Людмила Петрушевская - Такая девочка (рассказы, пьесы)
А.
Я жду Леонида Витальевича.
М.
Не черта тебе его тут ждать. Тебе не ясно? Милицию вызвать?
А.
Давайте.
М.
У него тут тоже одна знакомая пришла и жила, вроде вас. Не уйду, и все. Стали мы жить втроем. Как ансамбль «Березка». Он уронит книгу, она мне кричит: ты что, осатанела совсем, ты не видишь, у человека что упало. Двухкомнатная квартира и нас трое. Я убирала, мыла, посуду мыла за собой только, а они там сами с собой занимались. Они варили для себя, он сам встал к плите, у них был медовый месяц, готовил целыми днями. Увлекся. А что ему остается, раз его проводили на пенсию. Готовил, свои носки стирал в умывальнике, как и раньше, а она валялась. А он рад: есть о ком позаботиться. Забытое чувство пробудилось. Я хотела всегда первая о нем заботиться, все ему отбила, сама расхлебала, а он тоже человек, тоже хочет жить по-человечески и о ком-то думать. Так он мне похвастал в кухне. Она тоже вне себя от радости, в экстазе, нашла новое чувство, каждый день красила ресницы, нашла об кого погреть бока. Я, говорит, в своей жизни настрадалась — она ему говорила, а я все должна была тоже слушать. У меня, говорила, тридцать лет полного одиночества, были мужья, три мужчины в жизни, все три мужа, никогда просто так. Она это намекала. Последний, говорит, прожил со мной один месяц, был моим мужем, все это семнадцать лет тому назад, никак с тех пор с ним не расквитаюсь, отсудил у меня половину комнаты, все, что можно было с меня взять. Теперь на его половине живут родные, говорит, из города Свердловска наезжают, едят целыми вечерами, что у меня уши закладывает, хотя у нас перегородка сухой штукатурки, но толку от сухой штукатурки! Так она моему Волку жаловалась. Уже у них почти взрослый сын от этого месячного брака, сын все норовит к отцу за загородку, а она на этого сына положила всю жизнь. Ей не сладко, мы все это поняли. Она пожила, пожила, а потом Волк перестал из себя изображать первую помощь и лег в больницу на обследование толстой кишки, как обычно. Это у него такой признак нетерпения. Ну, я ее и попросила отсюда. Говорю: у тебя там дети по лавкам плачут, иди домой. Она говорит: один сын. Ну, говорю, привет сыну. А то сын отвыкнет от тебя, некому будет стакан воды подать на старость. А ради чего ты его растила, спрашивается. Иди, а то и это упустишь. Она стала плакаться, билась об стенку, убивалась. Но делать не черта, она тут никто, ни жена, ни полжены. Побежала к Волку с передачкой в больницу, выяснять отношения, я, мол, тебе никто, со мной вон что эта делает. А Волк ей ничего не говорит конкретного. Она и бряк: мне, может, лучше уйти или остаться — сама слово произнесла. Он ничего ей конкретного, хочешь иди, хочешь как хочешь. Она сама мне потом же говорила, это означает отказ, и спрашивала: а вы как считаете? А что мне считать, мне какое дело. А я к ней даже привыкла. Баба добрая, без злости, без костей, так, земляничное мыло, как Волк выражается, он у меня шибко умный. Придешь домой — она уже прибралась, все-таки две жены легче, чем одна, я полы подмою, она пыль вытряхивает, помои выносит, где чего приколотит, починит. Одна-то насобачилась в своей одинокой жизни. Тридцать лет то одна, то ее бьют, то у нее лопаются сосуды. Но что делать, она ревет, курит. Я уже стала ее удерживать специально, чтобы она не думала, что ее уж так гонят, говорю, да живи, кто тебя гонит, волк есть волк, ни к кому не привязан, в лес смотрит. Она говорит: пойдите, сходите к нему в больницу, мне уже пропуск он не оставил, санитарка говорит, он без посещений, карантин, что ли. Ну, я прошла, я же законная жена, прошла, все, в халате, как полагается. И говорю: ему говорю, пусть она у нас живет, я привыкла к ней, ты тоже привыкнешь, она женщина хорошая, я ей все прощаю, мне с ней легче, хоть она уже совсем развалилась от горя по тебе. Он как услышал, отвернулся, нет, нет и нет. Я говорю: что ей передать, он говорит — не надо, что ей мучиться в чужом доме. Не надо от нее ничего. А я тогда сама говорю: а я тебе в таких делах не помощник и никто, передавать не буду ничего, пусть она живет, это не по-человечески, гнать. Ты не тем занимаешься, говорю, на такую ерунду тебе силы тратить, ты бы лучше о работе подумал, куда устроиться, хоть вахтером при лифте, и то лучше. Он побелел, давление поднялось, дальше больше. Она, эта моя незаконная кума, все живет, упирается. Он теперь уже не обошелся своим словом «нет», по-благородному не вышло, не у всех такая воображаемая гордость, у некоторых одни слезы. Он ей орал, звонил по автомату, чтобы она убиралась, что люди кругом, на что это похоже, не вызывать же милицию. Она трубку от уха отведет, поплачет, опять слушает. Потом валится на тахту и мне все рассказывает. Он, говорит, наверное, что-то подозревает, ревнует, а у меня ничего ни с кем не было, это ошибка, я ему не изменяла и не изменю, и можете это ему сказать. Я — ему! А он, оказывается, приплел ей мужа за перегородкой, когда она бегала тут сына навещать. Волк и ухватился за эту версию, за мужа. Она кричит: какой он мне муж, и вплоть до того, что собирается этого мужа из палатки выковыривать, он в палатке торгует галантереей, и везти его в больницу на такси, что у него давно новый брак и он больше там не живет. Хотела даже перегородку нанять сломать в доказательство, что муж выписался, а я ей отсоветовала. Это временная мера. Волк уже уходит и уйдет, а тебе жить без перегородки со взрослым сыном, может дело дойти до убийства, если ему не жить отдельно за стеной, а так, глядишь, сохранишь благородство и получишь стакан воды в морду. Потом она сама себя стала руками душить, все это для моих ушей и для передачи Волку, облевала всю его подушку, все-таки подавилась языком, не знаю как. Конечно, Волк был в экстазе, когда я ему рассказала про подушку. Кулаком по колену себя ударил. Ему выписываться, а некуда. Она лежит на его неприбранной тахте нечесаная, немытая, курит. А его обязаны выписать, с ним там больше ничего делать не собирались, все. Я его привезла из больницы в слабом состоянии, положила у себя у комнате. Та стала под дверью и начала качать головой. Он говорит, вызовите милицию кто-нибудь. А нам только криков в подъезде не хватало, и так все бабки в подъезде были в курсе и со мной здоровались чуть ли не за версту. А она головой мотала-мотала, а потом из кармана вынула флакончик и ляп! Выпила полную упаковку снотворного, сжевала. Приняла, села и бормочет: промывание, промывание. Глаза закрыла и бормочет. Я вызвала «скорую помощь», они ей стали делать промывание и разорвали пищевод на двадцати сантиметрах. Все у нас в коридоре было залито кровью, поняли? Поняли?
А.
Поняла.
М.
Уволокли, а потом я ее навещала, кормила из груши в резиновую кишку через нос. Месяц я ходила. Волк тоже два раза приходил, еле ноги уволок. Она лежит, вся в трубках, как ежик. Он еле ноги уволок. Следователю она тоже ничего не сказала. Была в гостях, расстроилась. Сын ее тоже приходил, я его насобачила кормить, мне же надо работать. Он и кашу уже сам варил. Золотой парень оказался. Потом к нам пришел за ее вещами, мы ему открыли с трудом, никому старались в тот период не открывать. Я ему все приготовила, он даже чемодан не принес, а она тоже без чемодана к нам пришла, для начала с хозяйственной сумкой. Потом только нанесла всякой всячины. Я это все барахло увязала в хороший узел, он взвалил и поволок. Теперь у него, у мальчика, своя комната, но мать фактически на нем. Волк есть волк, и хватает и съедает, санитар, вы это понимаете? Он съест и убьет. Вот на что вы идете. Так что забирайте чемодан и вон, вон.
А.
Мне некуда.
М.
Опять новое дело! Куда некуда?
А.
Никуда. Я к вам пришла, к Леониду Витальевичу.
М.
У нас вам негде! Понятно?
А.
Да вы не поняли. Я посоветоваться. Просто посоветоваться.
М.
Хорошие советы с чемоданом.
А.
Мой папа с Леонидом Витальевичем давно еще работал. В ЭНИМе.
М.
В ЭНИМе? Ну? Кто это?
А.
Жуков. Жуков Юрий Николаевич.
М.
Не знаю.
А.
Заведующий отделом планирования.
М.
Не знаю таких.
А.
Еще когда была жива моя мама, а я осталась без работы, она говорила: сходи к Леониду Витальевичу.
М.
Он бы никогда не взялся.
А.
Папа же его устраивал на работу.
М.
А папа где?
А.
Папа от нас ушел в другую семью, потом умер. Мама осталась с нами двумя. Мы выросли, я ушла с работы, поссорилась с одной сотрудницей, подала заявление… Осталась на маминой шее. Год назад мама умерла… Денег у меня нет, пенсия маленькая…
