Лука Спагетти - Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме
Вечером в день матча на мотороллере я забрал Лиз у станции метро «Октавиана», и через десять минут мы прибыли на Олимпийский стадион.
Во время игр Лиги чемпионов всегда царит приятная атмосфера возбуждения. Я был взволнован как значимостью матча, так и присутствием Лиз. Я представил ей Алессандро и Паоло и набросил на шею новоявленной болельщицы шарф «Лацио». После чего мы уселись, готовые к выходу на поле обеих команд под сопровождение соответствующих гимнов.
Стадион был набит битком, а цветные шарфы, флаги и выкрики хором вносили свой вклад в праздничную обстановку. Я заметил, что в Лиз проснулось любопытство, и краем глаза стал следить за тем, чтобы она чувствовала себя как можно более непринужденно.
Раздался свисток, извещающий о начале. Мы, болельщики со стажем, сохраняли относительное спокойствие, ибо в те годы команда «Лацио» считалась более сильной, чем «Спарта». Игра началась с атаки наших, воодушевленных горячей поддержкой трибун, но, как это часто бывает в футболе, случилось непредвиденное.
Не прошло еще и двадцати минут, как нам уже засадили два гола! Я в мечтах рисовал совершенно иное футбольное крещение Лиз. Им должна была стать красивая победа с множеством забитых мячей. Праздник. А вместо этого творился кошмар. Я пытался не показать вида, но Лиз чувствовала некоторую натянутость и мудро не промолвила ни слова.
Затем во время перерыва она выразила сожалению по поводу того, что мы проигрываем, ей даже показалось, что в этом есть доля ее вины. Я попытался изобразить оптимизм и ответил ей, что возлагаю большие надежды на второй тайм, но это звучало не очень убедительно.
К счастью, ожидания оправдались. Через десять минут наши наконец забили гол, и первый гул ликования на Олимпийском был вызван скорее нервным напряжением, нежели радостью. Гул стал восторженным после второго гола, который сравнял счет.
Теперь все расслабились. Мы даже робко начали лелеять мечту о победе. Лиз ободрилась: теперь начиналась ее игра, и она была готова наслаждаться спектаклем, который разыгрывался не командами на поле, а болельщиками на трибунах.
Все началось, когда тренер «Спарты» произвел первую замену.
Весь стадион ожидал этого момента. На трибунах болельщики обменивались взглядами, выражавшими крайнюю озабоченность, и было ясно: что-то назревает, когда в громкоговорителях раздался сильный и отчетливый голос:
– За команду «Спарта Прага» вместо футболиста Кинцла на поле выходит Глушевиц.
Весь стадион, включая нас, затаивших дыхание до этого самого момента, смог наконец выпустить на свободу, используя всю мощь голосовых связок, три великолепных, давно припасенных слова, гулко выпалив их в атмосферу:
– Пошел на х…!
Лиз громко расхохоталась. Она поняла, случилось нечто из ряда вон выходящее, и чутьем уловила, что эти три словечка не проходят по разряду изящной словесности. Развеселившись, она потребовала разъяснений по поводу шедевра хорового творчества.
Я сказал, что это – типично римское выражение, означающее: «нам на это плевать». Один из способов сообщества болельщиков устрашить новичка, выпущенного на поле, дав ему ясно понять, что его никто не боится. Естественно, это выражение производило наибольший эффект в ходе игр итальянского чемпионата, но, поверьте мне, до иностранца, услышавшего его вылетающим в унисон из глоток сотен болельщиков, поднявшихся во весь рост на трибунах, тоже доходит его смысл.
Ухитрившись наконец-то излить на попавшего под горячую руку чешского игрока часть напряжения, накопившегося до уравнивания счета, большая часть болельщиков сменила гнев на милость и ощутила полную свободу для проявления состояния собственной души самым причудливым образом. И вот тут-то и началось самое интересное.
Ибо в Риме болельщик является каким-то совершенно театральным персонажем, разыгрывающим самое настоящее представление: и я не знаю места лучшего, чем Олимпийский стадион, где бы можно было насладиться этим зрелищем.
Каждый римский болельщик на стадионе предается словесным излияниям всех видов, которые на самом деле зачастую и охотно превращаются в истинные монологи безумной выразительности, от которых несет невообразимой вульгарностью. Некоторые из них совершенно гениальны. Еще и потому, что успех каждого восклицания обусловливается одобрением соседей: если оратор вопит во все горло и в должной степени уснащает свою поэму уже известными или только что изобретенными словечками, то прочие болельщики выражают свое согласие сальными комментариями, сочувственными аплодисментами, а нередко и новыми ответными монологами.
Должен признать, что таким образом ведут себя не только болельщики «Лацио», но также и наши двоюродные собратья, сторонники «Ромы», хотя, напоминаю об этом, являясь всего-навсего гостями в этом городе, они овладели этим искусством в полной мере. В любом случае мы все находимся в Риме.
Естественно, перед таким потоком лексических изысканностей Лиз навострила ушки. Говорят, что когда едешь за границу, первым делом выучиваешь бранные словечки. Конечно же, она не могла упустить такую возможность интенсивного курса на этом уровне. Более того, у нее был отточенный слух и особый талант улавливать и извлекать из хора самые крепкие выражения.
Внезапно у нее в руках появилась записная книжка, с которой она не разлучалась, и, естественно, именно я был избран преподавателем по этому скользкому предмету. Курс начался с объяснения слова из трех букв, в своем буквальном значении не нуждавшегося в иносказательном переводе. Но моя ученица стала допытываться, почему оно употребляется столь часто. Я объяснил ей, что оно представляет собой слово-паразит в итальянском языке, конечно же, чрезвычайно вульгарное, используемое по всей Италии, а в Риме – с особой щедростью: предание гласит, что некогда в словесных конструкциях довольно много римлян заменяли запятые тем, что я и Лиз начали называть «Х-слово» или «слово с Х». Очень часто это слово произносилось в особые моменты речи, дабы перевести дух, выделить что-то или лучше донести до понимания то, что в противном случае оказалось бы трудно истолковать другим. Лиз была просто заворожена этим объяснением, и оно, несомненно, послужило ей дополнительным стимулом для изучения итальянского языка. Или римского диалекта.
Я также объяснил ей, что для должного использования бранных слов в Риме большую роль играет практика: например, уличное движение является прекрасным местом тренировки. Естественно, требуется также определенная доза фантазии. Она все записывала, и я без колебания перевел ее на следующую ступень обучения.
В футбольном матче излюбленной целью болельщиков является – и всегда останется ею – судья. От внимания моей ученицы, в ушах которой еще звучала музыка, выученная на первом этапе нашего курса, не ускользнуло оскорбление, которое остервенело выкрикнул за десять рядов позади нас тучный господин в возрасте:
– Хрен моржовый!
Естественно, это было обращено к судье.
«Хрен моржовый» является языковым шедевром, одним из тех выражений, которые, кроме оскорбительного звучания, создают точный портрет несчастного, кому они предназначены. Уверив мою спутницу, что в римских переулках не обретается никакого мифологического существа подобного вида, я объяснил ей: этот эмоционально окрашенный колоритный ярлык приберегается для тех, кого считают невежами и идиотами. Их грубость и глупость осмеивается с презрительным высокомерием, наводящим на мысль, что вместо головы у них на самом деле нечто совершенно иное.
От головы судьи перешли к дотошному анализу его происхождения. И после того как многие припомнили, что его мать практиковала древнейшее в мире ремесло, была многократно упомянута и его жена, поскольку, пока муж зарабатывал себе пропитание судейством, она определенно увлекалась занятиями сомнительного свойства… Мне было несколько затруднительно объяснить Лиз, что слово «проститутка» можно перевести на римском диалекте в двадцати различных вариантах, некоторые из них комичные и смягченные своим мелодичным звучанием, часто выраженные пространными богатыми окольными истолкованиями, другие определенно тяжеловесны и режут ухо своей вульгарностью.
По меньшей мере полтора десятка этих эпитетов пролетели над нашими головами, из них с дюжину приземлилось в записной книжке Лиз, некоторые были занесены туда мной по ее просьбе во избежание риска, что они будут увековечены в неправильном написании.
Но самый яркий пример музыкальности прибыл с последним благословением. Это, возможно, первое ругательное выражение, которое выучивает каждый итальянский ребенок:
– Пшелвжопу!
Наш спор возник не столько из-за перевода на английский язык этого вежливого приглашения, которое, как я полагаю, имеет точный эквивалент почти на всех языках мира, сколько потому, что Лиз задала мне самый странный вопрос, который только можно себе представить:
