Израиль Меттер - Среди людей
Вот, например, в нашем педагогическом коллективе есть еще два преподавателя-словесника: Варвара Никифоровна и Коля Охотников. Ну, Варвару Никифоровну я особенно не считаю, она человек старых убеждений, скоро выйдет на пенсию, с нее, как говорится, взятки гладки. Успеваемость у нее в классе неплохая, и даже есть вкус к воспитательской работе. Говорят, что она верующая, но лично я этого не замечала. Была как-то один раз у нее на квартире, нарочно незаметно осмотрела углы — икон там не было. Висел на стене портрет Герцена, да и то в таком виде, что я его не узнала: у нас в пединституте висел другой.
А Коля Охотников — человек несерьезный. Наружность у него симпатичная, даже мне, откровенно говоря, нравятся такие парни, но морально мы с ним находимся на разных полюсах. Как-то мы с ним танцевали на вечере в нашем Доме культуры. Я у него спросила:
— Кто тебе больше нравится: Герман Титов или Андриан Николаев?
А он говорит:
— Так я ж их совсем не знаю.
— То есть как это не знаешь, когда их весь мир знает? Биографии были напечатаны в газетах…
— А ты думаешь, по биографии можно судить о человеке?
И самое противное, что он вечно ухмыляется. Все ему смешно. Это удивительно, до чего у человека нет своих принципов. Он какой-то циник, этот Коля Охотников. Я ему даже прямо сказала это, а он в ответ спрашивает:
— А ты знаешь, что значит «циник»?
Танцевать с ним удобно, у него фигура хорошая, он хорошо водит, но я точно знаю, что этому нельзя поддаваться. Во всяком случае, мы с ним смотрим на жизнь по-разному. Он совершенно не задумывается о своем будущем. И у него нет никаких идеалов. Удивительно мелкими интересами живет человек! Сходит с ребятами на рыбалку — и рад. Я понимаю, настоящий воспитатель никогда не бывает выходной — это мы проходили, — но нельзя подменять воспитательную работу развлечениями. Всему свое место и время.
Однажды мы с ним сильно схватились на педсовете. Я отчитывалась по своему плану воспитательной работы. Коля Охотников вдруг заявил:
— А я не понимаю, зачем проводить тематические беседы.
— То есть как не понимаете? — спросила я его на «вы».
У меня даже в горле пересохло от возмущения и стыда. Сидят пожилые педагоги, мы с Колей в одной комсомольской организации, я член бюро, а он не удосужился понять смысла тематической беседы.
— Я так себе представляю, — запинаясь, сказал Коля. Он ужасно покраснел, потому что совершенно не умеет публично выступать. — Если хочется с ребятами поговорить, то говоришь обо всем, а не то чтоб на определенную тему… Они же спрашивают о чем попало…
— Значит, нам надо идти у них на поводу? — спросила я его.
Директорша закивала мне, а Коле покачала головой. Когда я разозлюсь, то очень сильно выступаю. Мне даже под конец стало жалко его, такой он сидел пришибленный.
После педсовета мы шли домой вместе, нам по дороге. У нас в поселке на улицах темно, фонари поставили еще в позапрошлом году, митинг был, когда их зажгли впервые, но теперь приходится экономить электроэнергию. Я взяла Колю под руку.
— Ты на меня не сердись, — сказала я.
— Да нет, чего там, — сказал Коля.
— Понимаешь, я считаю, что ты хороший парень. Честное слово, Колька! Но есть в тебе какая-то запущенность.
— Какая? — спросил Коля.
— Ты не отдаешь себе отчета, что тебе доверена судьба будущего поколения.
— А попроще? — сказал Коля.
Странная вещь: мне гораздо легче спорить с ним в присутствии коллектива, нежели один на один. Особенно в темноте, когда нет контакта. Мне же не видно его лица, я только чувствую его теплую руку. Руки у него очень красивые, какие должны быть у мужчины, — большие, сильные. Я спотыкаюсь в темноте, он меня поддерживает. Я даже два раза нарочно споткнулась.
— Тебе в жизни все ясно, Тамара? — перебил меня он.
— Ты о чем? — спросила я. — В смысле будущего?
— В смысле настоящего и прошедшего, — сказал он.
— Кое-какие проблемы, конечно, имеются, — сказала я.
— Например?
Как назло, я не могла быстро вспомнить ни одной проблемы, вернее, ни одного вопроса, который можно было назвать проблемой. Болтать попусту я не люблю и не умею, а такие вещи все-таки требуют подготовки.
Мы дошли уже до нашего дома. Здесь, под одной крышей, расположены четыре учительские квартиры.
— Мои ребята, — сказал Коля, — иногда задают вопросы, которые я и сам бы охотно задал кому-нибудь другому.
Я считаю, что он зря разговаривает с ребятами на всякие темы. То есть, конечно, педагог не должен уходить от острых вопросов современности, но чрезмерно мусолить их тоже не следует. Повадки школьников я знаю — они ведь хитрые, они иногда нарочно стараются поставить преподавателя в тупик. Вообще, я заметила, что определенная часть нашей молодежи, стараясь увильнуть от конкретного интересного дела, оправдывает себя разными сомнениями. Им кажется, что если они сомневаются, то гораздо умнее выглядят. Это прямо какой-то бич!.. Дошло ведь до того, что когда девчонка или мальчишка хотят кого-нибудь обозвать, то говорят:
— Он идейный!
Я считаю, что сомнения размагничивают человека. У меня тоже они бывают, я тогда хожу как больная, ужасно противное ощущение. Лучше всего при этом помыться холодной водой до пояса или, если это зимой, побегать на лыжах.
Нашему поколению дано строить новую жизнь. Есть люди покрупнее и поумнее нас, они день и ночь думают в общегосударственном масштабе.
В моем классе пустых вопросов не задают. Учитель должен уметь организовать вопросы ребят.
Теперь я понимаю, что то, что произошло в классе Коли Охотникова, совсем не случайно. Тут есть и моя доля вины. Я об этом так прямо и сказала на бюро райкома, хотя мое выступление носило недостаточно самокритичный характер.
По-человечески мне его сейчас жалко. С этой жалостью я постараюсь бороться: настоящая дружба требует суровости, иначе получаются просто приятельские отношения.
Правда, Варвара Никифоровна после того скандального педсовета, где Коля получил строгий выговор по административной линии, сказала мне:
— А я думала, Тамара Сергеевна, что вы дружны с Охотниковым.
— Он мой товарищ, — сказала я.
Она как-то неловко улыбнулась, сняла свои старомодные очки и тихо произнесла:
— Я полагала, что дружба выглядит иначе.
— В каком смысле — иначе?
— Друга защищают.
— Даже если он не прав? — спросила я.
— А вы уверены, что Николай Семенович так уж сильно провинился?
Тогда я сказала ей:
— Но ведь вы и сами молчали, Варвара Никифоровна.
— Если бы я вступилась за Охотникова, — ровным голосом сказала она, — то ему от этого было бы только хуже.
Потом она посмотрела на меня и добавила:
— И мне было бы хуже. Мне осталось два года до пенсии.
— Но ведь это же, простите меня, Варвара Никифоровна, трусость! — сказала я.
— Вы думаете? — Она потерла свои серые щеки. — Скорее, усталость. И жизненный опыт. Возможно, этот горький опыт к вам тоже придет. А пока он не пришел, следует вести себя иначе, Тамара Сергеевна. Самые хорошие свои поступки человек совершает, пока он еще не отягощен жизненным опытом.
Наверное, она заметила, что я нахмурилась, потому что уже другим голосом заключила:
— Если бы все учителя внимательно слушали и выполняли то, что они говорят своим ученикам, из них, из учителей, вышли бы замечательные люди. Впрочем, за вас я спокойна: вы знаете, чего хотите…
Я так и не поняла до конца, что она имела в виду. Мне не понравился этот разговор. Он был какой-то мутный.
Первое время, когда я только-только пришла в нашу школу, Варвара Никифоровна казалась мне очень интересным человеком. Она — эрудит, знает гораздо больше, чем это положено по программе. Литература — ее конек. Но потом я увидела, что все ее богатые знания лежат мертвым грузом. Она совершенно не умеет практически связывать их с нашей действительностью.
Я даже думаю, что она плохо влияла на Колю Охотникова. Когда он начал свои выдумки с сочинениями на свободную тему, Варвара Никифоровна жутко одобряла их. И вот он докатился. Теперь нашу школу склоняют на всех совещаниях.
После этого злополучного педсовета меня вызвали в роно.
Со мной разговаривал сам заведующий. Не могу сказать, чтоб он так уж сильно понравился мне.
Он сказал мне:
— Мы вызвали вас не случайно. Мы считаем вас перспективным товарищем. У нас есть кое-какие виды на вас… Вы знали, что Охотников дает в старших классах сочинения на свободные темы, не рекомендованные нашим роно?
— Знала, — ответила я.
— Почему же вы не сигнализировали нам?
Я молчала.
Завроно сказал:
— У нас есть сведения, что вы неодобрительно относились к вредным затеям Охотникова.
