ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН
– Пьерина, нельзя ли при твоем посредничестве получить ванну?
– А я как раз пришел спросить вас, нет ли каких приказаний, – ответил появившийся в дверях лакей, почти с парижским акцентом. – Но вам, сударь, придется немного подождать.
– Пока согреется вода?
– Нет, пока остынет.
Когда Тито вошел в концертный зал губернаторского дома, публика была уже на своих местах; лица европейских офицеров были до того зогорелые, что, если бы не их форма и галуны, то их трудно было бы отличить от туземцев.
Тито посмотрел программу и, так как до выхода Мод был номер престидижитатора-англичанина, египетского магнетизера и немецкой певицы, то вышел на улиду.
Сделав нескольхо шагов в этой знойной атмосфере, он зашел в кафе, взял прохладительное, которое напоминало скорее согревательное, и, не почувствовав никакого облегчения, снова вышел. В губернаторском доме, куда Тито вернулся, пела немка с волосами цвета «сабайон». Под музыку из «Веселой вдовы» она выводила меланхолические стихи Альфреда де Мюссе:
…Quand ge mourrai, plantez un saule au semitiere.
Публика много и горячо аплодировала.
Наступила очередь Мод.
Тито никогда еще не видел ее такой красивой. И танец, полный вибрации, страсти и упоения, тоже был чем-то новым в программе Мод, но в па-
158
мяти Тито он воскресил «белые мессы» на вилле Калантан и подумал: как все повторяется в этом лучшем из миров!
Тито вышел на улицу и стал ожидать пока выйдет публика и исполнители: Мод появилась последней и к удивлению Тито одна.
Он взял ее под руку, и они медленным шагом, как двое только что вставших с постели больных, двинулись в сторону белевшей мечети.
– Я покинула Буэнос-Айрес, – тихо начала Кокаина, – чтобы вернуться в Италию, а сегодня танцевала в последний раз; красота мол отцвела; у меня есть кой-какие сбережения: вернусь к себе домой, на четвертый этаж, где так пахнет помоями и кухней. Помнишь? Быть может, найдется еще кто-нибудь, кому я не буду противна; быть может, умру в одиночестве; я нахожусь теперь на распутьи, как вот эти две большие дороги, которые ведут в разные части Африки; думаю, что какую бы из них я ни выбрала, обе приведут меня рано или поздно к смерти.
Так говорила она голосом, полным отчаяния. Однако Тито никогда не верил в искренность отчаяния ни мужчин, ни женщин. В глубине души все мы оптимисты. С приходом старости каждый из нас умудряется пристраиваться и приспосабливаться. Артист при появлении первых седых волос считает себя оконченным, но как только весь станет белым, считает себя молодым. Женщины, которые в тридцать лет записываются в разряд старых дев, в тридцать пять надеются найти себе мужа. При появлении первых, совсем незаметных морщин они говорят: «Как я нехороша: никто не
159
хочет на меня и смотреть!» Но через десять лет они уверены, что могут быть увлекательными.
Быть последней любовью женщины невозможно, потому что как бы она ни была некрасива или стара все же обманывает себя надеждой найти после тебя еще кого-нибудь.
Но Кокаина продолжала:
– Я просила тебя приехать в Дакар, чтобы затем проделать с тобой остаток моего пути при возвращении на родину. Письмо, в котором ты описывал мне свою печальную жизнь в Турине, страшно раccтроило меня. Ты говорил о смерти. Я тоже хотела бы умереть.
В этот вечер Тито видел Кокаину такой красивой и увлекательной, как никогда. Эта возродившаяся красота ее принесла ему не только радость, но и новую печаль. Он почувствовал, что для того, чтобы быть последним, ему придется ждать еще долго, пока не наступит полное разрушение. Кокаина чувствовала себя некрасивой и старой, но все это было еще не то, чтобы перестать окончательно нравиться. Тито не мог еще радоваться тому, что будет последним.
Последним!
Тито был уверен, что все то, от чего Мод только что отказалась, возникнет с новой силой под влиянием тех ухаживаний, которые ждут ее на европейском материке.
Тито чувствовол это. Но Кокаина, у которой были больные нервы и воля которой угасла, подчинилась бы всякому, у кого оказалась бы более сильная воля.
– Ты сказала, что была бы готова умереть, – прошептал Тито. – Ты говоришь, что чувствуешь себя оконченным человеком, что у тебя ничего нет впереди. Я тоже ходячий труп. Предо мною тоже нет другого пути, как только к смерти.
160
Если бы я предложил тебе умереть этой ночью вместе со мной, ты согласилась бы?
Кокаина с минуту молчала. По небу скатилась звезда: Мод повернулась так быстро, как будто до нее кто дотронулгя. Глаза Тито блестели, как тогда, когда он опьянел от зелья, предлежеиного ему впервые в кафе на Монмартре.
– Согласилась ли бы ты умереть?
– Да.
– Со мной?
– Да.
– И даже сейчас?
– И даже сейчас.
– Хорошо, тогда я предложу тебе одну из самых красивых смертей: скоро здесь пройдет западно африканский поезд, который находится в пути долгие ночи и дни, и идет, как слепой, потому что машинисты засыпают сном непробудным…
– И ты хочешь, чтобы поезд раздавил тебя?
– Да.
– Неужели ты не замечаешь, Тито, что говоришь еовершенно несуразные вещи, что что-нибудь подобное возможно только в романах? Ты находишься в розбужденном состоянии.
– Да. Возбуждение и опьянение это не что иное, как рука, которую нам протягивает Судьба, толчок, который мы получаем от нее, когда воля наша ослабевает. Эта африканская ночь, твой голос, твое присутствие и твое разочарование жизнью дают мне силы для того, чтобы умереть. Подумай, как это хорошо умереть здесь, на этих рельсах, положив голову на холодную сталь, и почувствовать в последний раз взаимное влечение наших тел. Последнее обятие наших тел будет самым сильным за всю нашу жизнь. Услышим приближение поезда, увидим его тень и почувствуем себя такимн маленькими, как побитая собака; вот, черное чудо-
161
вище уже над нами, переворачивает нас, мешает в одну массу и навеки соединяет нашу кровь.
Подумай только, ни ты, ни я не ждем больше ничего от жизни. Мы устали. Мы все равно, что трупы. Иди, я поцелую тебя в последний раз.
Говоря все это страстным шопотом, Тито обнял Мод обеими руками и заставил ее, обеccиленную, сесть на землю и вытянуться. Небо над ними было точно опрокинутая синяя чаша. Кокаина бледная с холодным потом на лбу и широко открытыми глазами, смотрела куда-то вдаль, словно уже видела пред собой призрак приближающейся смерти.
Но это было лицо Тито, который, нагнувшись над ней, бесумно целовал ее в губы, шею, глаза. Под собой она ощущала холодные рельсы, которые уходиля в бесконичную даль.
– Кокаина! – стонал Тито, не переставая целовать ее щеки и кусать ее губы. – Кокаина, это псследние минуты. Скажи мне еще раз, что любишь меня.
– Люблю тебя! – жалобно простонала Мод точно в предсмертной агонии.
– Я хочу тебя! – хрипел Тито, обхватив ее крепко руками, как будто намеревался убить, и зажимая губами ей рот. – Хочу тебя! Хочу быть последним!
– Да, – закричала она. – Бери меня!
Дрожащими руками, Тито сорвал с нее все легкие одежды и, точно бесумный, начал целовать и кусать ее всю.
– Бери меня! – простонала она еще раз.
В однн миг тела их сплелись воедино. Он вложил весь свой пыл и всю свою страсть, потому что это был последний порыв его жизни.
Вдруг он тихо простонал. Оцепенение миновало, лоб прояснился, взгляд утратил испуганное выражение, мускулы приняли нормальный вид. Осво-
162
боднв ее из своих стальных объятий, он поднялся.
Кокаина продолжала лежать в том же положении. Под этим звездным небом, под покровом лазоревой ночи, обнаженное тело ее нисколько не смущало ее.
Но любовник ее, последний любовник, бросил взгляд по направлению к югу н увидел приближающуюся черную тень.
Тито поднял на руки обнаженную женщину, отнес ее в сторону и положил на траву.
Появился восточно-африканский экспресс, как молния, промчался мимо и исчез во мраке ночи, лишь оставив за собою облако пыли да сноп мерцающих искр.
Не говоря больше ни слова, Тито помог ей одеться, скрепил булавками порванное платье, и они двинулись в сторону города, по направлению к своей тостинице.
На пороге ее комнаты они еще раз поцеловали друг друга.
На другой день, в двенадцать часов, когда Мод находилась на банкете, устроенном в ее честь, Тито садился на пароход, уходивший в Геную.
Стоя на корме трохода, Тито вспоминал минувшую ночь и должен был признать, что безумный порыв жажды смерти был вызван чисто животным чувством. Подумал и о том, что завтра, быть может, она будет принадлежать кому либо другому, и не испытывал никакого страдания при этом.
И все же со сладким замиранием сердца он выдохнул из себя в открытое море дорогое имя: «Кокаина!»
163
И на этот раз судьба не хотела оказать свое расположение к Тито: море бушевало до самого прихода в Геную, и потому он ни разу не мог выйти из заточения в каюте.
