Девяностые - Сенчин Роман Валерьевич
При школе этой – маленькая картинная галерея, где каждый месяц открывается новая выставка. Два раза в год общие – художников юга Красноярского края и Хакасии, иногда чья-нибудь персональная, а чаще – из частных собраний, из фонда галереи и музея, завозят время от времени передвижные… Школа объединяет художников: кто-то здесь учился, другие преподавали, третьи приходят просто потому что художники. Сидят в комнатушке, называемой «натюрмортный фонд», выпивают, беседуют.
Было поздно, школа давно закрыта, а кто там сейчас сторожем, Сергей не знал. Поэтому направился к Алексею Пашину, живущему тут рядом, в двухэтажном кирпичном особняке середины прошлого века.
Уже стемнело, центральная часть города безлюдна, здание музея напоминает заброшенный, полный привидений дворец; рядом с ним Спасская церковь, освященная в 1814 году.
Через дорогу – тоже старинное здание – драмтеатр. А вокруг одно– и двухэтажные домики с узорами из кирпича вокруг окон и под кровлей. Вот центр старой части Минусинска.
Дом, где живет Пашин, наверное, когда-то принадлежал богатому купцу или чиновнику, а теперь в нем четыре семьи: две занимают нижний этаж и две – верхний. У Алексея и его жены комната и кухня; кухня в придачу еще и мастерская Пашина. Больше нет никакого даже чуланчика, и картины стоят и висят повсюду, свернутыми в рулон копятся за шкафом и под кроватью. Раньше их квартирка служила, по-видимому, хозяйственным помещением, а затем уж стала пригодной для жилья. Жена Алексея, Даша, сирота, выросшая у набожной старушки, почти при церкви, вышла за такого же безродного человека, лет на десять старше ее. Алексей, хоть и несколько раз ездил по приглашению в Швецию со своими картинами, выпустил там альбомчик и был одно время модным открытием, не скопил на приличный дом, о котором мечтал, годами перебивался с хлеба на картошку, периодами пил, тратил заработанные деньги на покупку красок, кистей, лака, страшно дорогого шерстяного холста… Теперь они ждали ребенка, Даша была месяце на седьмом. Получить лучшее жилище, конечно, нереально, но супруги не унывали: она верила в Бога и привыкла довольствоваться малым, он сутками сидел за работой в надежде снова отправиться в Швецию и удачно там распродать картины.
Сергей повернул железный кругляш на калитке, та послушно открылась. Вошел в узкий тесный дворик, выложенный плитняком. Старая собачонка-болонка, которой, кажется, никто никогда не позаботился дать кличку, тявкнула было, но узнала его, завиляла хвостом. Сергей нажал на одну из двух кнопок звонка (у жильцов второго этажа вход с улицы, так сказать, парадный). Открыла Даша, как всегда, тихая, но красивая и гордая в этой своей тихости и покорности.
– Привет, – кивнул Сергей, – Лёха дома?
– Да. – Она посторонилась, впустила его в темный, холодный и тоже тесный коридор.
На кухне сидит сам хозяин в одних трусах и незнакомый мясистый человек, солидно одетый, в очках. На столе четыре литровки «России» – какие пустые, а какие только початые (видимо, не первый день Лёха гуляет), закуска. Пашин совсем пьяный, остренькая бородка мокрая, в ней хлебные крошки и лохмотья капусты.
– А-а, Сергулёк! – он с трудом приподнялся, хотел было пойти навстречу гостю, но не смог, снова сел. – Во! Д-давай к нам, выпьем. Есть повод!
Сергей положил сумку в пороге, снял штормовку и кирзачи; старался не замечать кроткий, но с глубоко спрятанным укором взгляд Даши.
– Какой повод?
– Сна… сначала давай долбанём!
Человек в очках плеснул в Лёшин стакан, в свой, над третьим остановился:
– Вам сколько?
– Ну, – Сергей пожал плечами, – лейте сколько не жалко.
Мужчина с недовольным видом, медленно стал наполнять стакан; когда миновал половину, Сергей жестом остановил его… Пашин сидел, свесив голову на грудь, обмякший, забывшийся, но вдруг встряхнулся, нашел глазами стоящую у плиты жену, которая терпеливо смотрела на пьянку, не уходила в комнату, велел:
– Надо это, Даш, за водкой! До ларька…
– Здесь достаточно, – приподнял одну из бутылок солидный, – еще много вон…
– А?.. Аха. Ну, тогда!..
Подняли стаканы, чокнулись. Алексей влил в себя залпом, хлопнул дном стакана о стол, отвалился к стене, снова безжизненно уронил голову; мужчина отпил немного, сморщился, передернулся, поскорей потянулся к капусте. Сергей осушил свою порцию маленькими глотками, смакуя.
– Что за повод-то? – спросил на выдохе.
Пашин уже, казалось, уснул, мужчина жевал, тоскливо глядя на полку с книгами по живописи и о христианстве; видно, случайно попал он сюда, сидел из вежливости. Сергей перевел взгляд на Дашу – та лишь тихо вздохнула вместо ответа.
– Может, – подал голос мужчина, – перенесем его на кровать?
– А-а-а? – Алексей попытался выровнять на стуле непослушное тело. – Я… Давай еще… насыпай.
Поводил тяжелым взглядом по кухоньке, наткнулся на Сергея.
– Сергуль! Слушай, радость-то, а! Дом я покупаю, во как! А? Крестовую избу… три комнаты и, это, кухня для Д-дашки такая… Во как! А?.. Наследника в новый дом вне… внесем. Во! П-понял?..
У Пашина была мечта – чтоб жена родила ему обязательно сына; он постоянно говорил об этом, спрашивал, искал, какое лучше дать имя. Ему хотелось какое-нибудь самое русское: «Вавила, может быть? Или Емельян?.. Глеб!.. Петр… Давыд, а?..»
– Новый д… дом! – хвалился он сейчас заплетающимся языком, то и дело сбиваясь на мычание. – Т-только срубили. Смолой пахнет… Крес… крестовый, понял!.. Тут вот это, по это, по Пушкина… Вокруг сад…
– Поздравляю, – отозвался Сергей, веря и не веря услышанному. Конечно, могло вдруг что-то произойти чудесное и появились у Пашина такие деньги. – Молодец…
– Угу, – удовлетворенно кивнул хозяин и отвалился на спинку стула, обмяк; дышал, тяжело сопя, открыв рот.
Мужчина в очках налить еще не предлагал, Даша стояла у плиты безмолвным укором… Сергей решил уйти… Что ж, жалко, конечно, – на столе столько водки, но самому взять и налить неудобно. Пашин уже вряд ли скоро очухается – будет вот так сидеть, бубнить. И переночевать здесь спокойно не получится.
– Ну ладно, – поднялся Сергей из-за стола; одеваясь, спросил: – Это, Даш, действительно, насчет дома-то?
– А-а, – она устало взмахнула рукой, дескать: слушай его.
– Понятно… До встречи.
Так же тихо, покорно, как и впустила, Даша пошла, чтоб закрыть за ним дверь.
После выпитых сотни грамм в голове пошумливало, хотелось добавить. Сергей шагал к Сане Решетову, у него надеясь переночевать и, может, выпить еще… Проходя по мосту через протоку Енисея, покрытую темным, весенним, а сейчас, ночью, кажущимся совсем черным льдом, вспомнил он тот Енисей, вблизи которого провел прошлую ночь. Усмехнулся невольно пришедшему сравнению, что и течение жизни совсем неодинаково: бывает, живешь медленно, лениво, дни проползают длинные, скучные и пустые, и нечего вспомнить, а потом неожиданно подхватит, завертит, понесет так, что в глазах рябит. Вот неделю не был он здесь, а сколько впечатлений и мыслей новых его наполнило, новые знакомые появились, и казалось, что и дома, и улицы, и мост изменились, словно прошло несколько месяцев с тех пор, как он видел их в последний раз.
За протокой – Новый Минусинск, но и здесь много маленьких домиков, правда, уже двадцатого века: активная застройка началась перед революцией, когда навели через протоку понтонный мост… За частным сектором пошли пятиэтажки, а дальше – девятиэтажные крупнопанельные здания. Сотни теплых желтых окон со всех сторон, люди перед сном выгуливают собак, пацаны заигрались в футбол – истосковались, наверное, за зиму… В одной из этих девятиэтажек живет и Саня Решетов, свободный художник, бывший муж, отец двух детей, бросивший семью и теперь, как и лет двадцать назад, ругающийся с матерью из-за громко звучащей музыки и беспрерывного торчания у Сани приятелей. У него всегда кто-нибудь есть, частенько ночуют художники и другие творческие люди.
