки Ну ладно, клади в мешок! Вторую потянем.
Мишка ухватил одного налима за хвост, потянул кверху. Рыба дернулась, будто подпрыгнула. Мишка резво отскочил. Налим скользил по льду возле самой кромки воды. Дедушка смотрел на него, но не шевелился. Мишка опомнился, бросился вперед и схватил рыбу почти в воде.
— Шустряк! — засмеялся дедушка. — А я, грешным делом, подумал, что уйдет.
— Я ему уйду! — Мишка стал выхватывать из колоды сильную рыбу и толкать ее в мешок.
Во второй колоде оказалось всего два усатика, а в третьей, что ближе к берегу, и вовсе ни одного.
— Ничего! На уху хватит. Сейчас больше и не будет, ход давно кончился. В ход-то колоды не ставят — браконьерство. Этак можно всего налима вывести. Давай-ка стянем ловушки на берег.
Солнце тускнело, висело совсем низко — вот-вот нырнет в чащобу.
— Попей, Мишатка, из проруби!
— Зачем, деда?
— Попей, попей! Это ручей особый. Попьешь из него — снова сюда вернешься когда-нибудь. Так потянет — никакая сила не удержит.
— Я и так вернусь, деда! — сказал Мишка, опускаясь на колени. Первый глоточек он сделал осторожно, словно боялся обжечься холодом. Потом осмелел и стал пить легко, как из кружки.
— Ну хватит, хватит! Горло побереги.
— Деда, а если папке этой воды повезти — его потянет сюда?
— Кто его знает… Вообще-то пить прямо из ручья надо.
— Эх, бутылку не взяли, а то попробовали бы.
— А ты, Мишатка, расскажи про этот ручей ему, про налимов, про особую воду. Это его тоже должно потянуть.
— Конечно! Я ему все расскажу. Про зайца, горностая…
— Про волка, Мишатка!
— Про волка?… А что про волка?
— Ну, как ты его поленом оглушил!
— …Не надо, деда. Мама знаешь какая! Больше сюда не пустит…
Рукавицы у Мишки обледенели, но внутри были сухие, теплые. Дедушка нес мешок, а Мишка топор.
К дому подошли уже в темноте.
Дядя Петя Шмаков ждал их в прихожей.
— А я уже встречать вас собрался! Что долго-то? Не провалились?
— Да вот рыбу кое-как дотащили! — Дедушка бросил мешок на пол, и он стукнул, будто был с камнями.
— Все не пустые! — Бабушка бросала налимов в эмалированную чашку. — Картошка уж сварилась, сейчас и ушица будет. Садитесь ужинать! Вон пирожки пока, а там и уха будет.
Дядя Петя не раздевался.
— Чего ты, Петр? — удивился дедушка.
— Да я… Это… Может, пойду сначала ледянку проверю?
— И то! — Дедушка пошел к вешалке. Мишка стал поспешно натягивать валенки.
— Совсем спятили! — всплеснула руками бабушка. — С мороза — и на мороз… Мальчишку-то чего таскать?!
— А ты удержи его! — сказал дедушка. — Удержи-ка своими пирожками! Чьи кровя!
— Опять за свое!
Бабушка обиженно повернулась и пошла к плите.
Сначала шли молча. Всем было немного неловко.
— Ты куда-то не туда ведешь, Петр! — опомнился дедушка.
— Туда, туда! — Шмаков прибавил шагу. — В клубе собрание охотников. И так уж опоздали….
…И вот все это уже прошло. Все. И собрание, и проводы Мишки. Стучат колеса, поезд спешит в город. Туда, где трамваи, катки, мороженое, театры, где ночью светлые улицы и много народу. Оттуда, где фыркает в конюшне трудяга Гнедко, где улицы присыпаны сеном и силосом, где над каждым домиком стоят по утрам столбы белого дыма, где глухой лес и быстрая река, чистый ручей с непростой водой… Туда, где мама и папа. Оттуда, где бабушка и дедушка…
Вот было бы так: если скучно жить, можно сделать, чтобы дни летели быстро-быстро! А если жить интересно, чтоб шли они еле-еле, чуть заметно. Тогда Мишка еще бы был у дедушки…
Вагон покачивается, покачивается Мишка на своей полке. А в окне уже ночь. Дедушка, наверное, заряжает патроны, готовится к новой облаве. Бабушка телевизор смотрит. Нет, делает вид, что смотрит, а сама считает дни, когда снова заявится он, Мишка… Пролетело бы это время как одна ночь. Утром бабушка глядь, а Мишка уже на пороге!
— Ой! Мишанька! Вернулся… Случилось что?
— Да нет, баба, снова каникулы!
— Да что же это мы, старый, проспали, что ли!?
— Проспали! Какое — проспали. Это Мишатка ведь из ручья моего, особенного, попил. Вот и захотел вернуться. Так захотел, что время колесом пошло! Ты, Мишатка, отцу про ручей рассказывал?
— Ой, деда! Некогда же было… Я даже не успел его увидеть.
— Это ты чересчур уж много воды попил! Ну ничего! Ничего. Потом расскажешь. Только не забудь, ладно?
Вагон покачивался. Мишка старался понять — что же получилось? Снова, что ли, от дедушки едет? Опять каникулы пролетели? Догадался наконец. Какой быстрый сон! Появился и исчез. Мелькнул, как горностай..
…Рано утром Мишку разбудил дядя Петя.
— Ты, Миш, не серчай! Я уж по ходу ледяшку прихватил… Глянь! Вон сидит…
Мишка бросился к двери.
— Куда же ты голенький-то! — Бабушка схватила что подвернулось под руку — штаны, носки, заспешила за Мишкой: — Надень, надень! Успеешь, налюбуешься…
Какое там — надень! Мишка не мог оторваться от прозрачной ловушки. Белый зверек, пятясь, вжался спинкой в холодную стенку, взъерошил шерсть. Он хрипел, показывая красный язычок, тонкие губки дрожали и дергались.
— Не вздумай руку сунуть, Мишатка! — сказал дедушка. — Это такая молния! Чиркнет — месяц не заживет.
— Ведро стает, — заметил Шмаков. — Не поймаешь. Надо бы…
— Эх, недотепы! — рассердилась бабушка. — На месте надо было. Вот каково теперь… — Она повела глазами на Мишку.
— Ну… Это… — дедушка постукал пальцем по ледяшке. — Пусть поживет, порадует Мишатку! А чучело мы ему потом, посылочкой. Правда?
Мишка и не заметил, как дедушка и Шмаков ушли. Начинался день, их ждала работа.
После завтрака бабушка начала собирать Мишкины вещи. Она собирала очень медленно. Задумывалась, сидела с рубашкой в руках. Потом укладывала в чемоданчик рубашку и сидела с полотенцем. Это Мишка видел мельком, когда забегал в дом — то за мясом, то за кусочком налима. Для горностая.
Зверек ничего не брал. Только шипел и вздрагивал. Вот смотри: белый, как заяц, а натура совсем другая!
И Мишка понял, что горностай так и умрет — от голода и страха. Он, наверное, очень гордый… Умрет и станет чучелом. Чтобы городские ребятишки могли любоваться им. День полюбуются, два. А потом и внимания на него обращать не станут. Есть же в школе чучела — белки, ондатры, птиц всяких. Пылью покрылись, никому не нужны. Только Мишка будет приходить к нему… Вспоминать, как он ничего не хотел, бился об ледяную стенку и пятился, пятился…
Солнце поднималось все выше, выше, а ведро не таяло. Мишка вошел в дом, постоял возле бабушки. Она его не заметила: сидела с носками в руках. Вышел. Горностай хрипел и цокал. То ли жаловался, то ли плакал. Мишка сел рядом, на крылечко, погладил рукой ловушку, будто его погладил, тонкого, отчаявшегося зверька. Потом взял ведро двумя руками и осторожно положил на бок…
Поезд шел почти без остановок. Туда, где… Оттуда, где… Последнее, что еще успел подумать Мишка — это про ручей. Не забыть… Рассказать… Отцу…
Жить хорошо
Это колеса выстукивали: «Жить хорошо! Жить хорошо!»
Петя достал новый бумажник и пересчитал наличные. Надюха не поскупилась — отвалила на распыл сотню. Но на вокзале, в киоске, он заметил яркую газовую косынку и не раздумывая сделал жене подарок. Надюха даже прослезилась. После прощальных поцелуев на перроне ухватила его за руку и под сиплый гудок тепловоза, заглушивший последние ее слова, торопливо сунула ему в карман еще пять красненьких. Вид у нее был совсем несчастный. С минуту Петя видел еще, опасно высунувшись из тамбура, как она махала ему — словно на фронт провожала…
