Александр Пятигорский - Древний Человек в Городе
Август встал. "Хорошо, пошли спать.- Но, не удержавшись, сказал Вебстеру: - Ну а если этого могло бы и не быть, то..." - "Ничего-ничего, когда проснетесь, позвоните этой женщине, Меле. У нее найдется ответ. Доброй ночи!"
Глава одиннадцатая. ПО ЗАВЕТАМ КЛАССИКИ
"То, что раньше считалось красивым, теперь считается неправильным, как любит говорить мой друг Юра Сафаров из Кинг-Колледжа.- Август ловко перебросил плоской лопаточкой ломтики бекона с шипящей сковородки на уже разложенные по тарелкам пухлые подушечки омлета.- С этим не надо спорить. Лучше наслаждаться красотой того, что пока не считается ни правильным, ни неправильным".
"Какое наслаждение придумать какую-нибудь историю, чтоб потом она такой и оказалась, как это сделали Шлиман и Эванс! - Валька, выспавшийся и готовый к новым набегам на чужую археологию, ждал от себя последней фразы, которая бы "запечатала" их ночной разговор.- Выходит, что ты - только один такой в Городе, а то еще и в целом свете. Нисколько не удивлюсь, если археологи обнаружат твой скелет в подполе той пивной в Северной Трети. Он, конечно, будет выставлен в музее, и ты поведешь Мелу его смотреть". "Тогда это будет не мой скелет, Валя. И не путай меня, пожалуйста, с твоим Древним Человеком - в отношении единственности я имею в виду. ЕГО скелета никому не найти, а моим, как и твоим, можно забить миллионы кладбищ. Вообще у тебя опасная склонность придумывать разные вещи, с которыми дело иметь потом приходится мне. Ты себе ползаешь по археологической карте с Вебстером, а я наношу визиты, пока крайне неудачные, выдуманному тобой персонажу. Ты..." - "Да-да, я себе выдумываю привлекательных молодых женщин, а тебе потом приходится с ними спать".
Август и так собирался звонить Меле. "Валя считает, что во мне недостает чувственности. Боюсь, что это правда. Не испугались? Нет. Завтра утром у меня одно дело, но я рано вернусь. Будете меня ждать? Нет... я не знал, что у вас есть муж... Нет, история - не игра. Там ничего не выиграешь. Целую вашу ручку. Да, чувственно".
"Что это еще за муж?" - раздраженно спросил Валька. "Самый обыкновенный"."Где он? Откуда он взялся?" - "Не знаю".- "Значит, она врала?" - "Нет, просто упустила, история полна таких упущений. Возьми хотя бы Город".- "О, Город единствен, самобытен до отвращения!" - "Мы, чужие, сра-зу же попались на его удочку, а когда оказалось, что вроде бы и не совсем чужие, то городские мифы полетели ко всем чертям. Возьми того же патетического Студента, от которого наш общий друг чуть с ума не сошел: ничего себе, в Городе никого практически не убивали, ну по крайней мере ПОСЛЕ той "первоначальной" и не очень приятной истории. Как бы не так! Только и делали, что этим занимались, да и, насколько я могу судить, продолжают это делать. Забудь о Городе - КАК ТАКОВОГО его нет. Есть ГОРОДА. Трупы сбрасывают в Оредо или Неву, сжигают или набивают ими овраги, заливают цементом в подполе или свозят на санках за город и сбрасывают в мусорные ямы. Довольно".- "Это - твоя первая политическая речь, произнесенная за последние, ну, скажем, пятьдесят шесть лет, в течение которых, если не говорить о последних трех днях, тебя, кажется, никто не собирался убивать".- "Она не политическая, Валя. Она - о смерти".
Грусть нашла на них обоих. По долгому опыту своего существования Август знал, что не надо пытаться ее уменьшить. Непривычный же к грусти Валька недоумевал, когда она к нему приходила, считая ее капризом, излишеством и не признавая за ней права быть его естественным состоянием. Ну ладно, пусть Август прав, и это он, Валька, в конечном счете сам все и придумал. Ну просто талантливый такой.
"Нет, я нисколько не опечален,- сказал Валька.- Не важно, кто что выдумал. Гораздо важнее, что кто-то другой ему, выдумавшему, все это ПОКАЗАЛ - со всеми странностями и поворотами сюжета, никак не предвиденными выдумавшим. Мы опять едем с Вебстером на раскопки. Потом в музей. Ты с нами?"
Август не хотел ехать. Лучше спать. Он задремал, но тут же проснулся от громкого стука. На пороге стоял Сергей Селиверстов, опираясь на дубовую палку с серебряным набалдашником, в огромной твидовой кепке, теплом плаще до пят и с галстуком-бабочкой под воротником мягкой батистовой рубашки. Сергей еще раз стукнул палкой о пол: "Все двери открыты, мой мальчик. А ты себе дремлешь, мечтая, наверное, о какой-нибудь шлюхе. Меня отпустили на два часа под самое честное слово на свете. На больничной машине, с шофером. Так вот..." "Здравствуй, Сережа. Дай я помогу тебе раздеться. Кофе?" - "Никакого кофе. Пока даже чаю нельзя. Раздеваться ни к чему. Все. Завтра мы уезжаем. Ты поедешь с нами. Бери твою сумку или что там еще у тебя. Александра сняла тебе на одну ночь номер в отеле рядом с больницей. Идем".
Он понимал и не понимал, что ему говорит Сергей. Но решил ответить, как если бы понимал. "Нет. Я не поеду сейчас с тобой и не улечу завтра с вами из Города. Завтра утром я обещал посетить одного человека. Это - неотменимо. Иначе и приезжать было незачем. Кроме того, вчера совершенно неожиданно объявился Валентин Иванович Якулов из Петербурга, и я намерен здесь оставаться, во всяком случае, до его отъезда. И, наконец, мне все еще нужно время, чтобы собрать воедино все мысли о Городе, что тоже гораздо лучше сделать, пока я еще здесь. Хочешь, я приготовлю поздний завтрак? Или назовем его ранним обедом?"
Тяжело дыша, Сергей уселся в кресле, не снимая плаща и кепки. "Закури мне сигарету, пожалуйста, какую угодно. Зачем тебе понадобился этот ориентальный недоросль из Петрограда?" - "Петрограда нет, Сережа, как, боюсь, и Санкт-Петербурга. Как и всего - без нас, думающих об этом".- "Не верю ни одному слову. Все это - жалкие предлоги, чтобы продолжать оставаться в этой международной крысоловке, в которой ты хочешь найти лазейку - туда, где нет смерти. А если есть, то какая-то особая, для тебя одного - по индивидуальному заказу. Не выйдет! Крысолов тебя найдет, он - один на всех, другого нет"."Ты, Сережа, кончаешь тем, чем кончают почти все нигилисты,- морализмом, да еще с теологическим уклоном. Я лично за то, чтобы еще немного пожить".- "Едем с нами, тебе нельзя здесь оставаться".- "Тебе, Сережа, всегда мешало, что ты ученый. Сколько бы ты ни материл науку, она - в тебе.
И сейчас, говоря со мной, ты видишь в моей ситуации ОБЪЕКТИВНОСТЬ,
да ведь она у каждого из нас своя". "Жалко, а я-то надеялся...- Сергей помолчал.- Наука или не наука, мой мальчик, объективность смерти - одна для всех".
Август пошел сварить еще кофе. Когда он вернулся, Сергея не было. Хорошо. Тогда он сделает одну работу с начала и до конца. Было три пополудни. Он лежал на разостланной карте-дециметровке и быстро наносил красным карандашом то, чего на ней не было. Вот линия его прежней прогулки от старой Восточной Стены до высохшего притока Оредо. Оттуда - к "родовой ставке" Августа. Плоское трехэтажное строение с маленькими круглыми окнами и дверями такими низкими, что сейчас ему пришлось бы согнуться, чтобы пролезть; с большим задним двором и множеством деревянных пристроек, сараев и хлевов. В глубине двора - два крошечных деревянных храма и отдельно, за низкой оградой, открытый жертвенник с вечным огнем на четырех каменных подставках, прикрытых плетеными колпаками. Это где-то в четверти лиги от дома Вебстера. Резко на северо-запад от ставки роща, а за ней огромное низкое здание ставки рода аганов на холме, за которым начинается Западная Стена, примерно там, где теперь больница Сергея. Высокий, в четыре-пять этажей, храм Гимбу (одна из двух жреческих коллегий Города), сложенный из плит светло-серого песчаника. Дальше на север, где теперь проходит Северная автострада, слева от очень узкой, вымощенной щебнем дороги,мрачное небольшое селение под названием Западная Граница. Люди здесь живут глубоко под землей в огромных помещениях, похожих на залы. Спускаться надо по идущим вдоль стены крутым каменным лестницам без перил. Наверху - конюшни, хлевы, свинарни, амбары и несколько глиняных лачуг клиентов и отпущенников, огороженные одной низкой изгородью, за которой тянутся поля и огороды.
Все это возникало не из матовой поверхности карты, а накладывалось на нее откуда-то сверху. Заболела спина, он с трудом разогнулся, долил бренди в остаток кофе и продолжал расчерчивать карту красными линиями, отмечая кружочками, квадратиками и треугольниками знакомые ему кварталы, храмы и родовые ставки. Когда наконец одним широким круговым движением он обвел весь Город, было уже восемь. Август закурил и подумал: а не происходит ли вся архитектура из особого чувства расчленения поверхности, которую далеко не всегда можно увидеть, а еще труднее - представить? Вертикали и объем строения прямо соотносятся с телом смотрящего, но только видя или воображая здание сверху, ты включаешь себя в него, в нем "осваиваешься". Именно так Гильгамеш видел свой Урук, а Приам - свою Трою. Ранний город всегда - двухмерность, принимающая в себя объемы человеческих обитаний и уплощающая их в едва поднимающиеся над поверхностью пятна. Затем туда "вставляются" вертикальности храмов и дворцов - но это только после того, когда город уже включился в окружность стены, от первого камня которой он и ведет свое существование. Так было вначале, когда сознание человека только начинало принимать в себя город.
