Грейс Пейли - Мечты на мертвом языке
Впрочем, Томас на самом деле мог пойти далеко — настолько далеко, насколько это возможно в наше время и в нашем поколении, и сотни безработных, но честолюбивых выпускников университетов смотрели бы ему в рот в день набора новых служащих в Министерство обороны, но дело в том, что Томас не только много чего насочинял, он еще имел привычку похрюкивать при разговоре. Некоторые считают, что похрюкиванье помогает прочистить носовую полость, что признано мудрым Востоком. Другие же так не считают.
Что напомнило мне, пока нам упаковывали мясо, про Гасси. Как она?
Гас? Увлеклась гидропоникой. У нас теперь повсюду бадьи со всякой всячиной. Скоро вообще перестанем ходить в магазин.
Как же я хохотала! До вечера успела рассказать эту историю несколько раз. Отпускала Джеку язвительные шуточки про Гас. Дважды съязвила на ее счет в беседах с посторонними. А она уже была на волне будущего. О чем я и не подозревала. Она была на волне не моего океана.
Вообще-то, вокруг меня свои волны, приливы и отливы. Вам никогда не хотелось подняться над временем, над средой? Мы, конечно, все пытаемся, но вечно поскальзываемся, падаем, опять оказываемся там же, говорим все тем же плоским языком, хотя тема-то — как спасти мир, причем быстро — необъятная.
Прощай, Тредвелл, грустно сказала я. Мне еще овощей надо купить.
Владелец лавки поливал овощи из шланга. Он знал, как сделать салат свежее, чем он есть. На кочанчиках брокколи висели капли — размером с сами крохотные зеленые пупырышки.
Орландо, сказала я, на прошлой неделе Джек выгуливал нашего пса в два часа ночи, а я в семь утра, и вы оба раза были на месте.
Да, ответил он, был.
Орландо, да как же так? Как же вы работаете, как же вы живете? Когда же вы видитесь с женой и детьми?
А я и не вижусь. Разве что раз в неделю.
Вы-то как?
Отлично. Он отложил шланг и взял меня за руку. Понимаете, это замечательная работа. Это же еда. Мне нравится любая работа, связанная с едой. Мне повезло. Он отпустил мою руку и погладил кочан красной капусты. Посмотрите на меня. Я мелкий лавочник. У меня с одной стороны супермаркет «Эй-энд-Пи», с другой «Бохак», а дальше по улице роскошный «Интернешнл» с сырами и селедкой. Если я не буду работать по шестнадцать часов в сутки, мне конец. Но вы посмотрите, миссис А, на стойку с овощами, на эти бобы, вон туда — на петрушку, рукколу, укроп, красиво ведь, правда?
Да, конечно, красиво, согласилась я, но мне больше всего нравятся букетики кресс-салата, вы здорово обрамили ими морковку.
Вы, миссис А, молодец. Вы понимаете. Красота! сказал он и убрал три подпорченные клубничины из в остальном безупречной коробочки. Через пару лет, уже в настоящем — я его, считай, не касалась (но коснусь) — мы с ним поцапались из-за чилийских слив. И расстались. И мне пришлось ходить в супермаркет с разумными ценами, где бродили равнодушные покупатели и где никто не просил и никто не предлагал кредит. Но в тот момент между нами был мир. То есть я была должна ему 275 долларов, и он не возражал.
Ну хорошо, сказал Джек, раз вы с Орландо так закорешились, то почему так много неспелых клубничин? Он вытащил ягоду с зеленцой и гнильцой. Я придумала ответ с антропологическим уклоном. Отец Орландо — старый человек. Единственная работа, которую Орландо может поручить старику, — это раскладывать клубнику по коробочкам объемом в пинту и кварту. И чтобы было по справедливости, он в каждую подкладывает по паре зеленых ягод.
Я пожалуй спать пойду, сказал Джек.
Я просто развивала мысль из его статьи в третьем номере «Отбросов общества» — «Торговля едой, или Кто придумал жадного потребителя». О чем ему и сообщила.
Он вежливо протянул: А-аа.
День длился долго, и я не успела даже словом обмолвиться про «Сообщество молодых отцов» или про беседу с аптекарем Загровски. Решила, что это мы обсудим за завтраком.
Мы легли спать, он нежно обнимал меня — как, наверное, обнимал после долгого дня свою предыдущую жену (а я своего предыдущего и т. д. и т. п). Мне было очень удобно: наш отличный матрас так уютно сочетался с нашими нежными чувствами, что я даже вспомнила песенку, которую моя подруга Руби сочинила в насмешку над временем, местом, нами:
Ах, супружеское ложе,
Ну что может быть милее:
Дни, ночи, годы напролет
Лежишь с любимым рядом,
Рука сплелась с рукою,
Нога сплелась с ногою,
Пока в судьбой намеченный,
но черный день — как ночь
не уведет тебя любовник
прочь прочь прочь
Часа в три ночи Джек в ужасе завопил. Все нормально, малыш, сказала я, ты не единственный. Все мы смертны. И я всей своей мягкой мощью привалилась к его тощей спине. И мне приснился сон, цветной и широкоэкранный, — что дети совсем выросли. Один переехал в другой район, другой — в далекую страну. Того, объяснялось во сне, я больше никогда не увижу, потому что он взорвал один бандитский банк, причем — опять же во сне — по моему настоянию. Сон продолжался, точнее, разворачивался по спирали — до самой моей старости. А история, приведшая к его исчезновению, откручивалась назад — как это иногда бывает в кино. На самом дне — недосягаемое — оказалось их детство, и там они играли в войну и весело смеялись.
Я проснулась. Где мой стакан с водой? — заорала я. Джек, мне надо тебе кое-что сказать.
Ну что? Что? Что? Он увидел, что у меня сна ни в одном глазу, и сел в кровати. Что стряслось?
Джек, я хочу ребенка.
Ха-ха, сказал он. Не получится. Слишком поздно. Ты года на два опоздала, сказал он и снова заснул. А потом добавил: Ну, допустим, это сработает, допустим, случится чудо. Ребенок вполне может оказаться умненьким, получит стипендию в Массачусетсском технологическом, займется решением сложнейших задач и, господибожемой, даже изобретет что-что совсем плохое, чего мы, старые хрычи, и вообразить не в силах. Он заснул окончательно и захрапел.
Я достала из-под кровати, где я держу все свое чтиво на ночь, Ветхий Завет. Подсунула под голову еще одну подушку, села и стала читать историю про Авраама и Сару, стараясь многое угадывать между строк. В том, что сказал Джек, было немало здравого смысла — его замечания порой очень точны и направляют мысль в нужное русло. Ведь отлично известно, чем кончается эта старая история. Тем, что эти три всадника-монотеиста — христианство, иудаизм и ислам — веки вечные скачут, воюют, бьются за сферы влияния.
И все равно, сказала я тихо похрапывающему Джеку, до того, как мир не стал насквозь плохим, сначала появился младенец Ицхак. Ты же понимаешь, о чем я: он смотрел на Сару так же, как смотрели на нас наши дети, — он учился пользоваться своими пятью чувствами. Ой, Джек, и этот Ицхак, сын Сары, до того, как он вырос настолько, что отец повел его на заклание, он, наверное, лежал, улыбался, гулил и слушал, а женщины пели ему песни и заворачивали в прекрасные ткани. Так ведь?
Джек, который во сне так же сварлив, как и наяву, сказал: да, но зачем ему разрешили кидаться песком в брата.
Ты прав, прав. Я там, с тобой, сказала я. А тебе надо только быть здесь, со мной.
Загровский рассказывает
Стою себе в парке под деревом. Его прозвали Вяз-для-висельников. Большое действие имело в свое время на разных хулиганов. Вот бы сегодня, я не скажу всегда, но… Нет? Пусть будет нет. Короче, подходит ко мне женщина, женщина за вычетом улыбки. Я говорю внуку, я говорю: посмотри, Эммануил, кто идет. Эта красивая дамочка когда-то покупала в моей аптеке, помнишь, я тебе показывал.
Эммануил говорит: деда, где?
А что поделаешь, она еще вполне, но уже не так, чтоб очень. Это кошмар, какой урон причиняет дамам время.
Вместо здрасьте я получаю: Изя, что вы делаете с этим черным ребенком? Потом она говорит: это чей? Зачем вы его держите? Глядит на меня, как Бог в Судный день. Вы это можете наблюдать на знаменитых картинах. Потом говорит: почему вы кричите на бедного мальчика?
Что значит, кричите? Немножко учу истории. Как-никак про это дерево сказано в путеводителях. Добрый день, между прочим, мисс… мисс… Даже неудобно. Абсолютно забыл, как ее фамилия.
Все-таки, чей он? Вы его совсем напугали.
Кто, я? Не смешите меня. Это же мой внук. Поздоровайся, Эммануил, перестань кривляться.
Эммануил, чтобы прилипнуть ко мне еще крепче, залезает рукой в мой карман. Сыночек, или ты язык проглотил?
Она говорит: внук? То есть как так внук, Изя? Вы серьезно? Эммануил крепко зажмуривается. Вы замечали, как дети мешают одно с одним. Когда им нет желания что-то слышать, они закрывают глаза. Многие дети так делают.
А ну-ка, Эммануил, скажи-ка тете, кто у нас самый умный мальчик в детском садике?
Ни полслова.
Ты откроешь глаза, свиненок? Еще мне новости. Быстро скажи ей, кто самый умный — ребенку недавно пять лет исполнилось, а он книжки читает сам.
