Яна Лапутина - Игра в гейшу. Peek-a-boo
– Догадываюсь.
– Чем же?
– Вы волнуетесь, чтобы у хозяина все было в порядке.
Ярослава внимательно, с легким прищуром посмотрела на Мишку.
– Вот интересно... что вы хотели сказать, вместо того что сказали?
Миша помолчал. Он просчитывал верность ответного хода.
– А что... я могу, – он чуть-чуть развязал «вещмешок». – Вам вот так, как я подумал, или по-интеллигентней?
– Мне интересен первый вариант.
– Тогда не обижайтесь, – Мишка выдохнул сигаретный дым. – Не спи, где работаешь, и не работай там, где спишь.
– Браво, – сказала Ярослава и прикрыла ноги. – Верность сторожевого пса. А вот если бы, скажем... матч перенести на нейтральное поле? Я, Миша, это так... гипотетически... Одна моя героиня, я вчера об этом писала, задается вопросом, что лучше? Быть Гамлетом или Дон Кихотом? Что лучше? Тысячу раз ошибаться или не ошибиться ни разу? А?
– Мне, честно говоря, надо ехать за Олегом Владимировичем, – сказал, поднимаясь с кресла, Мишка. – Я подумаю.
Он рассказал обо всем этом Олегу, пока они ехали до съезда с МКАДа на Ленинский. Олег слушал Мишку молча, не перебивая. Вот опять к нему возвращалось то, о чем он целых два дня не думал в Минске. Ярослава подкрадывалась к нему, скрадывала его со спины, из-за ветра – Олег любил полевую охоту и понимал ее лисий ход.
– Я заправлюсь, – сказал Мишка, вставая у заправочных пистолетов на BP.
– А я пойду и возьму кофе, – сказал Олег. – Спешить некуда.
– Мы с Лешей, – сказал Мишка Олегу, когда они уединились за крайним столиком возле окна, – мозговали один вариант. Я кладу ее на себя, а Леша сработает это на пленку. Предъява будет конкретная. А?
Олег зачем-то поправил ворот тренча из темной шелковой шерсти от Burberry. Серо-голубые глаза смотрели как бы внутрь себя. Так смотрят перед тем, как в чем-то открыться или, наоборот, закрыться навсегда.
Мишка чувствовал, почти физически, чудовищную варку внутри Олега.
– Почему вы боитесь ее... Олег Владимирович? – разрубил затянувшуюся паузу Мишка. – Может, перекусим крючок, на котором она вас держит?
– Будь другом, возьми мне грамм сто коньячку.
– И конфетку? – улыбнулся Мишка.
– И конфетку, – не поддержал его тона Олег.
Он выпил конъяк залпом и раскрутил обертку трюфеля. Понюхал зачем-то и положил его на пластмассовую столешницу.
– Ты слышал про Тимура Забаева?
Мишка кивнул. Мол, кто же его не знает, чеченца, владельца казино, ночных клубов и пары отелей.
– Я когда-то отмыл ему очень большие деньги. Ельцин вбухивал тогда в Ичкерию не считая.
– Остались следы? – спросил одними губами Мишка.
Олег кивнул.
– Тимур еще тогда клеился к Ярославе. И... гад... рассказал ей об этом.
– Вот откуда Иркины чеченцы?.. – сказал Мишка.
Олег снова кивнул.
– Она, сука, сука, у них такой уговор, чуть что – может звонить ему.
– Оплата натурой? – непонятно отчего спросил Мишка.
Олег привычно поджал губы.
– Мне на это... наплевать, – не сразу закончил фразу Олег.
– А может... Тимура? – спросил Мишка.
– Нереально... – покачал головой Олег. – Я думаю, вы с Лешей решите эту задачку.
Мишка вопросительно посмотрел на Олега.
– Подожди... – Олег взял свой стаканчик и сам пошел к кассе. Там ему налили еще. Вернувшись, он выудил из стаканчика мизинцем какую-то крошку и сказал: – Я в своей жизни шесть лет не пил и не курил и не встречался с женщинами. А потом пошел в школу. В первый класс. За тебя, капитан. И за Лешу. Будьте богатыми.
– И за Ирку? – спросил Мишка.
Олег кивнул и влил в себя содержимое стаканчика. На трюфель он даже не посмотрел.
Глава 44
Иногда, когда думаешь за своих героев, испытываешь странное состояние: ты видишь не себя в герое, а героя – в себе. Ты докуриваешь его сигарету, долго глядишь на цифры мобильного, зачем-то идешь к бару и, наливая пахучий коньяк, продолжаешь видеть того, кому сейчас будешь звонить.
Кавказ умеет лепить мужские лица. В них никогда нет ничего лишнего. Подсушенная скуластость и подчеркнутая четкость рисунка губ. Глаза – всегда – с размытым контуром и смотрят по-птичьи открыто, почти не мигая. Общее выражение кавказских лиц – жестковато-оценочное. В нем преобладает ожидаемое или просчитываемое обладание разглядываемым. Глаза кавказца смотрят только на то, что важно сейчас. Они лишены российской мечтательной дымки. Подглядывать вообще, романтически бесцельно, они не умеют. Увидел – значит для чего-то. Рассмотрел – значит зачем-то.
Ярослава не так-то уж часто общалась с Тимуром Забаевым. Несколько раз танцевала с ним на гламурных тусовках типа Millionaire Fair, пересекалась на парижских Неделях мод и вечеринках Vip Night Party TruTrussardi, пила коктейли на открытиях каких-то бутиков, но конечно же никогда не смогла бы забыть того, теперь уже, казалось бы, такого давнего, разговора с Тимуром в его Bentley на Ленинских горах.
На нее тогда из чуть-чуть подсвеченного приборной доской сумрака салона в упор смотрели его глаза.
– Я очень хочу тебя, – сказал Тимур. – Поэтому слушай...
Он кратко, почти телеграфно, сообщил Ярославе о многомиллиардном отмыве через банк Олега.
– Теперь он у меня вот здесь. – Тимур сжал кулак. – А ты хочешь спрашивать, зачем я тебе про это?
Ярослава сморгнула.
– Я очень хочу тебя. Потому знаю, и это будет... вы с ним... – он развел руки. – Понимаешь? С такими, как ты, жить трудно. Я – смогу. Он – нет... Потому потом, когда тебе с ним станет... – Тимур медленно провел указательным пальцем по своему горлу. – Ты наберешь вот такие цифры... запоминай, – он показал их на пальцах, – и скажешь... Тамерлан. Я скажу, где... ты станешь моей. Чеченцы умеют ждать. И исполнять.
Ярослава закурила. Она представила себя в постели с Тимуром. Нет, он не будет рвать на ней белье. Она разденется сама. Он подойдет к ней, обжигая сухим, очень жилистым телом. Он возьмет ее на руки и отнесет на кровать. Посадит на самый край. Встанет перед ней на колени и, разведя ее ноги, войдет языком в нее.
Она почувствовала, как набухли соски ее груди. Надо будет убирать троих: Мишку, Лешу и Ирку. Зато Ярослава сделает Тимуру все и столько, насколько хватит его, но не ее сил. Она знала себя, давным-давно вычислив все свои пороки-тайности. Олег так и не докопался до них, уйдя сначала в свои миллионы, а затем и просто в нежелание ее как женщины. Накопленная нереализованность, заполненная чеченской плотью, станет Олегу отплатой, отместкой, плевком, уроком. Он от нее никуда не денется. Тимур прибьет его к ней страхом. А уж чего он боится, она знала.
Вчера, уже за полночь – Петелина любила работать ночью, – она перелистывала свои рабочие блокноты, в которых набрасывала пришедшее на ум, фиксировала что-то необычное в увиденном, услышанном и прочитанном.
Трагедии бывают двух видов, наткнулась она на выписку из Оскара Уайльда, одни – когда вы не получаете желаемого, другие – когда вы его получаете.
Ярослава раскрыла последний номер журнала Elle, там она обратила внимание на фотосессию с «Золотого ланцета». На одном из снимков была Строгова с каким-то худым высоким евреем.
Любовница Олега смотрелась. В открытом вечернем платье, с неожиданно наголо стриженной головой. Мишка сказал, что это ее бывший муж и что он зовет ее к себе в Израиль, где у него своя стоматологическая клиника.
– Наверное, она уедет, – сказал Мишка, не сказав, откуда у него такая информация.
Ярослава не поверила ему. Она сейчас доверяла только себе.
Она никому никогда не отдаст Олега. То, что получит Тимур, не уронит ее в собственных глазах. Наоборот, подожжет в ней задутое Олегом. В конце-то концов, Ярослава допила и снова плеснула в бокал янтарный коньяк, кто об этом узнает? Кто помнит кроме спецов-ориенталистов, что пирамида Хеопса и храм Афродиты построены на доходы от проституции? На средства, подаренные дочери фараона ее мужчинами.
Ярослава рассмеялась. Она «капитулирует» перед Олегом. Выйдет к нему с высоко поднятыми руками. Ты этого хочешь? Пожалуйста. Но все это, после того как не станет троих. Вот для чего она сейчас наберет на мобильном те, показанные ей в Bentley на Ленинских горах пальцами Тимура, цифры.
– Тамерлан, – сказала Ярослава и, через секундную задержку, услышала:
– Да. Завтра в семнадцать. Mariott на Петровке. Идешь в тридцать пятый.
В мобильном зазвучали гудки.
Глава 45
Леша припарковал свой «лексус» недалеко от входа на «ферму» и, еще не выходя из машины, увидел Машку, высматривающую его из-за дверей. Он позвонил ей из цветочного бутика на Рублевке, где ему не спеша, как бы наслаждаясь тем, что она делает, собрала и составила букет из свежайших роз очень красивая девушка. Леша спросил разрешения и, не прикладываясь к видоискателю, от груди, привычно «расстрелял» ее мягко работающей затвором камерой.
Иногда в такие минуты ему думалось: и тут и там – на снайперской винтовке – оптика. Здесь, чтобы мгновенно схватить и, может быть, обессмертить. Там, наоборот, показать, как незримо выскользнет, навсегда покидая тело, душа. Всему дана двойная честь – быть тем и там. Предмет бывает тем, что он в самом деле есть, и тем, что он напоминает. Леша любил эти ахмадулинские строчки. В них он ощущал какую-то отчетливую маршевость, выстукивающую наступательную приговоренность невидимого им лицемерия.
