Василий Аксенов - Бумажный пейзаж
— Какая у нас хорошая, большая, настоящая получается дружба, товарищи! — с чувством высказался Велосипедов наемного засмущался.
Борис Морозко посмотрел на светящиеся часы и объявил, что, по его расчетам, в этот момент танки генерала Шарона завершают окружение Пятой Египетской армии.
Довольно печальное событие, или Веский аргумент
Осень 1973 года завершалась довольно печальным событием. Однако по порядку.
Мы со Спартачком починяли однажды довольно отработанную «Волгу» во дворе огромного, так называемого генеральского дома в районе Песчаных улиц. Происходящее не сулило никаких неожиданностей, за исключением дождя, который ожидался. Починяя аппарат, мы временами поглядывали на небо. По удивительной для ноября голубизне проплывали со значительной быстротой довольно типичные московские тучи с дождевыми внутренностями. Надо было успеть до дождя заменить ступицу и рессору, это по ходовой части, а в моторе, разумеется, напрашивалась замена вкладышей, что, как сами понимаете, не подарок.
У хозяина «Волги» с его гаражом были особенные проблемы. Он был ракетчик в ранге полковника и служил где-то за границей, судя по загару, в Африке. И вот, пока он там загорал на службе мира и прогресса, его женатый сын Виталий выкатил папину «Волгу» из гаража, а туда вкатил свою, вот и возник вечный вопрос «отцы и дети», даже, как говорят злые языки, не без рукоприкладства, в общем, мы починяем машину полковника Шевтушенко во дворе.
Конечно, все производится с максимумом аккуратности, ноль процента загрязнения окружающей среды, все разложено на тряпочках, асфальт чист, никому, тем более детям, не мешаем.
И вдруг появляется преотвратнейшая старуха и начинает базар:
По какому праву здесь расположили свою частную лавочку, жулики, пьянчуги, детям мешаете гулять, сейчас милицию вызову!
Старуха попалась легкая на ходу, настоящая такая ведьма в здоровенном мужском пиджаке с довоенным значком «Ворошиловский стрелок» на загнувшемся лацкане, такой сорт старух из комсомолок тридцатых годов.
Спартак вылез из-под машины, вытер руки тряпкой и внимательно посмотрел на старуху. Ой. лучше бы она ушла.
— Бабушка, говорит Спартачок со сравнительным спокойствием, — лучше бы ты ушла.
Старуха чуть не задохнулась от злобы:
— Бабушка?! Какая я тебе бабушка, проходимец?! Мои внуки на БАМе работают! Гордость и слава страны! А ну, калымщики, частники, барыги, сворачивайте свое хозяйство, а то по-другому будем с вами разговаривать, шпана проклятая!
Вот такой изрыгает мамаша поток неспровоцированных оскорблений, а затем бьет сапогом по снятым волговским колпакам, и колпаки эти несчастные, все четыре, раскатываются по двору, опадая в лужах. Такая несправедливая мамаша!
Можно понять Спартака Гизатуллина, потому что количество всегда переходит в качество, хотя, конечно, нельзя приветствовать такого подхода к женщине, даже если она в жлобском пиджаке со значком «Ворошиловский стрелок». — Ты, бабка, кончай базарить или пошла-отсюда-к-жуям-со-бачьим-курва-позорная-в-комсомольск-на-амуре!
И Спартачок делает к Анне Светличной решительный шаг и решительный жест, явно собираясь дать ей леща. И бабка Светличная, надо отдать ей должное, немедленно понимает намерения моего напарника и устремляется в бегство.
В это время проплывающая над генеральским домом туча закрывает солнце, и старуха в развевающемся пиджаке проносится по двору, как демон слякоти и ненастья!
Туча, впрочем, быстро проплывает, воцаряется голубизна и сияние, ну, прямо Италия, и в этом коротком благоуханий мы слышим баритональный дружеский смех и видим выходящего из-под арки режиссера мирового кино Саню Пешко-Пешковского.
Он приближался, формируя ладонями кашированный кадр, замыкая его то в горизонтальной позиции, то в вертикальной. Он хохотал:
— Ребята, вы меня просто восхищаете! В лучах солнца! Два блондина! Русский и татарин! Стройные советские люди! Мотор! Снято!
Мы его немного приодели. Сейчас он щеголяет в старых милицейских штанах Густавчика, в свитере-водолазке, подаренной Мириам Протуберанц, на ногах крепкие чехословацкие ботинки с байковой подкладкой, это я ему купил. От старой амуниции осталась только куртка студенческого строительного отряда, с ней он не расстанется, во-первых, какие-то воспоминания, а во-вторых, носит в глубоких ее карманах блокноты со сценарными записями, и это как бы символ постоянного творческого процесса. Интереснейший оказался человек наш новый друг Саня Пешко-Пешковский, и, между прочим, у нас с ним обнаружилась одна глубокая общность, в творческом, конечно, смысле.
Пешко—Пешковский окончил ВГИК в разгаре либеральных тенденций и считался одним из самых талантливейших. Других, впрочем, во ВГИКе не бывает. Сразу же запустился с полнометражной картиной о восстании народа в одной буржуазной стране.
Снималась вся эта вакханалия в Ялте, группу Саня набрал молодую и буйную, городские власти были запуганы до предела. Саня хвалился, что во время съемок он фактически реставрировал в Ялте капитализм. Горком в это время работал в подполье, говорил он.
Фильм получился на славу. Насмерть перепуганное начальство немедленно «положило его на полку», а потом, кажется, он и вообще был смыт, то есть изъят из существующей природы.
Саня тогда представил заявку на новый фильм о будущем восстании народа во всем мире. Конечно же, заявку эту зарубили и посоветовали молодому режиссеру отойти от бунтарской тематики. Вы бы поехали, товарищ Пешко-Пешковский, на целинные земли, в студенческий отряд, посмотрели бы, какими славными делами наша советская молодежь занимается.
Саня внял совету — оттуда вот и курточка — и привез отменнейший сценарий, по которому студенческий отряд превращается в партизанский. Против кого же воюют ваши партизаны? — заинтересовались с понимающими улыбочками тогдашние либералы в ЦК КПСС. Не против кого, а против чего, пояснил Саня, это чисто символическая партизанская деятельность против энтропической идеи. Вы бы лучше отошли от этой тематики, товарищ Пешко-Пешковский, посоветовали либералы, столько вокруг острых проблем, а вы какую-то круглую предлагаете, как бомба.
Наивный наш Саша все-таки полагал себя мастером именно революционных полотен и вскоре вошел в Госкомитет с идеей двухсерийного фильма о восстании не где-нибудь, а просто-напросто… в Москве. Вот такое у нас обнаружилось глубочайшее внутреннее родство!
И так же, как я, Саша Пешко-Пешковский предлагал свое восстание вовсе не против Партии и Правительства, такое, конечно, ему и в голову не приходило бессмысленное, просто, ну, понимаете, ВОССТАНИЕ, мечта, эякуляция, и вообще все как бы в будущем, очень-очень отдаленном, такая как бы научная фантастика, будто бы Москву захватила какая-то нехорошая внеземная цивилизация, ну вот и вроде бы терпели-терпели несколько десятков лет, чуть ли не полную сотню, а потом таксисты взбунтовались, а за ними и все остальные.
На этом в принципе и закончилась Санина кинематографическая карьера. На что руку поднимаете, Пешко-Пешковский? — спросил его министр Романов. На дорогую мою столицу, золотую мою Москву? На все святое в нашей жизни?
Саня, конечно, пытался объяснить, что, наоборот, дескать, оживить хочет славные революционные традиции Красной Пресни и что он вообще против иностранного владычества. Романов тогда рубашку задрал и показал на животе старые раны. И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась ее голова, буйволом заревел министр, бывший цекист. Идите, Пешко-Пешковский, у вас теперь будет достаточно времени подумать, как вы дошли до жизни такой!
Саня к тому времени порядком уже выпивал и был расположен к предельной искренности, вот и начал с трибуны Союза кинематографистов отстаивать взгляды пьющих. Конечно, тут же заведено было на Саню пресолиднейшее бумажное дело, основательно он был взят на крючок, а значит, мой друг, уже вам не место среди бойцов идеологического фронта, среди героев данного фронта Бондарчуков и Ростоцких, иди в тыл, «выпадай в осадок», превращайся в бича, что Саня сделал в общем-то безболезненно.
Однако и в бичевом состоянии видения мятежа посещали Саню не реже, чем раньше, а может быть, и чаще, и он, будучи профессионалом (в самом деле, можно позавидовать систематическому образованию), эти видения разрабатывал профессионально, то есть раскадровывал и подсчитывал, например, метраж, нужный для штурма, предположим, Выставки Достижений Народного Хозяйства.
Вот когда мы с ним впервые увидели друг друга, если помнит уважаемый читатель, на улице Куйбышева, где он мне подтвердил правильность дыры для писем в ЦК, так он там, Саня наш, не просто так прогуливался, а выбирал натуру.
Есть, конечно, и негативные стороны в такого рода творческой деятельности — частые задержания охраной правительственных зданий и органами порядка, малоприятные беседы в местах задержания, иногда и физические, такие отвратительные, способы воздействия, разного рода изоляция и административные высылки из столицы, глупо.
