Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)
Мышцы Настиного лица напрягаются, она косится на попутчицу. А та задумчиво смотрит прямо на них. «Сейчас начнет советы давать, – думает Настя. – Ну и плевать». Кусая губы, сдерживая злость, спрашивает у дочери:
– Ну откуда ты взяла этот бред?!
– Оттуда же, где ты взяла, что ты человек, – такой ответ.
– Я знаю… Мне с детства говорили, я сама понимаю… я смотрела на других существ – похожих на меня и не похожих; я сравнивала, анализировала и убеждалась, что я – человек…
– Именно таким способом я узнала, что я – рыба, – равнодушно возражает девочка и замолкает, думая уже, очевидно, о другом. Смотрит в окно. Стучат колеса. Их подбрасывает на стрелках. Худая старушка отворачивается, стелет себе постель, укладывается с кряхтеньем.
Настя наливает в стакан лимонад. Вдруг ее осеняет, и она говорит:
– А рыбы не знают, что они рыбы. Никогда не знали и не знают. Только люди знают, что они – люди. Или что-то другое. Только люди могут знать, что они – рыбы.
Отвернувшись к стене, девочка начинает плакать. Беззвучно, не по-детски. Без демонстрации, не для Насти, внутри себя. Настя теряется. Она не ожидала такой простой победы. Она шепчет:
– Не надо, малюська, ты что?
Девочка, покрасневшая от слез, все-таки ребенок, – протянула ей руки. Настя усадила дочь на колени, обняла, укрыла, спрятала обратно ее, рыбу. Качала, как совсем маленькую, грудную, нашептывала, напевала. У самой глаза полнились слезами. Дочка хваталась за ее шею, случайно затягивая пальцами волосы, тыкалась мокрым носом в плечо, всхлипывала. Может, когда-нибудь, после смерти Насти, девочка и простит ей эту догадку.
ЭпилогДоцент брел по берегу, овеваемый приятными воспоминаниями. Когда-то он уже был здесь, у моря. Тогда оно представлялось огромным заводом, производящим… Что? Он не разобрался. В тот период жизни он весь был в учебе, и окружающее представлялось через призму изучаемого: трубами, бассейнами, механизмами. Ему много что казалось, однако теперь он трезв разумом. На экзаменах он сидит за преподавательским столом и знает, как всё просто. В небе по-прежнему вьются птицы – чайки, вороны. Кричат младенческими голосами. Голова его блаженно пуста. Родители подарили ему эту путевку, полагая, что он нуждается в отдыхе после напряженного года. Столько публикаций, одна за рубежом. Они очень рады за него. Что он удачно защитился, что не женился раньше времени. Пока живет с ними. Мама по-прежнему жарит ему любимые котлеты. Родители ценят его. Наташа любит.
Доцент вспоминает всех, кого любил, вспоминает о пребывании здесь и тревожится – неужели Анастасию? Но это легкая тревога, приятная. Ее муж всегда был спокоен, обстоятелен, уверен, и за уверенностью скрывалась некоторая вальяжность. Теперь сам доцент таков. Щеки его выбриты гладко, и кожа чиста. Движения уверенны. Он стал последовательным. Возможно, не признаваясь себе, он хочет следовать путем Константина. Догнать его. Стать им. Знания. Уверенность. Деньги. Но сильно желать он не может. Он слишком верит в себя, чтобы следовать за кем бы то ни было. Чтобы стать Константином. Он так думает. Он не удивляется и не замечает, как быстро приближается к цели.
Гости Норы
После рабочего дня
Такой день, когда бросающие курить покупают новую пачку, воздерживающиеся алкоголики отвинчивают крышечку на бутылке, догадываясь: какие еще будущие радости, для чего хранить себя. Такой день, когда срываются все: кто бросает играть, кто отключается от Интернета, кто прекращает думать. И не то чтобы плохой день, ничего особенного. Утром кофе лился на стол вместо чашки – как обычно, правда. День, сгорбившись у компьютера; мешанина из разговоров за спиной отвлекала, не сделал и половины из того, что собирался, ничего страшного, ничего особенного… Задержался на работе, вот только весь вечер разговаривал по скайпу с совершенно случайным человеком, на случайные темы. Возвращаться домой не хотелось. Он устал – от бессмысленного разговора сильнее, чем от работы…
Когда Николай спустился с крыльца старого тяжелого здания, в котором располагался их филиал, было уже темно. Долго вытаскивал сигарету, застрявшую в пачке. Нет, бросить курить он не пытался еще никогда. Он пытался бросить женщину. Хотя для него это выглядело иначе: он не любил обижать женщин, даже если заставляли обстоятельства, и бросал он не женщину, а некий мир, и проблема была не в женщине… Гнал мысль о том, что проблема, страшная своей неопределенностью, растет в нем самом, но именно эта тревожная мысль помогла ему продержаться несколько недель. Почти отвыкнуть.
Улица вела вниз, к струящимся светом универмагам и кафе, в одном из которых он собирался поужинать пиццей или суши. В супермаркете купить колбасы и майонеза на завтрак – мама не заходила к нему с прошлой пятницы, и холодильник был пуст. Не забыть о хлебе. Потом десять минут на трамвае либо полчаса пешком. Он ведь настоящий счастливчик – жить в получасе ходьбы от работы, шутка ли, разве этого мало для счастья? – напоминал себе. К тому же имея машину на случай ливня.
С другой стороны улица загибалась, темнела и поднималась к площадке, на которой выстраивались в очередь маршрутки в ожидании менее счастливых людей, или выстраивались люди в ожидании несчастливых маршруток. Туда ему не нужно было, но именно туда он шел, резко отдергивая ото рта сигарету.
Он не ездил на маршрутках давно. (Да и на недавно приобретенной «Мазде» не слишком часто – маму в театр, в гости или к врачу. До трамвая ближе, чем до парковки.)
Сам хотел бы верить в то, что его «давно» – искреннее, естественное и уверенное, означает полгода, два года или, например, пятьдесят лет, однако его хиленькое «давно» означало всего лишь несколько недель. Несколько недель не садился он в тесные микроавтобусы, с тех пор как понял, что нужно бросить, всё бросить… На первых порах получалось. Было много работы. Дома что-то читал, большей частью техническое, или смотрел телевизор. И выходные как-то удавалось пережить.
Швырнул окурок на асфальт, затушил, наступив.
Николай проходил мимо белых и желтых микроавтобусов с номерами, с названиями отдаленных районов и загородных поселков. Остановился возле одного, с поцарапанным боком. В горле стал ком – пока что можно уйти. И забыть. Номер на табличке неразборчив из-за грязного стекла, название улицы размыто. Боковым зрением: сидящие внутри люди, одна с сумкой смотрит в окно, один в наушниках смотрит в мобильный, ждут привычно, когда заполнится салон. Интересно, куда они едут. Они знают, куда они едут? Николай сел на одиночное сиденье справа.
– Да поехали уже! – тянули сзади.
Водитель обернулся лишь на второй раз. Еще два места. Один глаз водителя распух – ячмень, второй смотрел остро. Никто, кроме Николая, не обращал на него внимания, Николай же не мог понять, это тот же или другой. Всегда один водитель или разные.
Вспомнил, как впервые сел в этот желтый микроавтобус, в домаздовую эпоху, к кому-то из троюродных на день рождения (путался с именем, в лицо не помнил), по маминой огромной просьбе. Мама до сих пор припоминала ему эту неявку.
Машина тронулась, сначала проехали через весь центр. Цветными пятнами сквозь грязь стекла мелькали вывески магазинов и окна, мигала реклама. Стояли на светофорах, шумно трогались. Потом улицы стали тише, и, когда машина подъехала к одичавшему парку-лесочку, Николай почти лежал виском на стекле, ударяясь на ухабинах. Здесь окна и огни прерывались, дорога шла вперед через темноту, как между двух темных стен. И только где-то вдали, у горизонта, снова начинались окна и огни. Он дремал, но какая-то часть сознания оставалась ясной, помнила, что дрема накатывает всегда именно в этом месте – там, где обрывался город, и что никогда не доедет он до дальних огней (поселок городского типа? частный сектор? дачи?). Та часть сознания, которая вечно следит. Которая не должна была допустить, чтобы он прервал период абстиненции, но сама давно подчинилась жадному желанию. Доедут ли другие пассажиры? И куда? Он будет долго ехать к этим огням, в темноте, в пустой дреме. Но он достигнет Норы.
Он почти слышал запах воды и воска, который бывает лишь там, и мелькнул вдалеке алый длинный подол, и было чувство, что Нора совсем близко, ее белый профиль на краю поля зрения.
Удар. Тер саднящий висок. Смотрел на стекло. Понимал, что ничего, кроме неуместной в транспорте полудремы, нет, и не было, и не могло быть. Шепот пробежался по пассажирам маршрутки, спина напряглась, словно все на него уставились. Чего смотреть на него? Что в нем особенного? Тихо шуршало радио. А он и не знал, что здесь перекресток. Сквозь полуприкрытые веки, сквозь сон он заметил, как и остальные, что водитель ехал на тусклый красный, что слева вырулила зеленая «пятерка», – но осознал только сейчас. Затормозить водитель успел и бормотал теперь без капли раскаяния в голосе, наоборот, с насмешливым высокомерием: «Да что я… Я не видел! Сам за руль сядешь?»
