Ахмед Рушди - Сатанинские стихи
— Если бы идеи Махаунда стоили чего-то, думаете, они нравились бы только отбросам вроде вас?
Салман сдерживает Билаля:
— Мы должны принять за честь, что могущественный Баал возжелал напасть на нас, — улыбается он, и Билаль расслабляется и успокаивается.
Халид-водонос нервничает при виде тяжеловесной фигуры Хамзы — дядюшки Махаунда, в тревоге приближающегося к ним бегом. Хамза в свои шестьдесят до сих пор самый знаменитый в городе боец и охотник на львов. Хотя правда менее великолепна, чем хвалебные речи: Хамза не раз был побежден в бою, спасен друзьями или счастливой случайностью, вытащен прямо из пасти льва. У него есть деньги, чтобы избежать распространения подобных вестей. И возраст, и сохранность являются своеобразным подтверждением его боевых легенд. Билаль и Салман, забыв о Баале, следуют за Халидом. Все трое — возбужденные, юные.
Он еще не вернулся домой, сообщает Хамза. И Халид, взволнованный: Но уже столько часов, что этот ублюдок делает с ним, пытает, ломает пальцы, бичует? Салман вновь сама рассудительность: Это не стиль Симбела, говорит он, это дело трусов, зависящих от него. И Билаль лояльно мычит: Трусы или нет, я верю в него, в Пророка. Он не сломается. Хамза мягко упрекает его: Ох, Билаль, сколько раз он должен говорить тебе? Прибереги свою веру для Бога. Посланник — лишь человек. Раздраженно вспыхивает Халид; он подступает к старому Хамзе с кулаками, требуя ответа: Вы говорите, что Посланник слаб? Вы, может быть, и его дядя… Хамза лепит водоносу затрещину: Не дайте ему увидеть свой страх, говорит он, даже тогда, когда вы испуганы до полусмерти.
Эти четверо омываются снова, когда приходит Махаунд; они окружают его, кточтопочему. Хамза отступает.
— Племянник, что-то чертовски нехорошее, — он срывается на свой солдатский лай. — Когда ты спускаешься с Конни, от тебя исходит сияние.[599] Сегодня это что-то темное.
Махаунд сидит на краю источника и усмехается.
— Мне предложили дело.
Абу Симбел? кричит Халид. Невероятно. Откажись. Верный Билаль предупреждает его: Не читай лекций Посланнику. Разумеется, он отказался. Салман Перс спрашивает: Какого рода дело? Махаунд улыбается снова:
— Хоть один из вас хочет знать. Это незначительное дельце, — продолжает он. — Песочное зернышко. Абу Симбел просит, чтобы Аллах предоставил ему небольшое покровительство.
Хамза замечает истощение племянника. Будто бы тот боролся с демоном. Водонос кричит:
— Ничего! Ни капли!
Хамза затыкает его.
— Если наш великий Бог сможет допустить в своем сердце — он использовал это слово, допустить — признание того, что три, только три из этих трехсот шестидесяти идолов в Доме достойны поклонения…
— Нет бога кроме Бога![600] — рычит Билаль.
И его товарищи поддерживают его:
— Йа-Аллах!
Махаунд выглядит сердитом:
— Будут ли верные слушать Посланника?
Они затихают, шаркая ногами по пыли.
— Он просит об одобрении Аллахом Лат, Уззы и Манат. Взамен он гарантирует, что нас разрешат, даже официально признают; в знак этого я буду избран в совет Джахилии. Таково предложение.
Салман Перс говорит:
— Это — западня. Если ты поднимешься на Конус и спустишься с таким Посланием, он спросит: как ты смог заставить Джибрила дать нужное откровение? Он сможет назвать тебя шарлатаном, фальшивкой.
Махаунд качает головой.
— Знаешь, Салман, я научился внимать.[601] Это внимание не обычного вида; это также своего рода вопрошание. Обычно, когда является Джибрил, он будто бы знает, что находится в моем сердце. Я чувствую это большую часть времени, будто бы он является из моего сердца: из самых моих глубин, из моей души.
— Или это — другая ловушка, — упорствует Салман. — Как долго мы проповедуем вероучение, принесенное тобою? Нет бога кроме Бога. Чем станем мы, если откажемся от этого теперь? Это ослабит нас, придаст нам абсурдность. Мы перестанем быть опасными. Никто не сможет больше принимать нас всерьез.
Махаунд смеется, искренне удивленный.
— Похоже, ты не был здесь слишком долго, — говорит он любезно. — Разве ты не заметил? Люди не принимают нас всерьез. Не больше пятидесяти в аудитории, где я говорю, и половина из них туристы. Разве ты не читаешь пасквили, которые Баал развесил по всему городу?
Он зачитывает: Посланник, пожалуйста, подставьте чуткое ухо. Ваша монофилия,[602] ваш один один один, не для Джахилии. Возвращайтесь к отправителю.
— Они дразнят нас повсюду, а ты называешь нас опасными, — восклицает он.
Теперь уже Хамза выглядит взволнованным.
— Ты никогда не беспокоился об их мнениях прежде. Почему теперь? Почему после разговора с Симбелом?
Махаунд качает головой.
— Иногда я думаю, что мне следует сделать мою веру легче для людей.
Гнетущая тишина охватывает учеников; они обмениваются взглядами, переминаются с ноги на ногу. Махаунд кричит снова:
— Вы все знаете, что произойдет. Наш отказ превратится в победу. Люди не оставят своих богов. Они не оставят, нет.
Он встает, стремительно удаляется от них, омывается один на дальней стороне Земземского источника, становится на колени для молитвы.
— Люди погружены во тьму, — говорит несчастный Билаль. — Но они увидят. Они услышат. Бог един.
Страдание заражает всех четверых; даже Хамза поник. Махаунд в сомнении, и его последователи потрясены.
Он встает, кланяется, вздыхает, огибает круг, чтобы воссоединиться с ними.
— Послушайте меня, вы все, — говорит он, обхватив одной рукой плечи Билаля, другой — своего дядюшку. — Послушайте: это — интересное предложение.
Необхваченный Халид прерывает горько:
— Это заманчивая[603] сделка.
Остальные выглядят ужасно. Хамза очень мягко обращается к водоносу:
— Разве это не ты, Халид, только что хотел драться со мной, несправедливо допустив, что, назвав Посланника человеком, я в действительности назвал его слабаком? Что теперь? Теперь моя очередь бросать тебе вызов на бой?
Махаунд просит мира:
— Если мы ссоримся, нет никакой надежды. — Он пытается поднять обсуждение на теологический уровень. — Это и не предлагалось, что Аллах примет этих трех как равных себе. Даже Лат. Только то, что они обладают неким посредническим, меньшим статусом.
— Подобно дьяволам, — вспыхивает Билаль.
— Нет, — Салман Перс хватает суть. — Подобно архангелам. Гранди умный человек.
— Ангелы и дьяволы, — говорит Махаунд. — Шайтан и Джибрил. Все мы давно принимаем их существование на полпути между Богом и человеком. Абу Симбел просит, чтобы мы признали только еще трех вдобавок к этой большой компании. Только трех — и, отмечает он, души всей Джахилии будут наши.
— И Дом будет очищен от статуй? — спрашивает Салман.
Махаунд отвечает, что это не оговаривалось. Салман качает головой.
— Это будет сделано, чтобы уничтожить тебя.
А Билаль добавляет:
— Бог не может быть четырьмя.
И Халид, чуть не плача:
— Посланник, что ты говоришь? Лат, Манат, Узза — они все — женщины! Помилуйте! У нас теперь должны быть богини? Эти старые гусыни, цапли, ведьмы?
Усталость напряжение страдание, выгравированные глубоко на лице Пророка. Которого Хамза, как солдат на поле битвы, успокаивающий раненного друга, заключает в кольцо объятий.
— Мы не можем пойти на это ради тебя, племянник, — говорит он. — Подымайся на гору. Иди спрашивать Джибрила.
* * *Джибрил: сновидец, чей угол зрения — иногда таковой камеры, в другие же моменты — зрителя. Взирая с позиции камеры, он вечно в движении и ненавидит статичные кадры, поэтому плывет на высотном кране, глядя вниз на фигуры попадающих в поле съемки актеров; или же он надвигается, пока не встанет незримо меж ними, медленно поворачиваясь на своей пяте на трехсотшестидесятиградусной площади; или же, быть может, он применяет операторскую тележку, отслеживающую идущих Баала и Абу Симбела, или карманный компьютер, скрытой камерой изучающий тайны спальни Гранди. Но большей частью сидит он на Конусной Горе, словно клиент, купивший билет в бельэтаж,[604] и Джахилия — его серебряный экран. Он наблюдает и взвешивает действия, будто какой-нибудь кинофанат, наслаждается битвами изменами моральными кризисами, но не хватает девочек для настоящего хита, мужик, и где эти чертовы песни? Они могли бы выстроить эту ярмарочную сцену, может быть, с камео-ролью[605] в шоу-шатре для Пимпл Биллимории, трясущей своими знаменитыми титьками.
И тут вдруг Хамза говорит Махаунду: «Иди спрашивать Джибрила», — и он, мечтатель, сновидец,[606] чувствует, как сердце его тревожно вздрагивает: кого, меня? Я, полагают они, знаю здесь все ответы? Я сижу, наблюдая отсюда эту картину, и тут этот актеришка тычет в меня пальцем; да где это слыхано, чтобы проклятая аудитория устанавливала проклятый сценарий в теологическом кино?
