Стив Тольц - Части целого
— Что мы творим? — И прежде чем я успел ответить, заплакав, выскочила из спальни.
В замешательстве я с полчаса пролежал на ее кровати и, закрыв глаза, вдыхал запах ее подушки и наблюдал, как ускользает мечта всей жизни. Кэролайн не вернулась. Я оделся, сел под своим любимым деревом, рвал траву и тешил себя мыслями о самоубийстве.
Следующую неделю я избегал Кэролайн. Поскольку психанула она, а не я, пусть сама меня и разыскивает. А затем мне в воскресенье в панике позвонил Лайонел. Он не мог найти свою зубную щетку. Хотя он был слепым, это не означало, что он не опасался воспаления десен. Я пришел и обнаружил, что его щетка плавает в унитазе вместе с фекалиями. И посоветовал с ней распрощаться.
— Кэролайн ушла, — ответил Лайонел. — Вчера утром я проснулся и услышал, что в моей спальне дышит незнакомый. Ты же помнишь, я могу узнать человека по дыханию. Я до смерти испугался и закричал: «Кто, черт возьми, вы такая?» Ее звали Шелли, она была медицинской сестрой, которую Кэролайн наняла, чтобы она ухаживала за мной. «Убирайтесь!» — вышел я из себя, и эта стерва ушла. Не знаю, что теперь мне делать. Я боюсь, Мартин. Темнота оказалась на редкость надоедливой и мрачной.
— Куда подевалась Кэролайн?
— Если бы я знал! Но готов поспорить, что ей весело. Вот что происходит, если дети получают свободное воспитание. Раскрепощение.
— Несомненно, она скоро вернется, — солгал я. Сам я считал, что Кэролайн никогда не вернется. Я всегда знал, что Кэролайн однажды исчезнет, и этот день наконец настал.
В течение следующих месяцев мы получали от нее почтовые карточки из самых разных мест. Первая была с видом реки в Бухаресте. На штемпеле поперек открытки стояло слово «Бухарест», и Кэролайн еще нацарапала: «Я в Бухаресте». Потом такие же каждые две недели приходили из Италии, Вены, Варшавы и Парижа.
Я тем временем часто навещал Терри. Дорога занимала много времени: от нашего городка на автобусе до большого города, через весь город на поезде и на другом автобусе в дальний, бедный пригород. Тюрьма для несовершеннолетних была похожа на низкий жилой дом. Каждый раз, когда я регистрировал свой приход, управляющий встречал меня, как патриарх безупречной семьи, и лично провожал в комнату для свиданий по череде коридоров, где мне грозила физическая расправа со стороны юных уголовников, по виду постоянно настолько взбешенных, словно их арестовали только за то, что они пешком переходили через Гималаи. Терри ждал меня в комнате для свиданий. Иногда я замечал у него свежие лиловые фингалы под глазами. Как-то увидел на щеке отпечаток кулака, который долго не мог поблекнуть. Брат пристально посмотрел на меня.
— Кэролайн, перед тем как уехать, навестила меня и сказала, что, хотя по моей вине ее отец лишился глаз, она всегда будет меня любить. — И поскольку я не ответил, стал распространяться о том, что его проступок — ослепление Лайонела Поттса — билет в один конец в мир преступлений. — В нормальном обществе мосты не сжигают, их взрывают. — Он говорил быстро, словно в спешке диктовал. Стремился себя оправдать и, доверившись мне, получить мою поддержку своим планам. Понимаешь, он собирал по кусочкам мой ящик для предложений и с его помощью сочинял историю собственной жизни. Складывал их таким образом, чтобы можно было дальше существовать.
— Может, ты приутихнешь и займешься учебой? — взмолился я.
— Постоянно учусь, — подмигнул мне Терри. — У некоторых из нас большие планы на то время, когда мы выйдем отсюда. Я познакомился с парой парней, которые меня кое-чему учат.
Я ушел оттуда с неприятным чувством и размышляя о местах заключения для несовершеннолетних — их домах, которыми становятся для них тюрьмы; именно в таких местах будущие преступники притираются друг к другу, а государство проявляет неусыпную заботу, чтобы их знакомить и создавать новые преступные сообщества.
Самым верным способом ускорить собственное разрушение было поступить на службу по уничтожению насекомых. Отец так и сделал. В последние годы он сменил несколько специальностей: был разнорабочим, постригал газоны, чинил заборы, был каменщиком, а теперь нашел самое подходящее для себя занятие: стал травить паразитов. Целыми днями вдыхал отравленные пары, брал в руки ядовитые вещества, такие как порошок от клопов и смертоносные синие шарики, и у меня складывалось впечатление, что он радовался собственной токсичности. Возвращаясь домой, отец прятал руки и предупреждал:
— Не прикасайтесь, я весь в отраве. У меня на руках яд. Кто-нибудь, откройте быстрее кран. — А если находился в особенно озорном настроении, бежал за нами с вытянутыми ядовитыми руками и грозил схватить за язык: — Вот доберусь до ваших языков, и вам крышка!
— Почему нельзя надевать перчатки? — удивлялась мать.
— Перчатки пусть надевают проктологи, — отвечал он и продолжал гоняться за нами по дому.
Я заключил, что он таким странным способом пытается примириться с раком матери, воображая, что она больной ребенок, а он клоун и его задача ее потешать. Она все-таки сообщила отцу о своей болезни, и он настолько проникся к ней сочувствием, что перестал избивать, когда напивался. Рак жены, лечение, периоды ремиссии и ухудшения делали его все более нестабильным. Пока отец грозил нам своими ядовитыми руками, мать пристально смотрела на меня, и я чувствовал себя зеркалом, в котором умирающий видит свою смерть.
Вот такая атмосфера царила в нашем доме: мать угасала, отец делал карьеру человека, имеющего дело со смертоносными ядами, Терри перекочевал из сумасшедшего дома в тюрьму. Если раньше мое окружение было ядовитым в метафорическом смысле слова, то теперь стало таковым на самом деле.
Когда Терри без всяких видимых причин отпустили на свободу, у меня вспыхнула надежда, что он исправился и теперь вернется домой и поможет нам ухаживать за умирающей матерью. Я поехал по адресу, который он назвал по телефону. Четыре часа мне пришлось провести в автобусе, в Сиднее сделать пересадку на другой и еще час добираться до южного пригорода. Район оказался тихим и зеленым; люди выгуливали собак, мыли машины, юный продавец газет катил по улице желтую тележку и с небрежным видом швырял свой товар, но газеты точно приземлялись на коврики перед дверями первой страницей вверх. На подъездной дорожке перед домом, где поселился Терри, стоял бежевый «вольво»-универсал. Распылитель лениво разбрызгивал воду на безукоризненно ухоженный газон. У ведущей на крыльцо лестницы стоял серебристый подростковый велосипед. Уж не ошибся ли я? Неужели брата по ошибке усыновила семья из среднего класса?
Дверь открыла женщина в розовой ночной рубашке и бигуди в каштановых волосах.
— Я Мартин Дин. — Мой голос прозвучал настолько неуверенно, будто я сам в этом сомневался. Сердечная улыбка так быстро исчезла с ее лица, что я подумал, уж не привиделась ли она мне.
— На заднем дворе, — произнесла женщина и, пока вела меня по темному коридору, сбросила бигуди вместе с волосами. Это оказался парик. А ее стянутые в тугой узел и скрепленные зажимами настоящие волосы были огненно-рыжими. Розовую рубашку она тоже скинула, обнаружив черное белье, облегающее такое оформистое тело, что мне захотелось взять его домой вместо подушки. Оказавшись на кухне, я заметил пулевые отверстия — в стенах, в шкафах, в шторах. Солнце светилось в маленьких правильных кружочках, и от них наискосок через все помещение тянулись золотые удилища. За столом, уронив голову на руки, сидела дородная полуголая особа. Я обошел ее и оказался на заднем дворе. Терри поворачивал на жаровне сосиски. Рядом стоял прислоненный к забору дробовик. Двое мужчин с бритыми головами лежали на садовых кушетках и пили пиво.
— Марти! — воскликнул брат, бросился мне навстречу, крепко стиснул и, обняв за плечи, стал энергично знакомить со своими товарищами: — Ребята, это мой брат Марти. Все мозги в нашей семье пошли ему. А я получил, что осталось. Марти, это Джек. А вон тот кореш хоть и скромный на вид, но зовется Мясницкий Топор.
Я нервно улыбнулся могучим парням, а сам подумал: когда режут мясо, топор редко требуется. Глядя на энергичного, мускулистого брата, я невольно расправил плечи. В последнее время я начал сознавать, что у меня вырос небольшой горб, и на расстоянии мне можно было дать года двадцать три.
— А теперь на закуску… — Терри приподнял рубашку, и я остолбенел: брат весь скрылся под татуировкой и представлял собой одну безумную картину. Уже во время прошлых визитов я замечал на нем татуировки, которые от запястий убегали под рукава, но совершенно не представлял, что он сделал со своим телом. А теперь мог любоваться пространством от кадыка до пупка, где поместились скалящийся тасманский тигр, злобный утконос, грозно кричащий страус, семейство коал, размахивающих зажатыми в когтистых лапах кинжалами, и кенгуру, у которого капала с десен кровь, с мачете в сумке. Все животные были австралийскими! Не представлял, что мой брат так беспредельно патриотичен. Терри поиграл мышцами, и звери будто начали дышать. Он научился перекручивать тело, чтобы рисунки оживали. Это производило пугающий, сказочный эффект. От мелькания цвета у меня закружилась голова.
