Лука Спагетти - Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме
Для нас, римлян, езда на мотороллере является первостепенным условием выживания. Тому виной суматошный транспорт столицы с ее узкими улочками и трамвайными путями, где мы подвергаемся риску каждые тридцать метров, а также наша дурная привычка вождения без всяких правил.
Через несколько дней после нашей первой встречи у меня появилась возможность испытать Лиз в дневном потоке, намного более бурном, нежели ночное движение, при котором я уже ставил эксперимент.
Я получил сообщение по электронной почте, в котором Лиз просила встретиться за обедом, и я с удовольствием согласился. По сравнению со школьными временами, когда каждый обед по своему обилию и продолжительности превращался в рождественский, теперь я укротил свой аппетит. Я не могу позволить себе наесться и напиться до отвала, а потом как ни в чем не бывало ломать голову над хитроумными налоговыми проблемами. По этой причине и с учетом того факта, что американцы тоже не предаются чревоугодию за ленчем, я предложил моей гостье обед на скорую руку, возможно, первое и салат, в районе Борго.
Этот район, примыкающий к собору Святого Петра, наверняка должен был понравиться ей. Кроме возможности полюбоваться Пассетто ди Борго, то есть проходом-коридором, соединяющим Ватиканские дворцы с замком Святого Ангела, построенным в XV веке, чтобы папа в случае вражеской атаки мог спастись бегством прямо из Ватикана в эту крепость, мы наверняка отыщем среди множества таверн в окрестностях ту, которая приютит нас. Выбор падет на одну из трех улиц, также под названием Борго: Борго Пио, Борго Анджелико и Борго Витторио.
Лиз сняла небольшую квартирку неподалеку от улицы дель Корсо, и мой выбор Борго для нашей второй встречи за обеденным столом позволял мне заехать за ней и потом отвезти ее обратно за несколько минут, чтобы потом быстро вернуться на работу.
Мы встретились около ее дома, оба опять явились заблаговременно. Солнечный свет падал на ее белокурые волосы и бледное лицо, а ее улыбка, невзирая на какой-то меланхолический оттенок, дала мне понять, что она рада видеть меня.
Чтобы почувствовать ее истинный испуг, хватило бы нескольких минут езды на мотороллере при движении в час пик. Я принялся обгонять другие мотороллеры и мопеды, пригрозил ложным наездом на посетителей собора Святого Петра, два или три раза проскочил на красный свет после скандального виляния в потоке транспорта, а ей – хоть бы что: моя пассажирка продолжала болтать и шутить, восторгаясь пролетающими мимо видами Рима. Я не верил своим ушам! В тех случаях, когда я подвергал подобному обращению Джулиану или мою мать, намного более привычных, чем Лиз, к римскому движению и моему вождению, их вопли были слышны в Остии[97], а моей спине доставалось немало решительных ударов кулаком. На Лиз же… это не производило никакого впечатления!
Я опять был поражен. Сначала я подумал, что моя спутница не хочет доставлять мне удовольствие своим испугом, затем решил, что она развлекается, совершенно не сознавая грозящей опасности, а в конце концов стал уповать на то, что Лиз доверяет мне.
Мы нашли нашу таверну в Борго Витторио, и после унылого ожидания встречи с Лиз по причине деловых встреч во второй половине дня я не мог удержаться, чтобы не блеснуть в беседе своими познаниями в гастрономии. Мы уселись за стол для двоих в уголке, готовые к быстрому и легкому обеду.
Однако же, взяв в руки меню и выслушав официантку, мелодичным голосом перечисляющую блюда этого дня, не включенные в общий перечень, я заколебался и испытал обоснованное опасение, что скорее всего буду не в состоянии выполнить свое намерение придерживаться диеты. Чем дальше официантка углублялась в перечисление блюд, тем, как мне казалось, более чувственный оттенок приобретал ее голос; во рту у меня потекли слюнки, а в мечтах на тарелке поочередно возникали те лакомства, которые с такой любовью описывала девушка.
Я взглянул на Лиз, надеясь, что она не осознает, какое благословение Божие ниспослано в наше распоряжение, но меню на английском языке и то исключительное внимание, с которым я внимал словам официантки, разрушили все мои надежды. И легкий обед пошел к чертям.
На закуску – салат «Капри» с сыром из молока буйволицы, ушки со спаржей и креветками, запеченная ората с картофелем, в завершение – овощной салат, чтобы освежиться. К первоначальной половине литра ледяного белого вина вскоре добавился его близнец. Прошло два часа, а мы все сидели там, улыбающиеся, блаженные и вновь с набитым животом. Ничего не поделаешь, поесть – действительно одно из великих удовольствий жизни. На наших лицах, казалось, было написано: «Отберите у нас все, но не еду. Еда – это искусство, любопытство, чувственность. Любовь».
И к моему удивлению, Лиз внесла заключительный вклад в завершение нашей вакханалии, заказав то, что совратило ее в первый же раз, когда она попробовала его: лимончелло. Официантка проявила величайшую щедрость, оставив нам в середине стола целую бутылку.
Когда после обеда мы уселись на мотороллер, я улыбался во весь рот, довольный, как Грегори Пек, который в «Римских каникулах» носится по Риму с Одри Хепберн на своей «веспе». С той разницей, что я никогда не повез бы Лиз к «Устам истины»[98], даже если бы она умоляла меня об этом. Не столько ради того, чтобы избежать обычной толпы туристов, готовых бросить вызов этой каменной роже, сколько потому, и я признаюсь в этом, что испытываю перед «Устами истины» какой-то проклятый страх.
Я не лгу, но моей руке у нее во рту не бывать. Для меня было потрясением, когда еще ребенком меня в первый раз привели сюда мои родители, поведав, что каменная пасть откусывала руки всем лжецам, которые засовывали их туда, внутрь; возможно, к этому еще добавилась длинная очередь проклятых туристов, которые прикидывались, будто кисть руки действительно застряла, – факт остается фактом, – я не осмелился приблизиться к ней.
Я охотно вошел в Санта-Мария-ин-Космедин, церковь в византийском стиле, на стене которой приютились «Уста истины», но, восхитившись ее архитектурой и прочитав краткую молитву, я издалека помахал опасной щели еще неповрежденной рукой и убрался восвояси.
Я и впоследствии старался держаться подальше от нее, ибо во мне не гасла надежда, что как-нибудь «Уста» действительно оживут и вцепятся в кисть какого-то шутника, который притворяется пострадавшим.
К счастью, Лиз ничего не спросила у меня, а я позаботился о том, чтобы не проронить ни слова на этот счет. Она попросила меня повезти ее вниз на улицу Джулия, где была намерена совершить прогулку для улучшения пищеварения перед посещением книжного магазина в тех местах.
Так что я сопроводил ее до начала улицы, уверенный в том, что после прогулки и прочтения первой страницы она впадет в классическую и приятнейшую дремоту, которая для нас, римлян, ленивых и вялых, является таким же удовольствием, как и самой настоящей необходимостью – особенно если за обедом ты съел все то, что поглотили мы. И я не вижу причин, почему Лиз, которая, по крайней мере в моих глазах, становилась римлянкой, должна составить исключение. Ко мне же, для которого сон после такой трапезы всегда был несбыточной мечтой, послеобеденное время немедленно обратило свое неумолимое лицо: однако я принялся за работу, удовлетворенный тем фактом, что Лиз и я провели вместе приятные часы.
Я тотчас же рассказал Джулиане об этой второй встрече, отчасти для того, чтобы остудить ее ревность, отчасти потому, что был счастлив сделать ее участницей этого нового явления, которое я еще колебался назвать «дружбой», но которое явно развивалось в этом направлении.
Так что на следующей неделе я устроил ужин в Анцио, где жила Джулиана. Я поехал забрать Лиз, на этот раз в машине, и вечером мы покинули Рим, чтобы направиться к морю.
Дабы должным образом представить этот городок, я сказал, что, будучи американкой, она должна знать Анцио, так как в конце Второй мировой войны он был театром знаменитой высадки союзников. Я также поведал ей историю Анджелиты, пятилетней девочки, которую нашла на пляже всю в слезах группа солдат. Она потеряла обоих родителей, и солдаты «удочерили» ее, считая чем-то вроде символа высадки. Но через несколько дней, когда малышка начала возвращаться к жизни от потрясения, вызванного потерей родителей, она была убита взрывом гранаты. В Анцио Анджелиту увековечили в виде статуи, изображающей девочку, окруженную летящими чайками.
Я также попытался подготовить Лиз к встрече с Джулианой, описав последнюю как непосредственную девушку, простую и красивую, покой души которой в тот период был подорван тем, что ее родители разводились.
Я в первый раз увидел, как улыбка исчезла с губ Элизабет. Возможно, я перебрал с печальными рассказами. Но оказалось, на то была причина, о которой я не знал: после глубокого вздоха она поделилась со мной, что недавно развелась. Безобразный развод, если вообще когда-либо существовал прекрасный развод, он полностью уничтожил ее, сломил телесно и духовно, и одной из причин, по которой она попала в Рим, было желание забыть все. И перевернуть новую страницу в жизни.
