Вера Эфрон - Продана
Докторша объяснила мне, что Марат и Радик, так же как и «тюремщики» в эксперименте, имели над нами неограниченную власть. В стэнфордском эксперименте «тюремщиков» больше всего прельщала возможность унижать «заключенных» с целью утверждения над ними своей власти. В точности, как в нашей ситуации.
– Получается, Марат не виноват в том, что насиловал нас, унижал и продавал другим придуркам? – спросила я ее.
– Нет, ты не поняла, о чем я пытаюсь сказать. Я считаю, что Татьяна и Эвелина были хорошим примером того, как человек за небольшую льготу может пренебречь своими моральными принципами.
Докторша пояснила, что Татьяна сознательно добивалась определенных привилегий для облегчения своего положения. Получая эти привилегии, она, в своем представлении, поднималась по иерархической лестнице и чувствовала себя выше меня. Это помогало ей выжить.
Но все это болтовня. Я не верила докторше. Говорят, кто работает с психами, сам становится психом. А она и на самом деле была психом. Иначе как можно было прийти к таким дурацким объяснениям поведения Татьяны? Хотя, конечно, она была рада, что мне было хуже, чем ей. Я это отлично знала. Я же видела, как она посмотрела на меня, когда шла в кафе. Это был взгляд победительницы.
Когда все трое вошли в кафе, я заплакала, как ребенок. Я тоже была голодна и мне тоже хотелось кока-колы. Ведь я тоже была человеком! Я била кулаками в спинку переднего сиденья и кричала:
– Вы гады, проклятые суки!
Потом до меня дошло, что я осталась в машине одна.
Одна!
Бес всякого контроля!
Я перевела дыхание. Теперь я могу удрать. Сейчас, в эту минуту!
Как ни странно, особой радости я не испытывала. А если они из кафе увидят, как я убегаю? Они же наверняка убьют меня и тело закопают где-нибудь в лесу. Но, с другой стороны, мы же в городе. Достаточно спрятаться в каком-нибудь подъезде, и они меня не найдут.
Я взялась за рукоятку – дверь была закрыта. Может, заело, подумала я, и попробовала подергать рукоятку со стороны Татьяны. Но и там ничего не вышло. Тогда я переползла на переднее сиденье и начала дергать рукоятки там – машина была закрыта! И я не могла ее открыть!
Отчаявшись, я стала нажимать на все кнопки подряд. Ведь Радик, уходя, нажал на какую-то кнопку, прежде чем захлопнуть дверь. Где же эта проклятая кнопка, которая откроет мне путь к свободе?
Вдруг начала пищать сигнализация. Я так испугалась, что перестала соображать. Я заткнула уши руками и сидела на переднем сиденье, пока не подошел Радик и не открыл дверь. Он нажал на какую-то кнопку, чтобы выключить сигнализацию, и влепил мне пощечину.
– Ах ты, сучка! – прошипел он, опасаясь, что его услышит проходившая мимо женщина. – Если ты не дашь мне спокойно поесть, я из тебя сделаю котлету!
Я переползла обратно на заднее сиденье и сжалась в комок. Радик захлопнул дверь и пошел обратно в кафе заканчивать свой перекусон.
Я дрожала от жалости к самой себе. Почему это происходит со мной? Почему меня продали? Именно меня! И почему Татьяна так заважничала? Почему?
– Ты когда-нибудь видела мыльную оперу? – ответила докторша вопросом на мой вопрос. – Или хотя бы реалити-шоу?
– Почему ты спрашиваешь об этом? – удивилась я.
– Ты когда-нибудь задумывалась над тем, почему люди иногда ведут себя странно? Почему они плетут против своих друзей интриги, меняют партнеров и доносят на друзей?
– Нет.
– Ну, подумай, что движет этими людьми.
– Возможно, желание победить, – предположила я.
– И это тоже. А что еще?
Я задумалась: что же заставляет одних людей топтать других? Жажда власти? Попытка улучшить собственные условия жизни?
– Вот именно. Ты права. И этот импульс может принимать разные формы. Некоторые хотят обеспечить себе место под солнцем, а другие готовы продать собственную мать, чтобы сделать свою жизнь лучше.
– А если сделать жизнь лучше не получается, то что тогда? Надо продавать в рабство других?
– Нет, на это идут не так много людей. Но, к сожалению, много таких, которые пытаются добиться для себя привилегий за счет других.
– Привилегий?
– Да, привилегий.
– Что ты имеешь в виду?
– Это может принимать любые формы, но главное в том, чтобы привлечь к себе больше внимания, чем другие. Для этого кое-кто готов пойти на что угодно, в том числе и на то, что раньше им и в голову не могло прийти. Например, они готовы совершать поступки, противоречащие моральным принципам, в том числе их собственным.
– Но почему они это делают?
– Чтобы произвести лучшее впечатление на других, чтобы жить лучше, чем другие из их окружения.
– Ну и витиевато ты выражаешься! Говори проще, чтобы было понятно.
– Ну, – сказала докторша и подумала минутку, – в твоем случае это выглядит так. Татьяна, согласившись на условия Марата, получила более высокий статус, чем ты. Она прекратила сопротивление – внутреннее сопротивление. Ее наградили небольшими привилегиями вроде банки кока-колы или еды в кафе. Но это не все. Ее поощрили тем, что поставили рядом ее и твое тогдашнее положение и сравнили их. У нее положение оказалось лучше. Значит, она была лучше тебя.
– Лучше для кого?
– Лучше в ее собственных глазах. И это то, что считается важным для всякого индивидуума. Может даже, самым важным.
Я не исключаю, что она, эта моя докторша, была права. Когда Татьяна вернулась из кафе, где она обедала вместе с Маратом и Радиком, она выглядела счастливой и остаток пути со мной вообще не разговаривала. После этого отношения между нами резко ухудшились. Больше на нее я надеяться не могла. Я не сомневалась в том, что она уже проболталась Марату о моих планах побега в надежде на то, что ее еще раз наградят банкой кока-колы или какой-либо иной привилегией.
Глава пятнадцатая
Ближе к вечеру мы подъехали к Стокгольму. Большие дома различной окраски, освещение вдоль дороги, роскошные магазины – все, казалось, излучало счастье. Дома были высокие – такие же высокие, как в Петербурге. Но в отличие от серых бетонных коробок Питера они не выглядели пришедшими в упадок. Конечно же в этих домах жили богатые люди, у которых была приятная во всех отношениях жизнь. Это было видно издалека.
Меня снова охватила тоска по Трудолюбовке. Я вспомнила, как бабушка вечерами сидела дома и ждала меня. Она никогда не сидела без дела: то вязала к зиме носки или варежки, то штопала чулки, то вязала кружевные подстилки под цветочные горшки, которые стояли на подоконниках. Я обычно отказывалась надевать заштопанные колготки, и бабушка покупала новые. Но свои чулки она штопала по нескольку раз. Бабушка была чрезвычайно бережлива во всем, что касалось ее. Я даже не могу вспомнить, когда она в последний раз покупала себе новое платье или пальто. Кофты она вязала сама. Платьев, как она говорила, ей хватит по гроб жизни а туфли она надевала очень редко. Чаще всего она ходила в резиновых сапогах или галошах – и весной, и летом, и осенью. К коровам удобнее всего было ходить в сапогах. Я тоже их надевала, когда шла вместе с бабушкой на ферму.
В школу я конечно же носила туфли на высоких каблуках. Было не очень удобно шагать в них по неровной проселочной дороге, иногда каблуки застревали между камней или в глине, а про пыль я вообще не говорю. В школе я проскальзывала в туалет и мыла туфли, чтобы никто не заметил, какая грязная у меня обувь.
А тут на дорогах никакой глины и в помине нет. Все покрыто асфальтом – даже узкие, на одну машину, дороги, по которым мы ехали вдоль моря.
Когда мы приблизились к Стокгольму, шоссе стало широким. Красивые деревянные дома, разбросанные там и сям, исчезли, их сменили городские постройки, которые мне очень понравились. Чувствовалось, что Стокгольм – большой густонаселенный город, где живут всякие люди – и молодые, и старые, и богатые, и бедные. В этом городе было много мужчин, готовых выпускать сперму. Сперму, которая будет потом растекаться по моему телу или лицу или собираться в противные сгустки в презервативе. Эта сперма отвратительно пахла. Когда она засыхала, я соскребала ее ногтями, а презервативы выбрасывала в туалет, еле сдерживая рвотные позывы.
Мы остановились у светофора напротив белого здания сферической формы. В здании были круглые окна, и оно было похоже на космический корабль. По-видимому, это было какое-то спортивное сооружение. Оттуда выходили люди, преимущественно мужчины. Просто одетые, веселые, они шли и разговаривали между собой. Многие шли в сопровождении женщин. Женщины тоже были веселые. Глядя на этих мужчин, я подумала: почему, когда ими овладевает похоть, они превращаются в зверей? Почему они унижают нас, женщин, используя для слива своей спермы? Почему они называют нас проститутками, блядями, потаскухами, когда сами прибегают к нашим услугам? А потом они возвращаются домой, к своим женщинам. Вряд ли они трахают своих женщин такими же способами, какими трахают нас…
