Александр Иличевский - Матисс (Журнальный вариант)
Королев не умел рисовать людей, и они выходили у него комически топорно, подобно тому как на чудовищной картине Айвазовского “Встреча Венеры на Олимпе” боги стыло стоят у парапета над бушующим морем. Тогда два месяца он проработал зазывалой на Курском вокзале. Пыхая и бубня в мегафон, он призывал приезжих и транзитных пассажиров пройти в автобус — во владения Кости-трепача: вихрастого толстяка, никогда не слезавшего с передних двух кресел.
“Внимание, внимание, — хрипел голос, отдельный от Королева, как протез. — Дорогие гости столицы, вас ждет обзорная экскурсия по Москве. Пять минут до отправления — пять свободных мест в автобусе. Пятьдесят километров по центральным улицам и площадям... Подходим, товарищи, подходим, не скупимся ради знаний, не скупимся. Что такое тысяча рублей? Двумя бутербродами сыт не будешь. Подходим, товарищи, подходим на экскурсию”.
Баснословное знание Костиком истории улиц столицы превышало не только краеведение как таковое, но и словно бы саму Москву. Рассказы, которые этот лихой увалень выдавал в эфир автобусных кружений по незамысловатым достопримечательностям, были не только превосходны, но еще и доступно увлекали в круговорот кучевого облака истории. Как плотву, на кукан из двух-трех переулков он нанизывал эпохи: здесь восставшие левые эсеры держат в заложниках в подвале Дзержинского (наган на столе — железного Феликса кормят селедкой), там Годунов во время смуты прячется в палатах Шуйских, в том флигеле, во дворе, умер Левитан, а в этом здании Пушкин пишет “Историю Пугачева”… Здесь Маковский на картине “Ночлежный дом” поставил Саврасова в очередь в ночлежку купцов Ляпиных, и вот взгляните ниже по переулку — Толстой поднимается на крыльцо “Русского вестника”, а поодаль плюгавенький господин писатель, вперившись в поясницу, переживает, что ему-то платят червонец за страницу против четвертного графу…
Вокзал вокруг круглосуточно кипел, гнил, сквозил, пускал и глотал жизнь, как незаживающая дыра в теле пространства. Справа на краю парковки Королев расчертил коробки многоярусных палаток — внизу продавалось пиво и бакалея, наверху хранились тюки и ящики. Среди товара ночевал молодой бомж Коля. Он сторожил, подметал вокруг и получал зарплату от двух хозяев киоска — бритых толстых братьев-двойняшек Гоги и Кабана. В Колю была влюблена Любка-песня: лысая бомжишка, помогавшая всем торговкам. Она подносила тяжести, опорожняла мусорки, присматривала за товаром, когда они отлучались по нужде. Коля тоже состоял в доверии, но старался маячить только у киоска. Зарплату получал он аккуратно — каждый третий вторник, и в тот же день у киоска появлялась его любовница — дебелая старуха с малиновой пустой сумкой в руке, которой она размахивала при ходьбе, как вымпелом. Она брала Колю за руку и уводила на троллейбусную остановку. Любка-песня шла за ними, что-то бубнила, грозила. Старуха поворачивалась и отгоняла ее, хлеща сумкой.
В отсутствие Коли на крыше киоска сторожила Любка. Жениха своего она ругала тихо, а бабу Нюру — громко. Ворчала она все то время, пока не спала. Торговки сочувствовали ей, и она благодарно упивалась их женской солидарностью. Любка цеплялась за любое обиходное чувство и раздувала его вместе с собой, чтобы раскрыть себя как человека, подобно тому как дети цепляются за любую черточку взрослых, чтобы, опробовав ее в игре, постараться повзрослеть.
Коля от любовницы возвращался сытый, отстиранный, заштопанный, трезвый и без копейки. Хоть Любка и подхватывалась с руганью, но видно было, как она рада его возвращению. Разжившись выпивкой, она забиралась к Коле на сарай. Делала она это суетливо, испуганно оглядываясь, промахиваясь ногой мимо лестничной перекладины.
В одну из сред Коля не вернулся. Не вернулся он и в четверг. Любка носилась вокруг вокзала, кричала, не могла успокоиться, будто чуяла что-то, но потом куда-то пропала. В эту ночь склад на крыше киоска был обворован. Унесли две кошелки с сигаретами и три ящика пива.
Коля вернулся в пятницу. Чистый и довольный, пьяненький.
Гога и Кабан били его ногами полчаса. Когда устали, позвали линейных ментов, и те оттащили окровавленное тело на запасные пути к товарной станции.
В субботу вернулась Любка, ходила кругом, молчала, потом стала что-то тихо говорить — себе под нос, но с выразительным убеждением. На следующей неделе, когда увидела, что киоск, разгрузив, разбирают, что автокран ставит его в кузов самосвала, Любка завыла и побежала на Садовое кольцо, кинулась на проезжую часть, заметалась, и ее пинками, остановив движение, доставал оттуда постовой…
Потом она как-то сразу притихла и вскоре пропала.
Королев видел, как били Колю, и ничего не предпринял.
LXIII
КАРТОЧКА № 2 (бумага, тушь, перо, рейсфедер, линейка, циркуль, рейсшина). Здесь Королев без запинки набросал и вычертил кладбищенскую ограду, снабдил ее зарослями боярышника, бузины, волчьей ягоды. Надгробия дальше только обозначил туманом растушевки, но прорисовал и вывел деревья, каждую веточку, каждый лист, всю склоненность стволов, сплетенность ветвей. Потом два галчонка присели на ограду. Взлетели. Перышко стало падать, кружась. Появился человек, сел на корточки, привалившись к ограде. Достал из-за пазухи бутылку, отпил и, сморщившись, разгреб листья, поставил рядом на землю. Остававшаяся белизна бумаги слепила. Он часто приходил на кладбище в Тропаревском лесу. Но у самой могилы с тех пор никогда не был. Выходил к забору и весь день наворачивал круги вокруг проволочного, решетчатого, кружевного города крестов: летом — по грудь в крапиве и лопухах, зимой — по колено, по пояс в снегу. Он ходил неустанно, с остервенелостью, пока не замерзал, или, весь зудя от крапивы, вышагивая с промокшими ногами, вываливался на шоссе — и брел, брел, шатаясь, оседал на обочину, и асфальт зыбко плыл, покачивался, машины взрезывали, пропадали, кроша асфальт, — и небесная колея над дорогой была полна синих луж, проглядывавших сквозь столпотворение низких несущихся облаков, с сизых подкладок которых до верхушек деревьев свисали мглистые клочья.
КАРТОЧКА № 3 (бумага, тушь, карандаш, линейка, циркуль). Здесь он нарисовал велосипед “Украина”, который переделал с натуры из “Аиста” (“Украина” была снята с производства, и сколько ни бродил он вдоль велосипедного базара в Сокольниках, ничего из машин со втулочными тормозами, кроме “Аиста”, не встретил). Велосипед им был взят на бумажные небеса очень подробно — со всеми ручками, педалями, цепью, зубчиками, колодками, втулками, пружинами кожаного сиденья, похожего на лошадиную морду, мчащимися спицами, с веснушками катафотов на их сверкающем полупрозрачном диске; переносьем руля, обмотанного изолентой… Саша Головченко, его приятель по Физтеху, шесть лет назад именно на этом велосипеде отправился из Долгопрудного в Киев и пропал. Тело не нашли. Гипотезы были разные: убили грабители на придорожной ночевке или сбил в темноте грузовик: водила тормознул, сдал назад, прикопал труп в посадке. Следователь тогда сказал, что удивляться нечему: по статистике, каждый год в стране пропадает без вести сто тысяч человек. С тех пор Королев всегда считал, что Головченко отправился в кругосветное велопутешествие и сейчас крутит педали где-нибудь в Чили, взбираясь на сложный перевал Анд; или, еще выкарабкивался Королев, Саша был похищен теми самыми уже ранее пропавшими без вести, которые стали отдельным бродячим народом, и они взяли его в свой скрытный табор… Эллипс последней версии ему был необходим для сердца. Невысокий, с раскосыми глазами навыкат, крупным носом и большим добрым ртом, похожий на муми-тролля, Головченко был душой компании, скромным и бесстрашным, и гибель его для Королева стала той пробоиной, залатать которую могла только материя надежды.
КАРТОЧКА № 4 (бумага, тушь, карандаш, линейка, циркуль, лекало). Изображен стадион “Лужники”, вид сверху. На пустые трибуны, вычерченные сложной посадочной сеткой, расходившейся веером по сторонам света, Королев потратил месяц. Он никуда не торопился, тем более что его успокаивала трудная мелкая работа. Ежегодно этот стотысячный стадион заполнялся толпой невидимых людей, которые безмолвно смотрели, как тренируются футболисты, пиная со штрафных и гоняя друг дружке россыпь мячей. Постоянно множились бродячие толпы пропавших без вести, ставших невидимками, — страна стремительно нисходила в незримое от ничтожности состояние. Безлюдность воцарялась повсюду. Брошенные деревни затягивались тоской запустения. Пустошь наступала, разъедая плоть населения.
КАРТОЧКА № 5 (бумага, тушь, карандаш, линейка, циркуль, лекало). Здесь он изобразил аккуратно свой автомобиль и толстого веселого дядьку, срисованного из Бидструпа, который, воссев на авто, как на кляче, продавил ему задом крышу. Так Королев карикатурно осмыслил свои материальные муки, связанные с Гиттисом, работой и выплатой за квартиру. Но легче не стало, и когда он смотрел на этого толстяка, то испытывал смесь горечи, презрения и иронии.
