Заур Зугумов - Воровская трилогия
Теперь они, по всей вероятности, решили изменить тактику, и вот каким образом. Итак, что представлял из себя «Кошкин дом» образца 1997 года?
Пожалуй, лучше всего начать с камеры, куда меня водворили только что. Двери здесь были до такой степени плотно закрыты, что, подойдя к ней с мусором, я не услышал даже обычного в таких случаях гула, будто в камере никого не было, или, по крайней мере, было несколько человек. Но когда он еще только лишь приоткрыл дверь, она выдохнула из себя такую волну человеческих страстей, и эмоций, и вони, что мне стало не по себе.
Но это чувство мгновенно улеглось, ибо, к сожалению, оно давно стало тюремной привычкой. В камере, рассчитанной на двадцать человек, находилось больше сорока.
Но все бы ничего, будь камера вместительной, да куда там! В длину от двери до противоположной стены было восемь шагов. Шконки стояли параллельно друг другу так плотно, что в проходе между ними, если кому-то приходилось «бить пролетку», второму уже места не было. Даже для того, чтобы, встретившись посередине камеры, разойтись, приходилось поворачиваться друг к другу лицом. У входа справа был туалет, слева стол на восемь персон, вот и весь интерьер этой хаты.
Но не эта убогость обстановки подавляла впервые вошедшего сюда, она была знакома каторжанам не понаслышке. Его подавлял свет, точнее, что-то подобное ему. На всю камеру, посередине потолка, тускло горела одна стосвечовая лампочка. И хотя справа и слева чуть выше нар в противоположной от двери стене было по одному окну, сплошные жалюзи, закрывающие их, мешали проникновению в камеру не только света, но и воздуха.
Досуг чахоточных арестантов, включающий в себя общение между собой, чтение книг, настольные игры и прочее, можно было проводить только за столом, потому что на нижних нарах было почти темно, а на верхних – свет был одним лишь названием.
Таких камер на этаже было семь, напротив – столько же, но это были маломестки на четыре и восемь человек, тоже забитые под завязку, и мы называли их по привычке «малым спецом» «тубанара». Хотя «тубанаром» этот серый и мрачный корпус назвать было нельзя ни при каком раскладе и прикиде. Скорей сюда бы подошли названия вроде крематория или душегубки, хотя, еще раз хочу подчеркнуть, такая тенденция к физическому уничтожению больных туберкулезом арестантов просматривалась почти повсюду в тюрьмах России.
Я не оговорился, именно уничтожению, а не лечению, как многие из вышестоящих лиц в ГУИИНе заявляют на всевозможных совещаниях, а также в теле– и радиоэфире.
Мне не было надобности представляться в этой камере как-то по-особенному. Достаточно было назвать свое имя, ибо почти все в тюрьме если и не видели, то слышали обо мне, это уж точно. Я сказал мужикам, чтобы те распаковывали баулы и все сваливали на стол, на общак, а сам отписал наскоряк малявы на корпуса и Ворам на «малый спец».
Дело в том, что один из новых сокамерников вот-вот должен был идти к адвокату, его уже заказали «слегка», а малявы отсюда, так же как и сюда, можно было передать либо через «судовых», либо «словившись» с кем-то из арестантов «на сборке» или в «боксиках», по дороге к следователю или адвокату.
Справа камер не было вообще, наверху сидели женщины, а под нами «признанные», поэтому, переговорив с камерой через стенку слева и выяснив все, что мне нужно было знать, я стал знакомиться с хатой.
Весь ее контингент, хотя я и не мог всех видеть, состоял из мужиков. Дело в том, что, еще только войдя, я спросил о наличии «списка» в хате, на что стоящие рядом пожали плечами: мол, какой такой список? Мы не блатные и в таких тонкостях не разбираемся.
Чуть позже оказалось, что в хате были и воровские мужики, но на общак им выложить было просто нечего, да и воровскими их можно назвать лишь с большой натяжкой. Скорее, это были современные приспособленцы в солидном возрасте, когда-то игравшие в воровские игры.
На «аппендиците», как оказалось, я знал лишь приблизительную картину жизни «тубанара», хотя старался по возможности облегчить жизнь заключенных и никак не думал, что на самом деле она так бедственна. Посередине стола, на общаке, стояла коробочка с махоркой – это было все курево камеры. Чая не было вообще, и они даже не помнили, когда пили его в последний раз. Что касалось харчей, о них и говорить не приходилось.
Когда же я увидел, какую бурду привезли баландеры и как набросились на нее эти несчастные, я понял, что за всевозможные блага для каторжан этого корпуса мне вновь придется биться с этой безучастной к чужому горю и деспотичной администрацией Бутырки. И вступать в борьбу нужно было немедленно. Конечно же на всем корпусе «тубанара» были люди, называвшие себя бродягами, но считала ли их таковыми босота, было большим вопросом.
Глава 13
В этой связи хочется вспомнить один давнишний случай. Я был еще очень молод и сидел в камере Грозненского централа вместе с одним старым Уркаганом Васей Бузулуцким, который, кстати, был родом из этого города. Так вот, однажды в камеру заехал некто с этапа и, узнав, что в хате Вор, тут же стал изливать ему душу о воровском положении в лагере, откуда его вывезли. Несколько минут Вася слушал его молча, но в какой-то момент резко перебил и спросил:
– А что конкретно сделал именно ты для того, чтобы жить в зоне стало лучше?
Оказалось, что кроме воздыханий, упреков да жалоб на жизнь – ничего.
– Так как же ты можешь называть себя бродягой? – грубо спросил его Уркаган. – Иди к «некрасовским» и благодари Бога, что не на парашу!
Думаю, понятно, в связи с чем я вспомнил этот эпизод. Но я еще не знал, что с друзьями-босяками в самом скором будущем мне здорово повезет. Через несколько дней в соседнюю камеру перевели Диму Моряка, а еще через день «на спец», находившийся напротив, – Мераба Осетина.
Фамилия у него была грузинская – Джиошвили, да и сам он был родом из Тбилиси, но по нации он был осетином. Впрочем, он одинаково хорошо владел обоими языками. Он обладал высоким ростом, было ему под сорок, но по шустрости с ним не мог сравниться и двадцатилетний. Все срока Мераб провел с Урками, сидел в самой воровской зоне некогда бывшего Советского Союза под названием «Ксани». Это был бродяга по крови. А как он мог держать «прикол»? Исключительно благородный и порядочный человек, он был олицетворением всего воровского.
Моряк был ему под стать с той лишь разницей, что был русским и намного моложе. Но тоже прошел уже немало. Размораживал зону в Вологде, предыдущий срок отбывал на Бутырке рядом с Уркой Шуриком Захаром, ну и так далее. Короче говоря, оба они были истинными бродягами, что еще можно было прибавить к этому?
Для начала я задался целью перетащить их в свою 607-ю камеру, которая с тех пор, как у меня это получилось, и по сей день считается на «тубанаре» Бутырки «общаковой», такой же, как и 611-я на «тубанаре» Матросской Тишины.
