Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)
Перекресток остался позади. Пассажиры повозмущались и утихли. Женщина с сумкой смотрела в окно. Парень смотрел в мобильный телефон. Николай хмыкнул от собственной ненужности – ему было нечего делать в этой маршрутке, едущей в какие-то трущобы, среди этих людей. Он был голоден. Ему было неприятно даже вспоминать, зачем он сел в нее, и он попросил немедленно:
– Здесь останови…
– Где? Тут, что ли? – переспросил водитель и покосился на него злым здоровым глазом.
Смех, спрятанный в словах водителя, заставил и остальных поднять заинтересованные взгляды, но взгляды быстро вернулись на места, а он вышел, сильно хлопнул дверцей напоследок… Они думали, что он испугался несостоявшейся аварии.
Машина отъехала, неровно, пьяно как-то. Мысленные вопросы: куда же едут остальные, доедут ли, и рассеянное: «Где-то в сегодняшнем коде была ошибка» – стихли. Достал телефон, чтобы вызвать такси. Набрал телефон и сбросил – куда вызывать-то? Жидкий лесочек по обе стороны… Ни то ни се… Вдали огни… И темнота со стороны города, из которого ехал. Маленький всплеск любопытства – а не пойти ли на огни, быстро утих: «Хватит… Проехался уже. Теперь домой, ужинать». Пошел пешком вдоль дороги. Минут через десять ему даже понравилось идти – погода майская. В любом случае не хуже, чем ждать дома сна, слушая телевизор. Редкие машины били в глаза фарами, но прибавляли уверенности, что он идет в правильном направлении.
Посреди дороги стоял человек. Женщина.
– Нора? – выдохнул он и усмехнулся собственной глупости.
Женщина повернулась и глянула так, будто только что свалилась с неба, и его голос оказался для нее единственным ориентиром. Пошла прямо на него, покачиваясь на каблуках.
Ничего не имела общего с той, которую он хотел увидеть, – невысокая, если вычесть каблуки, совсем иная походка. Той, высокой, не могло быть здесь. Шла в его сторону, лица не разобрать, но розовая помада вспыхнула в свете фар. Женщина не заметила резкого маневра машины, объезжающей ее.
– Идем? – спросила на ходу без интереса, прошла мимо, прямо в лесок. Он посмотрел вслед с нехорошим чувством. Хлипкие деревья уводят далеко, и нет им конца. Он не шел. Она развернулась, приблизилась к нему с сердитым видом. – Ну как, идешь ты?
– А мы знакомы? – не сдвинулся с места.
– По крайней мере я знакома, – хмыкнула она. – Трудно было тебя не заметить. Ты тоже можешь познакомиться. Лена.
В ней на самом деле не было ничего особого, в этой Лене. Его ровесница – около тридцати или чуть младше, светловолосая, одета прилично. Помада не такая яркая, как показалось сначала. Смотрит с иронией, снисходительно – бывают такие дамочки.
– Николай.
– Да знаю, знаю.
– Леночка. Куда же я должен идти по-вашему? – Этой интонации научился еще у одного институтского приятеля: такое уменьшительное, такое ласкательное, а в добавок не по возрасту «вы» замечательно ставило на место зарывающихся дамочек. Нет, он не растерялся. Он прекрасно понимал, на что намекает Лена, у него не получалось забыть, почему и к кому он ехал в нетрезвой маршрутке, но старался не понимать. Или хотя бы сделать вид, что не понимает.
– Куда идете всегда, – ответила, не поворачиваясь к нему, так, словно едва сдерживала смех.
Она имела в виду Нору. Она знала. У Николая было странное и гадкое ощущение, что посторонние увидели самые интимные его сны и говорили о них как о реальности, всё разглядев и всё зная о нем. Выпуская его сны в дневной мир.
– А то всё через медитативные состояния. Сколько можно-то? Кому они нужны, господи ты боже, свинчиваете себе мозги… Автогенным тренингом, что ли, занимался?
– Зачем оно мне? – ответил фальшиво.
Не занимался он ничем. Только эта маршрутка… в чем смысл этой дороги, хотел спросить. Не спросил.
Пробираться через лесок, вроде и не густой, становилось все сложнее – колючие кустарники, сломанные ветки преграждали путь, и он вынужден был смотреть под ноги, но Лена шла рядом, прямо и уверенно, словно не проваливались каблуки в землю.
– Значит, за компьютером целый день сидишь?
– Работа такая…
– А, работа… Работа – это святое. Тогда ясно. А я там работаю, – объяснила Леночка и махнула рукой вперед.
– Прямо-таки работаешь! – Николай нечаянно перешел на ты. Он слабо себе представлял, как там можно работать. Подумал, что, возможно, еще не проснулся в маршрутке, даже подумал грешным делом, что водитель так и не успел затормозить перед «пятеркой», но царапали живую кожу острые ветки, и он знал, о чем говорит Леночка, – о доме его Норы. – Кем работаешь там?
– Что-то вроде администратора. Но на самом деле всех обезьян на меня навешивают, – пожала плечами, – ничего, если честно, мне нравится даже. Ты тоже у меня в журнале расписываться будешь. Я тебя пускала, конечно, но только потому, что на тебя никакой реакции, никакого отторжения, а вообще это не в порядке вещей. Вообще, странно такое отсутствие реакции на чужого… То ли большая любовь, то ли синдром иммунодефицита.
– Что? – переспросил, закашлявшись, но Леночка захохотала:
– Да ладно! Пошутить нельзя, – и тут же продолжила о своем, о работе: – Искали кого-то с медицинским образованием. И с мозгами. А я участковой два года отбегала – и решила – всё, хватит с меня. Это не жизнь… Лифты в домах не работают – побегай так… то на седьмой, то на девятый. Здесь намного приятнее и платят больше. Ну вот, почти дошли.
Она указала рукой, но Николай ничего не увидел – кажется, лесок прерывался, однако никакого здания не было заметно (а было ли там здание? Когда-то Нора сказала, что у ее дома нет ни начала, ни конца, ни дверей… Никогда не видел снаружи).
– Знаете что, Леночка, – теперь он твердо перешел на вы и решил, что они так и останутся на вы. – Сегодня я, пожалуй, уже не хочу туда идти. Теперь я дорогу знаю, я вернусь завтра.
– Как хотите, – приняла его «вы», что сделало ее серьезнее, если не считать особого едкого ударения, которым выделила «хотите»… Знала, знала, чего он хочет, и знала, что сама ему и мешает, из-за нее он не идет дальше.
– Тогда до свидания, Лена.
– Дорогу найдете-то? Без меня?
– Найду, – он не стал спрашивать, куда вызывать такси, и не сразу понял, что она имеет в виду дорогу – сюда. Нет, он не собирался возвращаться, и сегодняшняя неудача – очень, очень кстати. Завтра будет другой день, не такой день, когда срываются, – такой, когда живут и не помнят и живут дальше.
Краем уха слышал, как бормочет Лена за спиной своим смешливым голосом: «Придешь, как миленький придешь», – но постарался не расслышать слова и забыть, и вообще этот случай забыть как недоразумение, случайный разговор на обочине, и все остальное забыть. Однако ничего не изменилось.
День Норы
Темная комната. Удар. Семь ударов – часы. Стрелка со щелчком перемещается на деление.
Просыпается. Вспоминает, кто это: она. Вспоминает имя: Элеонора Фелисия и краткое имя: Нора, означающее нечто другое, ей более приятное. Глаза открыты, но не видно ничего.
– Пожалуйста… Кто-нибудь… света…
Приподнявшись на постели, Нора смотрит, как светятся в темноте ее длинные белые пальцы. Вошла незнакомая (шаги по звуку не знакомы).
– А где Мани? – Голос не достигает стен. – Зажгите… Всё зажгите…
Внезапный огонь освещает незнакомое круглое лицо. Вошедшая женщина проворно передвигается вверх-вниз по приставной лестнице, добираясь до отдаленных канделябров, чиркает спичками. Зачем спички? Мани обходилась без. Одна за другой появляются четыре стены спальни, выходы, входы, занавеси, часы, столики, сундуки и секретеры с множеством тайных ящичков. Окон в спальне нет. Та, со спичками, тихо напевает.
Нора поднимается, тяжелые волосы тянут ее обратно, на подушку, они словно из черного металла с красным отблеском, их так много, но ее дисциплинированность сильнее, она выпрямляется, а волосы падают на спину, приникают к белой рубашке. На простынях остаются свежие пятна крови. Несколько шагов, отодвигает занавесь – в умывальню. По ступеням спускается в неглубокий бассейн, наполненный холодной водой. Стягивает мокрую рубашку, отбрасывает прочь.
Из лона и по ногам текут бурые сгустки крови, плывут. Превозмогая отвращение, смотрит: ее тело холодное, и вода, темная, холодная, по ней расползаются пятна. Менструация.
– Пожалуйста… и быстрее!
«Ой… Сейчас, сейчас», – бормочет, притворяясь испуганной, та женщина на ходу и суетится, собираясь зажечь свет в умывальне, но передумывает, махнув рукой, – из-за отодвинутой занавеси несколько лучей проникают сюда, падают на пол. Подходит к Норе. Моет ее. Нора в этот момент думает, поэтому тело ее неподвижно. Служанка разглядывает, берет один за другим фиалы с маслами – из розы, из жасмина, из сандала, делает вид, что боится ошибиться в порядке, – порядок помнит наизусть, не боится. Поворачивает Нору и моет ей спину, напевая все то же. Седьмой фиал оказывается пуст – ни капли. Пока Нора стоит, отвернувшись, и смотрит вверх, та женщина незаметно наполняет флакон из пластиковой бутылки с надписью «Нивея».
