Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале
«Криминале и Брехт», — ткнул Холло. «Криминале и Сталин, — указала Илдико. — Криминале и Никсон». «Криминале и Мадонна!» — возопил Холло. «Тут еще его жены. — Илдико отобрала несколько снимков. — Как видите, жен у него было порядочно. — Тощенькая нескладеха: — Первая, Пиа, по-моему, немка, просто прелесть». «Пиа, конечно, давным-давно померла», — дополнил Холло. «А это Гертла. — Илдико показала мне фото суровой шатенки. — Вторая жена, если не ошибаюсь». «Вторая, вторая, — подтвердил Холло. — Она ему здорово пригодилась». «Эту я не знаю». Илдико повертела в руках любительский, нерезкий портрет рослой русоволосой девушки в меховой шапке: улица, холод. «Была ж еще Ирини, забыла, что ль?» — спросил Холло. «Жена?» — уточнил я. «Не то чтоб жена, но и не просто подружка, — сказал Холло. — И она умерла, не везло ему, бедняге». Илдико поднесла к моим глазам широкоформатный снимок крупной, видной дамы: «Смотрите, это Сепульхра, теперешняя супруга, — в молодости». «В ранней, — добавил Холло. — А вон там — она же. Обалдеть, да?»
Он указывал на стену. В прогалах меж массивных шкафов, забитых книгами на французском, русском и немецком, на английском и венгерском языках, висело множество фотографий, и я вдруг припомнил их: то были известные акты работы Криминале. «А другие модели — тоже его жены?» — спросил я. «Ну, я тут не всех знаю, — ответила Илдико. — Может, одетыми узнала бы. Впрочем, вон, видите? — опять Гертла». «А вот Ирини, — сказал Холло. — Прелесть, ja?» «И Сепульхра, вот, и вот, и вот», — частила Илдико. Длинный ряд прекрасных, глянцевых тел, выгнутых, эффектно склоненных. Одни не таясь смотрят в объектив, другие прячут лицо в ладонях, у третьих лиц не видно совсем — только тела. Вкус на женщин у Криминале был простецкий и устойчивый: большинство натурщиц — молодые блондинки. Одна из них даже смахивала на Илдико. «Не слабо, да? — над самым ухом проговорил Холло. — Как видите, Криминале здесь не только размышлениями занимался. Он и до баб охотник».
Старуха потянула меня в смежную комнату. «Кабинет, — объяснила Илдико. — Вы, главное, не думайте, что мы все живем в подобной роскоши. Криминале как видному академику полагается спецобеспечение». Еще шкафы — с книгами по искусству, философии, экономике, математике, естествознанию. Комната чистая и аккуратная, словно монашеская келья. Под стеклом запертой витрины — распахнутые кляссеры. «Коллекция марок, — склонился над ними Холло. — Все венгры филателисты». Один из капитальных шкафов под завязку забит собственной продукцией Криминале, оригиналами и переводами в твердых западных обложках или в хлипких восточно-европейских: биография Гёте, «Бездомье» на двадцати наречьях, труды по теории эстетики и политэкономии, по истории античности и психопатологии современности, брошюры и статьи, переплетенные, подобранные в скоросшиватели, философские бюллетени, американские, британские, немецкие и русские, — он участвовал в них куда активней, чем я до сих пор полагал. Украдкой покосившись на старуху, Холло ткнул в какой-то корешок: «Кодичил. Книга, от которой он отрекся. Но и она тут. Теперь-то вы верите?»
Просторный письменный стол; все прибрано, за исключением пары рукописных листков: ни дать ни взять недоделанная студенческая курсовая. Новый трактат, на полуслове брошенный перед спешным отъездом? Я шагнул к столу, но старушенция погрозила мне пальцем. «Она говорит: смотрите, но не трогайте», — перевела Илдико. «Спросите, куда он направился, где мне его искать?» Илдико вступила в долгие пререкания со старухой. Тем временем Холло отворил очередную дверь и поманил меня за собою. «Будуар», — сказал он. Посреди обширной спальни стояла привольная кровать с деревянными ножками и изголовьем. Стены сплошь увешаны модернистской живописью и эротической графикой; попадались и Криминалевы ню. «Доложу я вам, — сказал Холло, — дураку ясно, живет он шик-блеск. На отшельничий скит не похоже».
Появилась Илдико. «Она ничего не знает. Он уехал по своим делам, надолго. Вам не удастся с ним встретиться. Полюбуйтесь хоть тем, на что он смотрит каждый день. — Парк за окном, склоны Буды, приречный бульвар, бегущий вдаль, к Пешту — В 56-м он наблюдал, как по этой улице поднимаются советские танки. Затем, хорошо это или плохо, настали времена компромиссов. Так называл их Кадар. И он спал и спал на этой кровати, работал и работал за этим столом. Вы не познакомились с ним сегодня. Но считайте, что почти познакомились». «Во всяком случае, я чувствую, что понял его гораздо глубже», — заверил я. «Ну и ладненько, — сказал Холло. — Пошли отсюдова. На мой взгляд, эта дама заслужила от вас подарочек. Деньги, сигареты — что пожелаете». Я протянул ей деньги, но старуха наотрез отказалась. «Ей ничего не надо, — пояснила Илдико. — Она счастлива уже тем, что показала вам обитель величайшего сына своей родины. Она надеется, что вы уйдете отсюда не таким, каким пришли. Что нечто на вас низошло». «Низошло», — подтвердил я.
Суперавтомобиль мигом доюлил по мосту до острова Маргит и затормозил у гостиницы. Я поблагодарил Шандора Холло и заручился его поддержкой на будущее; я обнял Илдико Хази и распрощался с нею. Из номера позвонил в Вену, Лавинии. «Ах, я в ванне грелась, ела миндальный пирог. Ты пропустил опупенную оперу. В зале сидели одни японцы и записывали, записывали с увертюры до финала, чтоб переслушать уже в самолете». «Кавалера ты себе нашла?» «Еще бы! Франца-Йозефа Герстенбаккера. Он, правда, с прибабахом, ну, сам знаешь. А ты как? Ты где?» «Я в Будапеште, — объяснил я. — И, представь, едва не познакомился с профессором Криминале». «Шутишь? — сказала Лавиния — То есть ты наконец-то его прищучил?» «Не вполне. Он только что был здесь, у него здесь квартира, но он опять улепетнул». «Так поймай его, Фрэнсис, — сказала Лавиния. — Поймай и прилипни к жопе, как банный лист». «Я и хотел как банный лист. Но он снова за границей, по своим делам. Консьержка ничего не знает. Ищи его теперь свищи».
«Слушай, кто-то ведь явно знает, где он теперь, — предположила Лавиния. — Мать, любовница, почтальонша. Не упускай его из виду. Лезь во все щели». «Значит, денек-другой у меня есть?» «Естественно. До сих пор ты нам не принес никакой пользы. А этого хрыча Кодичила, похоже, достал как следует. Герстенбаккер уверяет, что Кодичил перетряхнул всю Вену, чтоб тебе не оказывали ни малейшего содействия. Вдобавок отправил телеграмму в Лондон, в нашу контору. Словом, адвокаты Кодичила пытаются наложить вето на весь проект». «А вы?» «Роз послала ответную телеграмму: пошел на хер. Его философские резоны никому из нас не указ. Как ты устроился в Будапеште?» «В Будапеште? — переспросил я. — Отлично. Живописный вид на Дунай». «Вот что? Такой номер должен влететь в копеечку». «В этой гостинице останавливаются все приличные киношники», — заверил я. «Да? — сказала Лавиния. — Значит, твой номер точно влетит в копеечку. Фрэнсис, ничего не ешь, кроме бутербродов. Бюджет у нас не разгуляешься». «Лавиния, прости, я как раз собирался поужинать». «Но, лапа...» Я положил трубку.
В баре я заказал аперитив. Мадьярские красотки пребывали в готовности: щеголяли осанкой, неустанно щебетали и следили за мной. Я подошел к метрдотелю и попросил столик. Он повел пальцем по списку. «Пит Марвик, Дэн и Брэдстрит, Прайс Уотерхорс, Купер Либренд. Или вы из института имени Адама Смита?» Киногруппы сегодня, очевидно, снимали на натуре. «Нет. Я ни с кем. Я сам по себе». «Сам по себе ужинать запрет. Беда. Несчастье. — Вчерашняя красотка надвинулась снова. — Теперь имеешь доллар? Давай доллар, я люблю тебя, как невеста». «Столик на двоих, сэр?» — осведомился метр. «Нет. Собираюсь ужинать один». «Ты что, голубой?» — заинтересовалась мадьярская красотка. «Я философ, — пояснил я. — Мне надо обдумать идею». «Кайф, — сказала девушка, — если я вдруг понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти».
И я сел за столик в одиночестве. Ресторан полнился развеселыми лондонцами и нью-йоркцами, всегда готовыми поделиться с восточным ближним прелестями нерегулируемого рынка и международного товарообмена, даже если западный ближний вволю хлебнул кризиса перепроизводства, нащупывает пути к отступлению и не чует, как свою-то страну обустроить. Не успел я заказать гуляш, которого в течение двух дней избегал, как явилась очередная мадьярская красотка в мини. «Милый, тебе не с кем поужинать?» «И очень рад, что не с кем», — огрызнулся я. «Рад? Ты уверен?» Мне улыбалась Илдико Хази во всем великолепье своего синего платья. «Ради бога, извините, — сказал я. — Присаживайтесь». «Ты думал, за меня надо платить, как за тех, других? — Она села напротив. — Не надо». «Конечно не надо, — сказал я. — Поужинаешь со мной?» «Ты так доволен собственным обществом, а я тут вклиниваюсь», — сказала она. «Ничем я не доволен. — Я передал ей меню. — Выбери хоть что-нибудь. Ну прошу тебя».
«Совмещаем обед с плотным ужином, — заявила Илдико Хази, внимательно изучая меню. — Считай, что у нас роман. Знаешь, зачем я к тебе пришла?» «Потому что тебе захотелось увидеть меня снова», — предположил я. «Потому что я знаю, где теперь Криминале, — сказала Илдико. — Чего б такого сожрать? Только не гуляш». Я посмотрел ей в глаза; она ответила улыбкой. «Повтори еще, — сказал я. — Ты знаешь, где теперь Криминале?» «Консьержка рассказала мне, где он, от сих до сих. Однако тебе я этого сразу не сообщила. С нами был Холло Шандор, ему палец в рот не клади». «Но теперь-то скажешь?» «Сперва — ультиматум, — заявила Илдико. — Не примешь ультиматум, не скажу. Лады?» «Что ж это за ультиматум?» «Ты возьмешь меня к нему. Я хочу к нему вместе с тобой, — сказала Илдико. — Мне тоже надо с ним пересечься».
