Татьяна Дагович - Ячейка 402
– Слушай, а может быть, мы как-то… Как-то… Ну, ты, я… Не знаю, как объяснить… Как-то останемся?
Почувствовала его взгляд не оборачиваясь. А, так это уже не степь там… Поля. Настоящие поля. Сжатые. Местами выжженные. Квадратные. Худые желтоватые перелески между ними. Дымка в воздухе. Нет, эти кубики – не строения. Они прозрачные, и внутри что-то шевелится. Жидкое. Нет, густое. Пульсирует.
– Может, – ответил с напряжением в голосе.
Вздрогнула от прикосновения. Он переключал передачу и дотронулся случайно. Машина въехала в густой дым. Правая обочина горела. В дыму угадывались силуэты, слышались уверенные голоса.
– Вот сволочи! – Шарван ударил ладонями по рулю.
И спокойно, извиняющимся тоном, объяснил:
– Как уберут зерно, каждый год жгут… Ну, это, что внизу остаётся… Дерну… Уже сто раз их штрафовали… Им так, видите ли, удобно сеять потом. А то, что здесь три АЗС… Когда-нибудь дождутся – разнесёт всё здесь…
– Они зависят от урожая, – заметила Анна. По-прежнему чувствовала его острое внимание. Вопросительное. Огонь и дым остались позади.
– А ты часто так ездил? Много возил людей?
– Средне.
Интонация изменилась резко, стала официально-чужой, как у политиков на теледебатах. Это разозлило.
– Ты как? Спал со всеми? – Теперь повернулась к нему, он едва успел отвести глаза.
– Большей частью я возил мужчин.
– Ну и что?
– А ничего. Не так медленно тащились. Но на одних консервах.
Они засмеялись, и Анна увидела за стёклами очков глаза, то ли смертельной обиды полные, то ли ожидания.
Прошло ещё два дня. Несколько раз она ловила на себе странный, острый взгляд Шарвана, и несколько раз ловила себя на том, что сама смотрит так же. В остальном всё оставалось по-прежнему, и она почти уверилась, что так теперь будет всегда, и перебивала всякий разговор, если он приближался к больной теме. Других тем не было – телевизора в машине нет, и новостей они не знали, поэтому почти перестали разговаривать. Похолодало. На стоянках прохлада невидимо вползала в машину через щёлочки, и ноги застывали, несмотря на то что Шарван обвешивал её какой-то своей, неподходящей одеждой. Теперь они могли заниматься любовью только внутри. Заднее сиденье покрылось пятнами. Анна изучила каждую ниточку его обивки. Из-за холода ещё сильнее прижимались друг к другу, и даже по окончании никак не могли разняться, так и сидели прижавшись, покрываясь пупырышками от того, что раздеты.
Шарван то и дело переводил взгляд с дороги на неё и смешно закусывал верхнюю губу. Расслабленная, сросшаяся со своим сиденьем, она неожиданно осознала, что машина свернула с трассы и едет медленно по узкой дорожке. Сердце застучало противно быстро, стекленело от напряжения. Непослушные руки искали места, но не находили ни на подлокотнике, ни на коленях, ни на сиденье. И принимались выгибать пальцы – суставы хрустели. Глаза бессильно искали выезд на основную трассу, но находили кубообразные серые здания, похожие на кубики с жидкостью, что оставили позади пару дней назад. Нет, это не жидкость – это поблёскивают окна, за которые она не хочет.
Открыть дверцу и выскочить на ходу. Закричать: «Не отдавай меня!» – как маме про детский сад.
– Я уверен, что ты не расплачешься, – сказал Шарван.
Ей пришлось собирать рассыпавшийся голос, чтобы сказать:
– Пожалуйста.
– Ты ни разу не плакала за всё это время. Это не больше чем переломный момент. Мягкая постель, тёплая еда будут тебе. Тебе все будут рады. Через неделю ты сама привыкнешь и никуда оттуда не захочешь. Вот тогда можешь поплакать. Поплачь тогда. Но не сейчас. Всё равно, куда нам деваться, если…
– И почему бы мне не поплакать. Если переломный момент. Я не хочу с тобой. Я сама. Я к себе домой хочу.
– В твоей комнате давно живут другие люди. Ты же понимаешь…
– Я хочу туда домой, к Лиле! Ты зачем, зачем забрал меня? С ней было хорошо!
– Спокойно. Не волнуйся.
– Мне не по себе. Я не хочу.
– Вижу.
Стянула волосы сзади пучком. С тупой тоской смотрела на последние уплывающие обочины. Торчащую сухую траву. Сказать, что болит горло? Что она не пойдёт? Упереться ногами в асфальт?
– Останови.
– Не дури.
– Серьёзно. Мне нужно. Я дотуда не дотерплю.
Вышла. Вдохнула. Воздух свежий, горький. Выдохнула неровно. Отошла. Присела. Жёлтая струйка мочи потекла из неё на траву. Забрызгала ногу. Мелких муравьёв посносило в лужу. Смотрела на них слишком долго. Тянула время. Как оттягивают жвачку от пола. Кончился бы бензин.
– Всё в порядке?
– В порядке.
– Минут через двадцать будем. По трассе за две бы доехали, но по этой, раздолбанной…
– Понимаю. Бьётся подвеска.
Маленькие светящиеся часы над радиолой. Облака расплываются белой рябью по небу. От двадцати минут остаются пятнадцать, позади исчезает дымящаяся гора шлака, от пятнадцати остаются девять, поворот налево, горы серого песка, слева здания, по обе стороны здания, стоп, двадцать прошло, но они ещё движутся. Счастье. Двадцать одна, двадцать две, двадцать…
– Всё.
Шарван заглушил двигатель и повернул лицо к ней. Она с трудом оторвала взгляд от часов. Очки обводили его глаза кругами, как от бессонницы. Чисто выбрит. Каждое утро он брился электрическим «Филипсом». Только сейчас обратила внимание.
Анна чуть не выпала из машины от неожиданности, когда дверцу открыли снаружи. Перед глазами оказался тряпичный пояс брюк. Подняв глаза, увидела большеголовое немигающее существо, после недолгих колебаний отнесённое к женскому полу. Очень круглая голова, рыжеватый пушок волос сверху, бледные веснушки.
– Привет. Рада тебя видеть. Идём.
Анна вышла из машины, немного постояла, обретая равновесие, но существо повторило:
– Идём, идём, – и быстро зашагало в сторону одного из зданий. На полсекунды растерявшись, последовала за женщиной. Лишь раз бессильно оглянулась на автомобиль. Тёмный. Нужно будет спросить у Шарвана, какая точно модель, когда он будет уезжать. Нужно будет проводить его.
– Света, – представилась сопровождающая, когда Анна добежала до неё.
– Аня, – пробормотала.
– Знаю.
Света завела её внутрь здания, в темноватую прихожую или полуподвал. Потом они поднялись на лифте и долго шли по загибающимся коридорам. Вокруг сновали люди. Анна смущалась, опускала взгляд на плитку пола, белую и зелёную, она отвыкла от человеческого присутствия, но на неё всё равно никто не обращал внимания. Все были заняты, и все в такой же невзрачной зеленоватой одежде, как Света.
Света, не останавливаясь, поведывала о жизни в Колонии: вообще здесь хорошо, существование тонко налажено, есть горячая вода, электричество, отопление, уходить бесполезно и некуда, вкусное здоровое. (они остановились возле маленькой комнатки, чернявая грустная девушка выложила на стол запечатанный полиэтиленовый пакет с постельным бельём, Света расписалась и передала пакет Анне)… питание три раза в день, крыша над головой, развлечения, одежда выдаётся, она вольна, конечно, носить и своё, если хочет, но тогда будут проблемы со стиркой и износом, как тут после центрифуги разберёшь, где чьё, личные вещи лучше надевать по праздникам, все так делают, она ещё найдёт себе много понимающих друзей, жизнь превратится в долгий праздник, Колония сама обеспечивает себя всем необходимым, так что немножко поработать придётся, не больше чем там, но ведь без работы было бы скучно (запечатанный пакет с одеждой, Света расписалась), что она, кстати, умеет делать, ладно, потом, это регистратор, после того как вымоется, пообедает, подстрижется, как зачем стричься, за время пути могли завестись вши, сейчас покажет, где она будет спать, и занесут постель. А вообще здесь настоящий рай для таких, как они обе.
Света улыбнулась, глядя в глаза, и Анна попыталась улыбнуться в ответ этой рахитичной голове, думая только о том, как бы улизнуть хоть на секунду, попрощаться с Шарваном и поблагодарить его… За что – не знала сама.
– Там туалет. Нам сюда. Некоторые, как слышат «колония», так сразу пугаются, что это тюрьма, но всё обстоит совершенно не так, наоборот. Колония – латинское слово, по происхождению связанное с обработкой земли и родственное слову «колесо», Колония Агриппина, например, знаешь что это? Это Кёльн. Город такой. А Колония Сант-Хорди? Это курорт в Испании, рай на земле.
Они оказались в гигантском помещении, освещённом лампами дневного света. Вверху тихо гудела вентиляция. То, что на первый взгляд выглядело как ряды этажерок с блеклыми вещами, оказывалось кроватями, рядами многоярусных кроватей. Вернее стойками, к которым, как ячейки, крепились спальные места. До потолка. Ряды разделялись перегородками и лестницами, по которым поднимались и опускались жилицы – здесь были только женщины. Анна не считала ярусы, стояла оглушённая.
