Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
* * *
Услышав это имя, и звуком своим, и видом грубое, вульгарное, ничуть не лучше моего собственного, я был охвачен отвращением, желанием бросить всю свою затею несмотря даже на то, что за клочок информации, принесенный девочкой, я уплатил мгновение назад пять крон. Когда я искал его и он оставался еще безымянным, он, этот аристократ, и, по экстраполяции, его слуги казались уязвимыми: ведь они же — в конце концов — действительно совершили преступление — или нечто вроде-и должны понести за него ответ. Мой отец мертв, их ответственность или, по меньшей мере, причастность неоспорима. И пусть они суть аристократы либо слуги аристократов, все равно должно искать общего для всех правосудия, все равно можно требовать, чтобы они возместили, хоть в какой-то мере, ими содеянное. Теперь, получив имя кучера и находясь в результате значительно ближе к его хозяину, чем раньше, когда единственным моим ключом была синяя с зеленым ливрея, я испугался. Ибо, если подумать, скорее всего этот неизвестный аристократ — очень влиятельное лицо и не в его обычаях держать ответ перед людьми, подобными мне; действительно, его презрение к людям, подобным мне, столь велико, что когда один из нас, в безмерной своей глупости, оказался на пути его экипажа, аристократ сшиб его с ног, или дозволил своему кучеру сделать это, протащил его по булыжникам около сорока футов, а затем безмятежно продолжил свой путь к Новой Королевской площади. Человек подобного рода, рассуждал я, вряд ли воспримет благодушно то, что я собираюсь ему сказать. Вполне возможно, не будет никакого кошелька с деньгами, не будет даже кроны, даже эре. Скорее произойдет совсем иное: отрывистым, нетерпеливым кивком головы он спустит на меня своих слуг. Я буду избит, возможно — умерщвлен. Как мой отец.
* * *
Но если не мой это отец сидит, плана, здесь на кровати, почему стою я перед этой кроватью, стою в позе, выражающей мольбу? Почему желаю я всей душой, чтобы этот человек, чтобы мой отец прекратил делать то, что он делает и что причиняет мне такие страдания? Может, просто потому, что такое положение знакомо мне по прошлому? Что я помню, как когда-то в прошлом я желал всей душой, чтобы этот человек, мой отец, прекратил делать то, что он делает?
* * *
Подумать! … мой отец! … сидит тут на кровати! … и он плачет! … словно его сердце готово разорваться! … Отец! … как же это? … кто тебя ранил? … назови мне его! … да я … я … вот, отец, возьми этот платок! … и этот платок … и этот платок! … Я сбегаю за полотенцем … за доктором … за священником … за добрым волшебником … может, что-нибудь… не можешь ли ты … не могу ли я … чашку горячего чая? … тарелку горячего супа? … стопарик кальвадоса? … косячок? … колесо? … красное? … синее? … Отец, я молю тебя! … посмотри на меня … отец … кто тебя оскорбил? … значит, тебя скомпрометировали? … погубили? … клевета у всех на устах? … злословие? … поношение? … это смерть! … я не допущу! … я не потерплю! … я … сдвину каждую гору … взберусь на каждую реку … и т. д.
* * *
Мой отец играется с солонкой и перечницей, а также с сахарницей. Он поднимает с сахарницы крышку и трясет туда перец.
* * *
Или. Мой отец просовывает руку в окно кукольного домика. Его рука сшибает куклин стул, сшибает куклин комод, сшибает куклину кровать.
* * *
На следующий день, чуть раньше полудня, Лapе Бэнг сам пришел в мою комнату.
— Насколько я понимаю, вы меня ищете.
Он поразил меня. Я представлял себе дородного, плотно сложенного человека одной породы со всеми прочими кучерами, которых видишь восседающими на козлах; вместо этого Ларе Бэнг оказался хрупким, чуть ли не женственным, более похожим на секретаря или камердинера, нежели на кучера. Вопреки всем моим страхам и опасениям, он не угрожал мне, в нем даже чувствовалось добросердечное желание помочь мне — не без легкого, впрочем, привкуса злокозненности. Запинаясь и заикаясь, я объяснил, что мой отец, добрый человек, пусть и подверженный некоторым слабостям, не последней из которых являлась любовь к бутылке, был раздавлен экипажем аристократа, неподалеку от Новой Королевской площади, совсем немного дней тому назад, что у меня есть сведения, что упомянутый экипаж протащил его около сорока футов, и что я страстно желаю выяснить некоторые факты относительно этого происшествия.
— Ну что ж, — ободряюще кивнул Ларе Бэнг. — Я именно тот, кто вам нужен, ибо происшествие связано именно с моим экипажем. Печальный случай! К крайнему моему сожалению, в настоящий момент я не имею достаточно времени, чтобы изложить вам все подробности, однако, если вы зайдете по адресу, указанному на этой карточке, в шесть часов вечера, я смогу, во всяком случае я надеюсь, что смогу полностью удовлетворить вас.
Сказав это, он удалился, оставив меня с карточкой в руке.
* * *
Я поговорил с Мирандой, кратко обрисовав ей события. Миранда попросила разрешения посмотреть белую карточку, и я дал ей эту карточку, так как указанный на ней адрес ровно ничего для меня не значил.
— Ну подумать, — сказала она, — семнадцатый номер по Рю-дю-Бак, это там, у Лисьих Ворот. Весьма изысканный квартал. Там проживают одни лишь аристократы самого высокого положения, простые же люди не допускаются даже в огромный парк, простирающийся между их домами и рекой. Если вас обнаружат бродящим там в ночную пору, вы непременно навлечете на себя жестокие побои.
— Но я приглашен, — сказал я.
— Приглашение от кучера! — воскликнула Миранда. — Как же все-таки вы глупы! Неужели вы думаете, что люди, несущие стражу, этому поверят, если даже они этому и поверят (у вас достаточно честное лицо), то позволят вам шнырять по этому богатому кварталу, оказаться в котором на час-другой, особенно после наступления темноты, мечтали бы многие воры? Вы меня просто смешите!
Затем она дала мне совет, чтобы я захватил с собой что-нибудь — корзину говядины либо несколько дюжин бутылок вина, дабы, будучи остановленным стражниками, я мог сказать, что доставляю свой груз в такой-то и такой-то дом, в результате чего я буду сочтен за честного человека, выполняющего честное поручение, и избегну таким образом побоев. Я понял, что она права, а потому перед тем, как отправиться в путь, купил у виноторговца дюжину бутылок довольно приличного кларета (не было никакого смысла притворяться доставляющим такое вино, которое ни один аристократ не станет пить); это обошлось мне в тридцать крон, каковые деньги я позаимствовал у Миранды. Бутылки были обвиты соломой, чтобы не позволить им стукаться друг о друга, после чего мы поместили их в заплечный мешок, так что я нес вино за спиной. Я еще помню, как подумал, как хорошо рифмуются, подходят друг к другу эти слова — «вино» и «за спиной». Экипировавшись подобным образом, я отправился на другой конец города.
* * *
Вот кровать моего отца. На ней мой отец. Его поза выражает уныние. А ведь когда-то он был изящен, как калифорнийский олень. Такие же большие уши. На наносекунду наноулыбка. Он что, издевается? Помню, как однажды мы отправились по долинам и по взгорьям Запада (мимо Гнезда Стервятника) пострелять. Сперва мы расстреляли уйму мятых пивных банок, затем мы расстреляли уйму бутылок из-под виски, что было интереснее, так как они разлетаются вдребезги. Затем мы расстреляли мескитные кусты и обломки форда-пикапа, которые кто-то оставил валяться на земле. Но ни одно животное не пришло на наш праздник (надо признаться, он был довольно шумным). Долог список животных и птиц, так и не пришедших к нам: не пришли олени, перепела, кролики, тюлени, морские львы, кондиларты, Стрелять по кустам было очень скучно, так что мы с отцом укрылись за камнями, я укрылся за своими камнями, а он укрылся за своими камнями, и мы начали стрелять друг в друга. Это было интересно.
* * *
Мой отец смотрит на себя в зеркало. На нем широкополая шляпа (соломенная), к которой прикреплено несколько синих и желтых пластиковых нарциссов.
— Ну и как я? — спрашивает он.
* * *
Ларе Бэнг снял с меня мешок, залез в него, не спрашивая разрешения, и извлек одну из обернутых соломой бутылок кларета.
— А вот это — то, что надо, — воскликнул он, прочтя написанное на этикетке. — Подарок хозяину, вне всякого сомнения.
Затем, не сводя с меня пристального взгляда, он достал шило и вытащил им пробку. За столом сидели еще два человека, оба в сине-зеленых ливреях, кроме них в буфетной находилась очаровательная темноволосая девушка, очень юная, которая ничего не говорила и ни на кого не смотрела. Ларе Бэнг разжился стаканами, ногой подтолкнул мне стул и разлил вино.
— Ваше здоровье! — провозгласил он (с ироничной, как мне показалось, ноткой в голосе), и мы выпили.
— Вот этот молодой человек, — кивнул Лapе Бэнг в мою сторону, — пришел сюда в поисках совета по очень запутанному делу. Убийство — так, кажется, вы сказали?
