А Пятигорский - Древний Человек в Городе
Обзор книги А Пятигорский - Древний Человек в Городе
Пятигорский А
Древний Человек в Городе
Александр Пятигорский
Древний Человек в Городе
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИСТОРИЯ НАОБОРОТ Чтобы было все понятно
надо жить начать обратно
и ходить гулять в леса
обрывая волоса.
А. Введенский
Глава первая. Я
"Да нет же, никакой я не приглашенный профессор,- пытался объяснять я сопровождающему меня молодому человеку.- Меня сюда никто не приглашал. Как я вам уже говорил, приглашен был Гутман, мой старый друг из России, хотя вы совсем не обязаны знать, что это такое - Россия, я имею в виду. Он-то и попросил Директорат Университета разрешить приехать и мне. Так что я, собственно, никто. Но чтобы вам было удобнее, раз уж вы были настолько любезны, что меня встретили, зовите меня "Гость". Тем более что мои имя и фамилия так трудно произносимы на вашем языке, столь счастливо не ведающем двойных и тройных сочетаний согласных. Кстати, а как вас самого прикажете называть?"
Продолжая вести машину, молодой человек осторожно вынул из моих пальцев недокуренную сигарету, тщательно загасил ее в пепельнице, откинулся на сиденьи так, что его затылок уперся в заднее стекло, и, почти лежа, лихорадочно заговорил: "Прекрасно, господин приглашенный профессор, даже не приглашенный, но пригласивший себя через третье лицо, Гость с именем, не произносимым вследствие индоевропейской принадлежности русского языка! Прекрасно, я тоже вроде вас. Мое имя - Тэн, хотя это не имя, а прозвище, точнее, титул, довольно трудно объяснимый, да к тому же едва ли принадлежащий мне по праву. Тэн - это нечто вроде наследственного духовного пэра, жрец-виконт, так сказать. Мой старший дядя и был таковым: он не только совершал таинства Вспоминания Другого, будучи при этом президентом страховой компании, но и являлся главой нашего жреческого рода. Я же Тэн только потому, что у дяди не было сыновей, но я - не глава рода, так как мой отец еще жив, и, кроме того, я не могу совершать литургию, ибо этому не обучен, даже Посвящения не прошел. Тэном меня зовут все в семье и вокруг семьи. Другие зовут меня "Студент", что тоже не соответствует действительности, поскольку я уже пять лет как закончил политехникум и работаю в одной химической фирме. Не говоря уже о том, что студентами здесь называют только студентов гуманитарных школ Университета. Что касается моего НАСТОЯЩЕГО имени, то оно не только не имеет значения для нашего краткого знакомства, но и не должно произноситься в присутствии нечленов рода. И встретил я вас по просьбе профессора Каматэра, пригласившего сюда вашего Гутмана. Больше просто некому было, ибо все панически боятся пропустить хоть одно слово из гутмановского доклада "Расшифровка истории в терминах культуры и обихода сегодняшнего дня" и каматэровского содоклада "История и математический догматизм". К чему, как вы понимаете, я не имею никакого отношения, если не считать элементарных компьютерных расчетов, которые я сделал для Каматэра. Сейчас мы въезжаем на Первую Вертикаль. Выше подниматься разрешено только электрокарам. Запрет распространяется на самолеты и вертолеты, которые не имеют права пролетать над этим местом, а также на любые подземные работы".
Я - удивленно: "Как это вас еще не проглотили с такими запретами?" - "Мы непроглатываемы. Но нас может затянуть в воронку нашей собственной судьбы, и никакие наши запреты нас не спасут. Боже, что это я несу! Не вздумайте здесь курить. Выше этой черты - видите фиолетовую полосу на дороге? - курить, пить и есть категорически запрещено, вплоть до въезда в Университет. Нет, нет, машины здесь не запирают - к ним никто не притронется, мы воруем другое. Боже, что я опять несу! Вот наш электрокар. Через двадцать пять минут подъема мы - в Университете. Не думайте, что здесь тяжело дышать от высоты. Она ничтожна даже в сравнении с Монбланом, не говоря об Эвересте,- не более полутора тысяч ярдов".- "Мне не тяжело. Я опьянен красотой горы, и леса, и жизни здесь..." "Не торопитесь, не торопитесь. Когда ваше эстетическое опьянение дойдет до точки, вам действительно придется напиться".- "Я не хочу напиваться"."Подождите, еще как напьетесь! С теми же Гутманом и Каматэром. Не со мной. Я и так в тяжелом похмелье".
Мы пьем кофе в салоне, куда транслируется семинар из соседнего зала.
"Но откуда у вас такой великолепный неслыханный английский? - не удержался я.- И как это возможно в столь отдаленном, ну, скажем, от ВСЕГО, месте?" "Это - наш древний способ ВХОЖДЕНИЯ в язык. Именно вхождения, а не изучения. Ну только чтобы дать приблизительное представление: каждый день занятия чужим языком - как целый ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ, в который входят все возможные в нем слова, обороты и фразы, простые и сложные, а также неязыковые образы и жизненные ситуации. Мы не учим в отдельности ни лексики, ни грамматики, ни синтаксиса, ни идиоматических выражений, ни даже отдельных кусков текста, а, что называется, ВЖИВАЕМСЯ".
"История может быть прочитана как одно слово,- несся из репродуктора уверенно-заикающийся голос Гутмана,- если, конечно, остались те, кто знает язык и может это слово прочесть. История есть КОНЕЧНЫЙ ТЕКСТ, но фактически она не может существовать без минимального знания об этом тексте, то есть без КУЛЬТУРЫ. Тенденция к такому знанию также является культурным феноменом..." "Ваш культурный феномен - спонтанен,- высоким голосом отвечал Каматэр.- Я вижу иные возможности восстановления фактического хода событий. Поэтому я решил для начала выбрать такие события, невозможность которых почти очевидна. Для этого было необходимо просчитать вероятности ряда других событий..."
"Что я для него и сделал,- сухо заметил Студент,- хотя вовсе не уверен в том, что это имеет прямое отношение к делу, то есть к событиям".- "Что значит - прямое отношение?" - "А вот что. Сегодня утром после совершения акта любви, не говоря о двух вчера вечером, непомерного поглощения гутмановской водки и каматэровского виски и после того, как она мне сказала, что это - в последний раз (хотя я не знаю, что значит "это"?), на пике алкогольно-эротического похмелья я вдруг совершенно ясно увидел, что математически чрезвычайно маловероятные события ПРОИСХОДЯТ. Не только потому, что они физически, космически, так сказать, возможны, но и потому, что возможна или даже фактически случилась МОЯ МЫСЛЬ о них. Дурак-психоаналитик, разумеется, связал бы мою мысль "о будто бы случившемся событии" с моим перепоем или перелюбом, которые должны были бы способствовать "поднятию", "выведению" или "раскрытию" подавленных или глубоко запрятанных тенденций или образов в моем "под-" или "над-" сознании. Я тут же стал панически звонить Каматэру, чтобы тот немедленно выбросил из доклада мои расчеты, но он буквально не дал мне рта раскрыть и попросил встретить вас, дорогой неприглашенный негость. Кстати, обращаясь к Каматэру, постарайтесь не произносить конечного звука "р" его имени, который должен звучать скорее как краткий полузакрытый "а"".
"Я не вполне вас понимаю, дорогой Тэн. Относится ли вами сказанное к маловероятным событиям вообще или к какому-то конкретному и, по-видимому, весьма вас затрагивающему событию?" - "Я пока сам не знаю. Ну, дискуссия кончилась. Идите обниматься с вашим Гутманом".
Таков был мой приезд в Город.
Глава вторая. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА МОЕГО ОТЪЕЗДА В ГОРОД
Со стороны это могло выглядеть примерно так. Желая поправить свои банальнейшие денежные дела, я не нашел ничего лучшего, чем приняться за написание книги о Розенкрейцерах, о каковых до того знал разве что понаслышке. Их полулегендарный основатель мгновенно пленил меня первой фразой памфлета: "Все, что я до сих пор написал, было просто шуткой. Не принимайте это всерьез, а еще лучше - забудьте навсегда".
Пять месяцев прошли в идиотских попытках найти такую точку наблюдения, с которой можно было бы увидеть розенкрейцерство как особое и загадочное явление, смесь сказки с небывшей былью...
Точку наблюдения я нашел, но... потерял портфель со всеми моими выписками из дюжины прочитанных книг и замечаниями по поводу прочитанного. Образ очарованного пастора, цитируемого выше Валентина Андреэ, безнадежно расплывался в моей сумеречной памяти. Все было обыскано вдоль и поперек. Два бюро пропавших вещей, раздевалки четырех библиотек, салоны университетских колледжей, дома друзей - ничего. Обращение в полицию Вестминстера и в агентство "Последняя пропажа" также ничего не дало.
И вот, когда я окончательно понял, что все потеряно и не остается ничего, кроме невнятного ощущения находки, которой тебя кто-то лишил, произошли два события.
Первое. В следующую после потери портфеля среду я прочел в "Таймсе", что моего старого друга, Юлия Матвеевича Гутмана, ВЫПУСТИЛИ за границу. Более того, за НАСТОЯЩУЮ границу. И не в какую-нибудь из вульгарно соревнующихся великих держав или третьеразрядных стран блекло-коричневого Четвертого мира, а прямо - и уж совсем к черту в пекло - в Город. Тем же вечером мне позвонил Джак Линси из Оксфорда, только что вернувшийся из Москвы, и передал личное конфиденциальное УСТНОЕ послание от Гутмана: приехать немедленно любым возможным образом в Город для встречи, первой за пятнадцать лет и, наверняка, последней. Два битых дня прошли в попытках купить умеренно дорогой билет - во всем, что касается Города, ни о чем дешевом не может быть и речи. Оказалось, что билеты единственной авиакомпании Города в Лондоне стоили от четырехсот до семисот фунтов. Никому никаких скидок. Полеты - раз в неделю. Монополия.
