Катрин Панколь - Я была первой
– Принесите нам два кофе, – говорит он. – Мне – очень крепкий, а…
Он вопросительно кивает в мою сторону, похоже забыл как меня зовут.
– А мне, пожалуйста, обычный.
Официант уходит неслышно как самостиратель. Он возвращается с огромным блюдом, на котором лежат всевозможные сласти: черепичное печенье, залитое карамелью, маленькие шоколадки с фисташковой начинкой, трюфели, пралине, клубничные и лимонные тарталетки, крошечные эклеры с шоколадным и кофейным кремом.
От обилия соблазнов у меня слюнки текут, глаза разбегаются. Я не знаю с чего начать. Мое излюбленное лакомство – черепичное печенье – здесь выглядит особенно аппетитно: хрустящее, золотистое, с выступающими бороздками, длинными и тонкими, будто волны у парапета, с прозрачными карамельными жемчужинками и сахарной бахромой. Этот маленький шедевр имеет мало общего с черепичным печеньем из магазина, крупным и безвкусным. Здесь вообще все продумано: каждой твари по паре – я это быстро прикинула. Значит, мне полагается одно черепичное печенье. Возникает дилемма: приберечь ли мне его на закуску, когда во рту прочно воцарится вкус кофе, или отведать прямо сейчас. Я решаю не спешить и начать с клубничной тарталетки. Приняться за десерт первой я не смею: роль подчиненной обязывает.
Шеф тянется коричневыми пальцами к вожделенному блюду, роется, щупает, выбирает, наконец, хищно хватает оба черепичных печенья, пралине и шоколадный эклер и жадно отправляет в рот. Я столбенею.
– Знаете, детка, – продолжает он, смакуя мое законное черепичное печенье, – мои сотрудники преданы мне душой и телом…
Свое тело я согласна была предложить только в обмен на что-нибудь стоящее. Под стоящим подразумевались не покровительство шефа, не продвижение по службе, не шуба, не брильянты и не поездка на острова Бикини. Я хотела получить ценные сведения о своей душе, услышать как мне себя вести, чтобы проникнуться уважением к самой себе, понять кто я, откуда и куда мне плыть дальше. Я готова была платить дань лишь тому, кто вернет мне ощущение цельности. Мне необходимы были новые данные, чтобы успешно продолжать начатое расследование, и приз полагался тому, кто сумеет их добыть.
Коричневым шефом правил серый сверх-шеф. При виде Серого Коричневый дрожал как деревце. У Серого были огромный кабинет с четырьмя окнами и двумя секретаршами, служебная машина, личный шофер и черный Лабрадор. Когда Серый смотрел на своих подчиненных, у него в глазах зажигался огонек, который, казалось, говорил: я за вами наблюдаю, ваша проблема мне ясна.
Однажды мы все собрались в его огромном кабинете. Мужчины говорили, я сидела в сторонке. Вдруг один из коллег, мой ровесник, поворачивается ко мне и говорит, не стесняясь окружающих:
– Я забыл папку и фотографии у себя на столе. Сходи, посмотри!
И преспокойно продолжает рыться в бумагах. «Ни с места, – приказываю я себе, – ни с места. Он не имеет права так со мной обращаться. Я ему не прислуга. У него тоже две руки и две ноги – пусть сам идет. У нас равноправие.»
Он снова поворачивается и в изумлении смотрит на меня. Я сижу неподвижно. Он удивленно разводит руками, молча указывает мне на дверь, должно быть на тот случай, если я забыла дорогу. Сдаваться он не намерен. Воцаряется напряженная тишина, риторические вопросы повисают в воздухе. Все молча наблюдают за исходом спора, древнего как сама жизнь.
Серый, Коричневый и все остальные не спускают с меня глаз. Девицы с интересом ожидают моей реакции. Хватит ли у меня храбрости держаться до конца? Уволят меня или нет? Они в недоумении следят за каждым моим движением. Проходит каких-то несколько секунд, а мне кажется, что позади целое столетие или даже полтора. «Мы веками были у них в подчинении, – говорю я себе, – веками беспрекословно их слушались. Ни с места. Ни с места.»
А потом – встаю и иду к двери. Запомнить это на всю жизнь. Хранить в памяти вечно, чтобы больше такого не повторилось. А к чему, собственно? Я недотепа, кретинка, пустое место. Вот именно, пустое место. Конфетная обертка. Я себе противна до тошноты, готова сама себя растоптать, ненавижу себя лютой ненавистью. Если ты сама себя не принимаешь всерьез, то чего же ждать от других? Ты не должна прогибаться перед мальчишкой своего возраста! Ты вообще ни перед кем не должна прогибаться, и точка! Лакейская душонка!
Я протягиваю заносчивому коллеге папку с фотографиями, возвращаюсь на свой наблюдательный пост и ловлю на себе пристальный взгляд Серого. Все кончено, подруга, ты уволена. Тебя вышвырнут с работы прямо сейчас. Жаль, я сегодня утром не прочла гороскоп на день.
Мероприятие подходит к концу. Все встают, собирают бумаги. Серый говорит, обращаясь ко мне:
– Мадмуазель Форца, не могли бы вы задержаться?
Уволена. Приговор отчетливо читается в глазах коллег, которые стараются не встречаться со мной взглядом, и направляясь к двери, старательно меня обходят, притворяются, что видят меня впервые. Петух пропел, и Апостол Петр трижды отказался от своего кореша. Коричневый смотрит на меня с нескрываемым раздражением. «Упрямая попалась, – думает он, – сейчас ее поставят на место.» Я раздражаю его с самого начала, прежде всего тем, что отказываю в доступе к своему телу. Он вызывает меня к себе в кабинет, заставляет пересчитывать скрепки, складывать резинки, точить острые карандаши. Он издевается над моей мини-юбкой, пытается прижать к стене, когда я наливаю себе кофе, но мне всякий раз удается ускользнуть. Как он ни старается, ему меня не поймать. Стоило, спрашивается, нанимать на работу хорошенькую блондиночку, если не можешь задрать ей юбку?
Я остаюсь наедине с Серым. У меня мурашки бегут по коже. Я готовлюсь к худшему. Решаю перейти в наступление. Пропадать, так с музыкой, по крайней мере, начну себя уважать.
– Он не имел права мне приказывать! Он мне не начальник!
– Это вы не имели права ему подчиняться! Не позволяйте этим кретинам гонять вас с поручениями! Обращайтесь с людьми так же как они с вами. На равных. Иначе вас никогда не будут уважать…
И тут я чувствую, что влюбилась.
Он разглядел во мне тонкую душу, и обращается именно к ней. Он совершенно бескорыстно поделился со мной частичкой своей власти, власти серого человека. Он уступил мне кусочек своей территории, чтобы я могла разбить лагерь, произвести учет оружия и покончить с чередой отступлений. Я встаю, выпрямляюсь. До него я была никчемной куклой, которую можно рвать на части, бросать на землю и поднимать когда вздумается. Теперь у меня за спиной вырастут крылья и понесут меня к нему. Я увеличиваюсь в размерах. Мое сердце надувается как воздушный шар. Я вот-вот взлечу. Я счастлива, я так счастлива. Я хочу взглянуть на мир его глазами. На меня давно уже не смотрели так благодушно-доброжелательно. Еще, прошу вас, дайте мне еще внимания, полезных советов, ценных указаний, облагородьте мне душу. Наверное, это и есть любовь, когда другой видит в вас то, чего вы сами не замечали, извлекает наружу и преподносит вам будто драгоценный слиток.
