Катя Рубина - Все-все-все и Мураками
Я собрала валявшиеся вещи, книги и начала подбирать исчерканные бумажки, они разметались практически повсюду. Некоторые были исписаны формулами, на некоторых нацарапан текст. Те, что с формулами, я даже смотреть не стала — все равно не пойму. Я отложила бумажки с буквами. На некоторых было написано буквально по нескольку слов.
Я выбрала наобум две бумажки. В голову пришла мысль, что это такое своеобразное га— дание: в этих записях может существовать какой-то особенный для меня смысл. Глупо, конечно. А что не глупость? Все в жизни глупость, кроме Зюзиковой. Зюзикова — мощь и сила. Зюзикова — великий укротитель страстей.
На одной скомканной бумажке было написано:
«Впрочем, существует обходной путь заменить гравитацию силами инерции…»
На другой:
«Поле тяготения отверстия настолько велико, что время вблизи него не просто замедляется, как около любого массивного тела, а вообще останавливается…»
Да, да, да. Именно это вчера произошло у нас с Полюшко. Именно около дыры. Когда он пуговицу поворачивал. Ну надо же?!
И совсем как-то по-детски, что с меня возьмешь, коль ума бог не дал, я решила взять третью бумажку, типа чем сердце успокоится.
На ней было написано следующее:
«Благодаря всплескам спонтанных полей, рождению пар частиц и античастиц на очень короткое время энергия может стать несколько большей или меньшей ее классического значения. Даже в вакууме, который обычно, как само собой разумеющееся, принимается за нуле— вой уровень энергии, есть области с положительной и области с отрицательной энергией…» Это меня действительно успокоило. Если даже в вакууме существует добро и зло, тогда все в порядке. На самом деле этот вопрос меня и правда сильно волновал. Конечно, не в физическом смысле… Хотя… смотря как на это посмотреть… Но если это так, тогда горе ибсеновскому Пуговичнику! У него просто не остается никаких шансов. И да здравствует Витька!
Глава 22 Не жалей, не плачь — все равно утонет мяч
Анжелка довольно быстро вернулась. Я даже ее так скоро не ждала.
У меня, правда, уже все было в порядке. Даже на кухне успела прибрать. Она прямо с порога:
— Как?
— Все хорошо, была врач Зюзикова. Она его за пятнадцать минут усыпила, сделала очистку. Спит. Теперь до завтра будет спать. Завтра будешь ему давать вот эти пилюли. Зеленые три раза в день, розовые — каждые три часа, а желтые — утром и вечером. Вот, все написано. Тут ее телефон, если что, сказала звонить, не стесняться. А как у тебя?
Анжелка грустно вздохнула:
— Вот и все. Простились, так сказать. А что? Не говори с тоской «их нет», но с благодарностию — «были».
— Что-нибудь предлагал?
— Ничего он не предлагал. Говорил, что очень хорошо было, многое ему пригодится, что я очень хорошая, что мы друзья, что не забудет и всякую другую лабуду, которую говорят на прощание.
— Может, конкретно что-то для тебя, типа с высоты полета для простых смертных?
— Ах, да, для простых смертных… тут ты права, он сказал, что обязательно вставит мой незабвенный образ в какой-нибудь свой роман. Образ удивительной девушки с красивыми грустными глазами. Теперь я ему по гроб жизни буду обязана. Представляешь, мой образ в его романе?! Это же чудесно. Боюсь только, что в его романах все девушки с красивыми грустными глазами, так что мне очень трудно будет узнать себя. Придется все деньги от массажа тратить на приобретение романов Мураками, чтобы под конец жизни так и не найти этот удивительный образ. И сквозь слезы прошамкать: «Он, наверное, позабыл свою московскую подругу. Ах, нехороший! Он обманул мои ожидания». Или, наоборот, пойти по другому пути — в каждой де— вушке видеть именно себя и всем пациентам с гордостью говорить: «В последнем романе Мураками вот та девушка, помните? Ну, да… Так вот, прототипом явилась я, клянусь всеми богами и буддами. Он сам сказал мне, в последнюю нашу встречу, что это точно я. Вам тоже так показалось?» — Анжелка улыбнулась.
— Анжел, а адрес он оставил? Или телефон? Ну, на будущее?
— О да, это он оставил и даже очень любезно предложил, что как только я окажусь в Японии, чтобы звонила, не стеснялась. Зюзикова тебе тоже это говорила?
— А ты?
— Я, разумеется: «Как только окажусь, так сразу».
— Ну что ты, Анжел, как маленькая, могла бы сказать, чтобы он приглашение хотя бы выслал.
— Знаешь, он по крайней мере ничего у меня не украл. По-человечески относился, в ресторан водил, приключения всякие, шампанское. Ты на себя бы лучше посмотрела.
Анжелка была права на неизвестно сколько процентов.
— У меня любовь кажется с Полюшко…
— Ты как всегда в своем репертуаре. Зачем тебе это?
— Он необыкновенный.
— Ты мне так говоришь, как будто я его не знаю.
— Ты его не знаешь, он совсем другой, он очень тонкий и чуткий.
— Ты что, спала с ним?
— Я не к этому говорю, он как человек просто…
— Все ясно, ты не обольщайся, у тебя по первости всегда все такие необыкновенные, а потом стоны, слезы, крики.
— Он одну вещицу написал про меня.
— Это он тебе сказал, что про тебя? Типа про девушку с красивыми грустными глазами?
— Нет, он про доброго ангела написал, про ангела, который проводит заблудшие души в рай.
— Тонко подъехал, гляди-ка, комар носа не подточит. И ты после этого с ним переспала?
— Анжел, ты так сейчас говоришь, потому что не в духе, ведь правда?
— Я так говорю, потому что я твоя подруга и мне жаль тебя, дурочку.
— Я тоже твоя подруга, и между прочим, когда ты с Мураками гуляла и на меня никакого внимания не обращала, слова тебе не говорила. Когда мы в подземелье лазили, ты даже в ус не дула, все только Харуки, Харуки, а я чуть там дуба не дала. А что Харуки? Что в нем такого? Никакой он не герой, он совершенно обыкновенный. Ты, конечно, можешь мне возразить. Вот, дескать, он творец, популярный, успешный. Ну и что? А по сути, что такого в его романах? Там совершенно отсутствуют свет и надежда. Там Бога нет. В его романах он сам — Бог. Он ничего нового не открыл. Это все старо, как мир. Я, конечно, не говорю, что он плох или бездарен. В его романах есть и яркость, и, так сказать, фантазия. Одна эта овца в мозгу чего стоит. И что? Если самим в свой мозг заглянуть, так на досуге там не только овцу, там еще столько зверюшек найдешь. Я вот сама по жизни — овца. Вроде бы мне это должно быть близко. И что? Так жить? Что, получается — по Мураками, если верить ему? Наша жизнь — это полная пустота, салатики, старые пластинки, овца в голове, но это еще в лучшем случае, если сильно повезет, и далее безликое существование после смерти, в серости и пустоте. Да упаси господи!
Я это проговорила, и мне стало стыдно. И так все у нее ужасно, а тут я еще ей лекции по творчеству Мураками читаю.
Анжелка, слава богу, не обиделась.
— Да ладно, что там говорить, — миролюбиво протянула она. — Я хотела общения с неординарным, признанно талантливым челове— ком, мне, может, чисто для самоутверждения это было нужно. Не буду тебе врать, что не хотела с ним романа, да, мне хотелось чуда, чтобы все сложилось необыкновенно, в каком-то смысле я это получила. Была и сказочность, и нереальность. Я сейчас это все говорю, а самой кажется: уж не приснилось ли мне это все? Мы из кафе когда вышли, даже толком не попрощались. Он сказал что-то вроде: «Bye, bye…», а я в это время я загляделась на большой красивый автобус туристический. Он был такой белый, огромный, с затемненными стеклами. Это просто чудо дивное. Махина до неба, весь блестит, переливается. Никогда раньше таких автобусов не видела. Прямо как пароход, по-моему, даже с трубами на крыше. Автобус проехал, смотрю — Мураками нет. Только не думай, что я сошла с ума.
— Я так не думаю, слушай, а на автобусе надпись какая-нибудь была?
— Говорю тебе, это туристический автобус, на нем большими буквами было написано «Tour buss».
— Я так и думала…
— Что ты думала?
— Мне трудно тебе объяснить, но это все неспроста. Я про этот автобус уже в троллейбусе читала, ты тоже не подумай, что я сошла с ума.
Мы с Полюшко это вместе видели. Мы в последнее время все вместе видим. Мы сейчас с ним даже одно общее дело затеяли.
— Пирожки будете печь в Москве, а в Питере продавать?
— Типа того. Мы хотим вместе добро делать. Восстанавливать жизненную справедливость.
— Круто. Раньше у нас только один ебанько был, но в последнее время, гляжу, они начали размножаться, теперь их уже два. Витьку я не считаю — это ебанько в квадрате.
— Мы тете Дези хотим помочь, мы ей дорогу покажем.
— Ой, прости, про нее забыла, значит, уже три ебанько и один ебанько в квадрате.
— Это Витька нас, так сказать, подтолкнул.
— Ой, не надо про него сейчас, я не отошла еще.
— Мы нашли эту чудесную пуговицу, вернее, Полюшко ее у Дези нашел. Самое удивительное, что она действует, мы уже опробовали.
