Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц
Как-то раз, перед отбоем, когда Антошка одной из последних в умывалке зубы чистила, Катька Дымова, которая у них в отряде была председателем и одновременно самой красивой девчонкой, спросила:
– Ты чего это с Седых дружишь? Разве не знаешь, что мы ещё в прошлом году ей бойкот объявили?
Антошка обрадовалась, что Катька с ней заговорила, но, поскольку рот был набит пеной, лишь промычала:
– Похэму?
Катька презрительно сощурила зелёные, как виноградины, глаза и сказала:
– Потому что она воровка.
Антошка так и застыла со щёткой во рту.
– Не может быть!
– А ты дружи с ней побольше. Она и тебя обворует. Ты новенькая, мы против тебя лично ничего не имеем, но ты поставила себя против коллектива. Объяви Седых бойкот, и мы будем с тобой дружить.
Упавшим голосом Антошка сказала:
– Она же со мной в паре ходит. Что ж она теперь совсем одна останется?
– Так ей и надо. Вот мы тут тебе ультиматум написали, держи.
Катька протянула Антошке кусок тетрадного листа, на котором было жирно выведено УЛТИМАТУМ, а на обратной стороне был нарисован череп с костями.
– Даём срок до завтрака.
– А если я откажусь? – Антошка почти с отвращением представила себе умоляющие Веркины глаза.
– Пеняй на себя!
После этого разговора, не смотря на то, что была уже в ночнушке, Антошка подошла к Веркиной кровати и сурово сказала.
– Пойдём, разговор есть.
В Веркиных глазах метнулся страх, но она покорно встала и, ни слова не говоря, поспешила за Антошкой к выходу.
На улице было ещё светло, до отбоя оставалось всего пара минут и в любой момент их могли застукать, поэтому, не мешкая ни секунды, Антошка отвела Верку к забору (в этом замечательном лагере ни рощицы, ни кустов каких-нибудь приличных не было) и спросила:
– Это правда, что про тебя говорят, что ты воровка?
Веркины и без того влажные глаза стали несчастными как у больной собаки. По ним Антошка всё без слов поняла, но опять спросила:
– Правда это?
Опустив голову, Верка кивнула.
– Почему? – спросила Антошка.
– Они со мной дружить не хотели.
– И что же ты украла?
– Конфеты.
– У кого?
– У девчонок.
– Много?
– Все.
– А как они узнали?
– По фантикам.
Собственно большого преступления в том, чтобы залезть к кому-нибудь в тумбочку и спионерить одну две конфетки Антошка не видела. У неё самой в Комарове пионерили, да и сама она иной раз не выдерживала конфетной бескормицы. Что в этом такого? Хочется же. Но вот чтобы все украсть? Антошка молчала. Не глядя на неё, Верка спросила:
– Ты теперь тоже мне бойкот объявишь?
Антошка хотела сказать, что надо, мол, подумать, но почему-то сказала:
– Дай слово, что никогда больше этого делать не будешь.
Размазывая слёзы по лицу, Верка радостно закивала. Антошка вздохнула, схватила её за руку и, как два привидения в белых ночнушках, они понеслись к корпусу, где у входа их уже поджидала вожатая:
– Это что за безобразие? Вы где были? Седых, ты почему плачешь?
– Ольга Пална, Вера цепочку потеряла, мы её искали, – сходу соврала Антошка.
Вожатая встревожилась:
– Нашли?
– Нет.
– Золотая?
– Медная, с красным камушком.
Вожатая облегчённо вздохнула.
– Ну это ещё куда ни шло. Быстро по кроватям. Завтра объявим уборку территории, может и отыщем твоё сокровище.
В палате было уже темно, девчонки делали вид, что спят, Антошка легла и несколько минут беспокойно ворочалась, представляя себе, как завтра из-за её вранья всех заставят убирать территорию, но утром Ольга Павловна про своё обещание так и не вспомнила, зато девчонки в столовой обступили.
– Ну что, объявляешь бойкот?
Как можно жалостливей Антошка попросила:
– Простите её, девчата, она ведь и так уже раскаивается.
– Мы тебя предупредили: не объявишь, с тобой тоже никто дружить не будет.
Антошка вздохнула и шепнула обречённо:
– Я лежачих не бью.
С тех пор никто в отряде, кроме Верки, с ней не разговаривал, зато та вся лучилась благодарностью. В принципе, даже такую ситуацию Антошка со скрипом, но выдержала бы. Жаловаться на записки с угрозами и обзывательства она считала ниже своего достоинства, поэтому, молча, готова была терпеть их до самого конца смены, но однажды ночью она проснулась, почуяв рядом с собой какую-то странную возню. Открыв глаза, она увидела в проходе между своей и Веркиной кроватями, две фигуры, которые, хихикая, переливали воду из банки в банку. Этот способ заставить человека во сне напрудить в постель она прекрасно знала и хорошо представляла себе, каким позором эти ночные хиханьки могут для них с Веркой обернуться. Ни слова не говоря, она изо всех сил врезала одной из фигур кулаком. Та вскрикнула. Как по команде, со всех коек повскакали, навалились, стали рвать волосы, царапать, кусать... Но кого? Антошка-то, не будь дурой, давно уже соскользнула со своей кровати, так что вся эта потная масса молча мутузила сама себя.
Проползя под кроватями до выхода, Антошка выскользнула за дверь, с часок посидела перед корпусом на качелях, всплакнула, мать вспомнила: "Эх, где-то она сейчас? Спит себе, небось, и не знает, как её дочку тут обижают". Сверху глазами полными сочувствия на неё смотрела Луна. Антошка, конечно, знала, что никакие это не глаза, а кратеры лунных вулканов, но сейчас ей хотелось, как в детстве, думать, что Луна это лик Божий, который ласково смотрит на неё, как бы говоря: "Не робей, Антоша, прорвёшься!". Луна смотрела на неё, а она на Луну, и очень скоро случившееся в палате стало казаться смешным и неважным, а важной стала окутавшая её тишина, озвученная шушуканьем кузнечиков, шёпотом травы, ароматным хором флоксов с клумбы, мелодией плывущих по небу серебристых облаков и тонкими голосами звёзд. Антошке показалось, что маленький, мирок лагеря, в котором верховодят жестокие и несправедливые девчонки, растворился в огромном тихом мире, где царит добро и любовь... Наверное, она задремала, потому что когда попыталась открыть глаза – веки были тяжёлые и липкие, как из пластилина. Она поднялась с качелей и сонно побрела к корпусу. В палате было тихо, лишь с Веркиной кровати доносился скулёж. Антошке очень хотелось спать, но, проглотив зевоту, она спросила:
– Ну что там у тебя?
Еле слышно Верка шепнула:
– Я описалась.
До рассвета они стирали Веркины простыни, и поскольку высушить их не было никакой возможности, остаток ночи спали вдвоём в Антошкиной постели, а утром едва успели продрать глаза – началось! Оказалось, что у Дымовой нос распух, под глазом синячище, да и у многих других девчонок лица побиты и поцарапаны. Перед тем как вести отряд на линейку вожатые: Ольга Павловна и Андрей Александрович произвели дознание, и девчонки наперебой загалдели, что ночью Петрова ни с того ни с сего ударила Дымову по носу, так что у той кровь пошла, а когда они хотели за Катю заступиться, набросилась на них с кулаками. Дымова демонстрировала платок с засохшими пятнами крови, подпевалы её тоже вовсю хвастались синяками и царапинами. Вожатые пришли в ужас. До родительского дня оставалась неделя. Дело грозило обернуться скандалом в министерстве. Пришлось поставить в известность начальство. Зав. воспитательной работой, временно исполняющий обязанности начальника лагеря потребовал "широкого общественного резонанса", так что вместо политинформации было решено устроить товарищеский суд, а до него обвиняемую – то есть Антошку, заперли в пионерской комнате.
Сначала её просто трясло от негодования. Она догадывалась, что по головке её не погладят, и хорошо ещё, если строгий выговор объявят, а если из лагеря исключат? Сама-то она не возражала бы, если б мать приехала и досрочно забрала её домой, но в том то всё и дело, что матери дома не было! Она в отпуск, в Кисловодск, уехала. Антошке тошно становилось при одной мысли о том, что мать вызовут из отпуска и многие годы потом ей придётся выслушивать тётининины упрёки типа "пусти козла в огород или посади свинью за стол". Даже тот факт, что дома мать в ярости будет швырять в неё всем, что под руку попадётся, волновал гораздо меньше. Главное, чтоб на сей раз под руку попалось что-нибудь неодушевлённое. А то прошлый раз подвернулась соседская кошка Гавриловна, между ног проскочившая к ним в комнату, и чуть было не павшая из-за своей самодеятельности невинной жертвой в борьбе роковой несчастной матери с гадюкой-дочерью.
К счастью Гавриловна оказалась не рохлей какой-нибудь и угодила не в Антошку, и не в стену, а в оконную занавеску, но в прошлый раз хоть было за что страдать! Антошка действительно целую неделю прогуливала школу, вместо неё мотаясь через весь город на автобусе в кинотеатр "Родина" в безумной надежде на то, что ей удастся раздобыть билет на дневной сеанс кинофильма "Анжелика маркиза ангелов", а впридачу ещё и убедить билетёршу в том, что ей, Антошке, уже исполнилось шестнадцать лет. Но сейчас-то за что?
4
