Элис Сиболд - Счастливая
Мы с папой в тот вечер от души повеселились. Это большая редкость. У моего отца нет хобби, нет тяги к спортивным играм (зафигачь ему мячом в голову — он даже не поймет, что это было) и приятелей тоже нет, есть только коллеги. Он вообще не понимает, зачем нужно расслабляться. Как-то в детстве, когда я разложила какую-то настольную игру и попросила его со мной поиграть и заодно отдохнуть от работы, он сказал: «Отдыхать скучно». Потом он частенько повторял эту фразу. Причем искренне.
Но у меня всегда было подозрение, что без нас, а главное, без мамы отец может быть другим. Что он оттягивается, например, за границей или в компании своих аспирантов и аспиранток. Мне нравилось оставаться с ним один на один. Во время поездки в «Эмерсон» мы из экономии сняли номер на двоих.
Устав от походов по Бостону, я скользнула в двуспальную кровать с того краю, который был ближе к ванной. Отец вышел в вестибюль, чтобы почитать и, видимо, позвонить маме. А у меня сна не было ни в одном глазу. Я заранее сбегала к установленному в коридоре автомату и набрала ведерко мелких кубиков льда. Диверсия была продумана во всех деталях. Часть кубиков я разложила под одеялом, чтобы они оказались у отца в ногах, а ведро с остатками задвинула под кровать, со своего боку.
Когда папа вернулся в номер, я притворилась спящей. Скрывшись в ванной, он переоделся в пижаму, почистил зубы и выключил свет. Мне был виден только его силуэт; вот он откинул одеяло, собираясь лечь. Я ликовала, хотя и трусила. В гневе отец был страшен. Я принялась считать про себя, и вот желанный миг настал. Дикий вопль и брань: «Ой, черт, какого…»
Сдерживаться не было сил. Меня сотрясал неудержимый хохот.
— Элис?
— Один-ноль! — выдавила я.
Сперва он и впрямь рассердился, а потом запустил в меня ледышкой. И понеслось!
Это было настоящее сражение. Я не сдавалась. Из одеял мы устроили бункеры. Папа бросал ледяные кубики целыми пригоршнями, а я отправляла их назад пулеметными очередями, выжидая, когда он высунется из укрытия. От смеха мы обессилели. В какой-то момент отец напустил на себя строгость, но его хватило ненадолго.
Наконец он испугался, что у меня начнется истерика — «на почве гиперактивности», как выражалась мама, — и сражение прекратилось. Но… какое чудо — увидеть отца веселым и бесшабашным. В таких случаях, которые выдавались крайне редко, я видела в нем старшего брата. Инициатива всегда исходила от меня, но когда в нем просыпался мальчишка, мне отчаянно хотелось, чтобы он остался таким навсегда.
Как юная провинциалка грезит о Голливуде, так я грезила о Сиракьюсском университете. Сестра оставалась под боком у родителей, а мне не терпелось уехать в Сиракьюс — подальше от дома. Чтобы там, вдали, слепить себя заново.
В соседки по комнате мне определили Нэнси Пайк, восторженную толстушку из штата Мэн. Летом, перед началом учебного года, она разузнала мое имя и адрес, чтобы написать письмо. На шести страницах она с энтузиазмом рассказывала, что именно собирается привезти с собой, и каждой вещи давала подробную характеристику. «У меня есть чайник. Небольшой такой чайничек, больше похожий на кофейник, но на самом деле он предназначен только для кипячения воды. Сзади у него вилка, которая вставляется в розетку. Незаменимая штука, если нужно приготовить суп или вскипятить воду для чая, только суп прямо в нем варить нельзя».
Нашего знакомства я ждала с содроганием.
Когда в день заезда мама с папой привезли меня в кампус, со мной творилось нечто неописуемое. Впереди открывалась новая жизнь; вокруг были новые люди. Общежитие, где проживали и парни, и девушки, сулило такие возможности, о которых я боялась заикнуться вслух. Мама сделала лицо, как у Донны Рид, которая снималась в сериале «Даллас», — налепила особенно гадкую улыбочку с признаками позитивного отношения к жизни, почерпнутыми неизвестно откуда. Отец сразу начал выгружать из багажника мои вещи, чтобы скорее с этим покончить, и без конца приговаривал: «Поднятие тяжестей — не мой конек».
Нэнси меня опередила: выбрала себе кровать, повесила на стену драпировку в виде радуги и уже расставляла по местам свои сокровища. Ее родители, братья и сестры задержались, чтобы познакомиться с нашей семьей. Маска Донны Рид растрескалась от панического страха. А папа выпрямился во весь свой профессорский рост, чтобы с академических вершин взирать на людишек, выказывающих интерес к спорту или быту. «Я на два столетия опоздал родиться», — любит повторять он. Или еще: «Родителей у меня не было. Меня, единственного и неповторимого, произвела на свет Земля». По этому поводу мама всегда язвила: «Твой отец на всех смотрит сверху вниз — надеется, что на таком расстоянии не будут заметны его скверные зубы».
Чокнутая семейка Сиболдов познакомилась с экзальтированной семейкой Пайков. Бочком-бочком Пайки удалились: повели Нэнси обедать. Как в воду опущенные — думаю, это самое уместное определение. Их лапушка-девочка была обречена на соседство с каким-то чудовищем.
В течение первой недели мы с Нэнси почти не общались. Она щебетала, а я, лежа на койке, смотрела в потолок.
На шумных, непринужденных установочных беседах, которые проводили с нами кураторы общежития («Так, теперь поиграем в игру — называется „приоритеты“. Записывайте. Учеба. Общественная работа. Элитарное студенческое объединение. Кто может сказать, какие приоритеты вы бы добавили к этому списку и почему?»), моя соседка вечно тянула руку. Одна такая беседа длилась до бесконечности: все девчонки с нашего этажа сидели по-турецки на лужайке перед столовой и слушали инструкции по стирке белья; у меня возникло ощущение, что родители сплавили меня в дурдом.
В комнату я вернулась почти бегом. Прошла уже неделя, и я перестала ходить на ужин. Когда Нэнси полюбопытствовала о причинах, я сказала, что соблюдаю пост. Если у меня вечерами подводило живот, я просила Нэнси принести мне какой-нибудь еды. «Только белой, — настаивала я. — Никакого разноцветья. Французский композитор Эрик Сати питался исключительно белыми продуктами». Бедняга соседка тащила мне горы творога и гигантские порции пюре. Я лежала в постели, ненавидела Сиракьюс и слушала Эрика Сати, из чьих текстов составила себе новый режим питания.
Однажды вечером мне послышалось какое-то шевеление в соседней комнате. Зная, что все ушли на ужин, я выглянула в коридор. Одна дверь была приоткрыта.
— Эй, кто там? — окликнула я.
В той комнате проживала самая красивая девчонка нашего этажа. В день заезда моя мама ткнула пальцем в ее сторону: «Как я рада, что тебе не придется жить в комнате с этой знойной блондинкой. Мальчишки будут к ней становиться в очередь».
