Юкио Мисима - Звук воды
«Должно быть, — подумал мальчик, — я тоже живу, вбив себе в голову, пусть более абстрактную, но от этого не менее глупую мысль. Должно быть, — подумал он, — я тоже живу». И от этой мысли ему стало страшно.
— О чем ты там думаешь? — вдруг спросил Р. своим обычным, ласковым голосом.
Мальчик, закусив нижнюю губу, рассмеялся в ответ. За окном начало смеркаться. С улицы были слышны громкие крики игроков бейсбольной команды и то и дело раздавался один и тот же короткий сухой звук, с которым улетал в небо отскочивший от биты мяч.
«Наверное, и я тоже когда-нибудь совсем перестану писать стихи», — впервые в жизни подумал мальчик. Но до того дня, когда ему станет окончательно ясно, что он не поэт, было еще далеко.
ТОРГОВЫЙ ЧЕЛОВЕК
«Сад Ангелов» находился на вершине самого высокого в окрестностях Н. холма. Монастырь был основан в 31 году Мэйдзи, и с тех пор внутренняя жизнь этого маленького, отгороженного от всего остального мира островка оставалась сокрытой от глаз посетителей, и в особенности от мужских глаз. Только двум мужчинам разрешалось беспрепятственно заходить внутрь: местному врачу и дегустатору масла, инспектирующему монастырские маслобойни.
Люди, приезжающие сюда из Н. на машине, сначала поднимаются на вершину холма (весною покрытого цветущей сиренью, а летом — ландышами) и, оказавшись — всегда вдруг — у стен этого величественного и такого непривычного для японцев сооружения, смотрят на монастырь с радостным удивлением.
Все мы живем не первый день, и всем нам известно, что монастырь есть запретный сад, отделенный от бренного мира. Сад этот недоступен для людских глаз. А то, что недоступно нашим глазам, становится тайной и зачастую принимает в нашем воображении самые фантастические формы.
Казалось бы, ни для кого не секрет, что, потратив полчаса на дорогу и наконец-то добравшись до монастыря, дальше главных ворот все равно не пройдешь, но именно благодаря этому строгому порядку монастырь сделался очень популярным местом. Люди не перестают сюда приезжать, и в пожертвованиях тоже нет недостатка.
Некоторое время назад одной писательнице удалось (задействовав какие-то особые связи) попасть в монастырь, и она написала об этом книгу. Существует также фотоальбом, целиком посвященный монастырю (разрешение на вход было выдано фотографу благодаря покровительству неких влиятельных особ). Тот, кто хочет заглянуть внутрь монастыря, может вполне доверять этим источникам.
Книги предлагают нам знание, набор неких фактов: «В монастыре проживают несколько сотен монахинь. Треть из них поет в хоре: их основное занятие — молитва, отличительная черта одеяния — белые чепцы. Остальные монашки носят коричневые чепцы — это послушницы, они выполняют всю работу в монастыре. Белый цвет символизирует созерцание, коричневый — трудолюбие. Монахини из хора — сущие ангелы. Когда свечи яркими точками загораются одна за другой от огонька, который теплится на конце лучины, они встают в круг и поют простые григорианские гимны на латыни. Облаченные в черные одежды, монахини проходят по начищенным до блеска коридорам в своих деревянных сабо. Холодный, спокойный взгляд. Они почти не говорят, довольствуясь вместо слов бесшумными жестами…». И так далее и тому подобное.
Но и подробности, которыми изобилует книга писательницы, и детали, которые запечатлел на своих снимках фотограф, — они, похоже, не очень-то удовлетворяют тех, кто садится в машину и едет в монастырь, зная заранее, что дальше ворот их не пустят. Иначе зачем бы этим людям приезжать сюда, зачем затевать это безнадежное путешествие?
Стоял июнь. В этих местах, где не бывает затяжных дождей, под ясным печальным небом уже зацвели ландыши.
Время едва перевалило за полдень, когда на дороге, ведущей от города Н. к монастырю, показался небольшой автомобиль. Урча, он начал взбираться на холм. В автомобиле ехали солидного вида джентльмен, одетый, несмотря на летнюю погоду, в черный костюм, и молодой человек в очках, по-видимому исполнявший роль экскурсовода.
Джентльмен в черном выглядел безупречно. Интеллигентный, слегка полноватый, он казался абсолютным безбожником, достаточно было взглянуть на его лицо — лицо человека, спрятавшего свою восточную языческую сущность на самое дно души. Подобный тип людей часто встречается в среде интеллектуальной элиты.
Это был профессор, приехавший в здешние края с лекцией. И именно сейчас, прихватив в качестве сопровождающего бывшего своего ученика, который не так давно получил место в местном университете, профессор направлялся в монастырь.
Ветер наполнял машину неописуемым запахом проплывавшего за окном моря ландышей. Профессор, раздувая ноздри, с шумом втянул крупным носом воздух. Учтивый молодой человек последовал примеру учителя и тоже шумно засопел.
— Ну вот, наконец-то запахло раем, — сказал профессор.
— Этот запах полностью парализует мысли, — сказал ученик.
— Так называемая стимуляция ощущений, — пояснил профессор, — у нас, у мирян, вызывает чувство неудовлетворенности, а в людях верующих пробуждает возвышенную надежду… Посмотри-ка вон туда. — И он указал пальцем на опоясывающий холм высокий забор, сложенный из белого кирпича. В роли гида профессор выглядел очень естественно. — Ну и забор! Вот это я понимаю. Такой, пожалуй, только в тюрьме и увидишь. Наверное, они думают, что за этой стеной можно уберечься от современного мира — мира самолетов и атомных бомб. Впрочем, возможно, это просто идея забора, некий символ. Но к чему тогда вся эта безвкусица? К чему этот прозаический кирпич? Хотя пусть будет кирпич — это ведь не меняет главного. Что там за этим забором? Неужели настоящий сад ангелов, Сад Эдема? Или всего лишь бренный человеческий мир, такой же, как и везде?
Эти глубокомысленные и не лишенные некоторого остроумия вопросы заметно взволновали молодого ученика.
— Так ведь в средневековой Европе все, ну или почти все жили внутри таких вот стен.
— Однако от резни и погромов Европу это не спасло.
— И от эпидемий не спасло. Монастырь, кстати, не скупясь закупает провизию.
— Кажется, тут тоже многие умирают от туберкулеза.
Профессор нахмурился.
— Все это очень подозрительно. Слышишь, очень подозрительно. Католичество порицает суицид, но что есть отказ от достижений современной медицины, как не самое натуральное самоубийство? Наука во что бы то ни стало должна проникнуть внутрь этих стен! А с позиций науки естественная человеческая потребность в информации — в данном случае наше желание попасть внутрь — и гуманизм, то есть желание излечить людей от болезни, — это суть одно и то же.
Пока профессор произносил эту речь, автомобиль остановился на тенистой обочине прямо напротив кирпичного забора.
— Извините, дальше на машине нельзя. Я вас здесь подожду, — сообщил водитель.
Поднимаясь по каменной лестнице, на ступенях которой преломлялись длинные тени деревьев, оба визитера то и дело утирали пот.
— Ох уж эти святые места — без каменной лестницы никогда не обходится!
— Хотя бы в этом Восток и Запад похожи.
— И все для того, чтобы такие атеисты, как мы с тобой, прочувствовали прелести аскезы и самоистязания.
Наконец они добрались до ворот. На воротах сбоку висела медная табличка с надписью «Сад Ангелов». Они миновали ворота, и молодой преподаватель подошел к маленькой будочке, стоявшей около ворот, и просунул в окошко разрешение на осмотр монастыря.
Через несколько мгновений на пороге появилась толстая улыбающаяся послушница. Ее улыбку нельзя было назвать приветливой. Скорее это была даже не улыбка, а что-то вроде вывески: «Я ровным счетом ничего не чувствую».
Следуя за послушницей, оба посетителя прошли на передний двор «Сада Ангелов». Оттуда к зданию храма вела красивая каменная лестница, окаймленная зеленым газоном и аккуратно подстриженными кустами. Цветов нигде не было видно, но над лестницей с тяжелым жужжанием летали туда-сюда желтые пчелы. Впереди высилась еще одна, внутренняя стена. Увенчанный крестом храм и крыша соседнего монастырского строения торжественно вознеслись над садом, разбив на куски голубое небо по ту сторону забора.
Тишина. Проходя мимо статуи Богородицы, стоявшей возле стены, послушница, преклонив колени, осенила себя крестным знамением. Оба посетителя-атеиста молча наблюдали за ее действиями. За мягким, поросшим ландышами изгибом холма виднелось далекое море с белым дымком над трубой парохода.
Этот летний день выдался совсем не жарким. Солнце играло на прямоугольных гранях живой изгороди, тянувшейся вдоль каменной лестницы, и, дробясь и преломляясь, множило тонкие, замысловатые тени листьев и ветвей, которые громоздились, наслаивались одна на другую. Чуть сильнее задул до тех пор незаметный морской бриз. Носясь в прозрачнейшем воздухе, мягкий ветерок, будто перышко, легонько касался щеки.
