Захар Прилепин - Восьмёрка
Отец был в одном сапоге — это его сапогом и били его.
Он ничего не говорил и не прикрывал лицо, а только пытался раз за разом всё-таки пройти в квартиру, чтоб, наверное, где-нибудь там затаиться.
Мать оказалась сильнее, она вытолкала его в подъезд и столкнула с лестницы.
Пацан выбежал вослед и видел, как отец, не совладав со своими ногами, загрохотал вниз и там, внизу, размашисто падая, ударился головой о железную решётку.
У него так и остался шрам, некрасиво заросший.
— Мы и не видимся толком с тех пор, — помолчав, добавил «комод». — Он приходит иногда, опойка… глухой на оба уха… А чего мне с ним делать… Что я ему скажу?
Только что мы зачищали дом в Старых Промыслах — дверь нам не открыли, и тогда «комод», изловчившись, высадил её первым же ударом ноги.
Удар был такой силы, что дверь, словно вырванная взрывной волной, сшибла и накрыла человека, стоявшего за ней.
— Ствол! — заорал кто-то. — У него ствол!
У человека под дверью был в руке автомат. Сам человек был накрыт по грудь — одна борода, засыпанная известкой, топорщилась — зато рука с автоматом была зрима, он силился этот автомат поднять, и пальцы его шевелились на рукояти.
Все мы прянули в стороны, чтоб не принять ожидаемую очередь в себя, один «комод» резво прыгнул прямо на дверь — ну, то есть на грудь бородатому — и, ещё несколько раз подпрыгнув, затоптал его желанье и стрелять, и вообще смотреть по сторонам.
Потом «комод» ногой выбил автомат из руки закатившего глаза и погребённого под дверью несчастного и, не забыв крикнуть нам, спрятавшимся за косяками: «На кухню бегом, блядь!», — скрылся в ближайшей комнате — нет ли там ещё кого.
Теперь «комод» разделся по пояс — был он загорелый и красивый, как большой, обветренный камень, — и полез под колонку помыться.
Подцепил с земли кусок проволоки, свернул из неё хитрый крючок. Прихватил одной стороной крючка рукоять колонки, другую сторону приладил к крану — в итоге вода полилась непрестанно, пенная и ледяная.
Обветренный камень под водой радовался и рычал.
Допрос
Они встретились у памятника, как договаривались. Никогда тут раньше не забивали стрелку, но с этой площади оказалось совсем близко до староплесецкой бани, которую они ещё не посещали.
Когда Новиков выходил из метро, Алексей уже стоял там — он высокий, его заметно.
Лёшка иногда делал такое движение левым плечом, будто там сидит попугай и хохолком щекочет ухо. Двинет плечом — и попугай чуть переступает, унося щекотный хохолок.
Пока Новиков шёл, Лёшка два раза дрогнул плечом, глядя куда-то в сторону.
На скамейках, разнообразно и бессмысленно, как обезьяны, сидели молодые люди — кто на самом краешке, кто раскачиваясь на спинке, кто примостился прямо на брусчатке, прислонясь к сиденьям спиной… один, с длинными ногами, лежал, занимая почти всю скамейку, головой на девушкиных коленях — девушка копошилась в его многочисленных разноцветных волосах…
Новиков тоже так когда-то делал и в те дни нравился себе. Сейчас так не делал и оттого нравился себе ещё больше. Зато все похожие на него юного — уже не очень нравились Новикову.
Закурив на ходу, он успел задаться вопросом, а понравилось бы ему, если б не этот длинный, а он сейчас лежал на скамейке, и, скажем, три девушки трогали бы его волосы, и тихо щипали уши, и принюхивались к темени…
Пока разрешал эту задачу, дошёл до Лёшки — тот оглянулся. Они обнялись — и сразу же их потащило в разные стороны, причём Новикова очень больно сжимали сразу и за шею, и за локти и туго зацепили куда-то под живот… подпрыгнули огромные буквы «Samsung», памятник повалился в сторону, и птицы с его плеча взлетели не вверх, а вбок.
Мельком Новиков взглянул на Лёшку и понял, что с ним происходит то же самое. Три здоровых, как мясорубки, мужика, волокли их обоих, но в разные стороны — к припарковавшимся неподалёку машинам…
Машина для Новикова уже раскрыла заднюю дверцу. Водитель, прищурившись, смотрел на приближающихся людей, левой рукой похлопывая по своей двери, а правой крепко держа руль. Машина уже была заведена.
Когда Новикова, согнутого, волочили мимо лавочек, он ещё успел заметить того самого длинного, с волосами, у которого девушка… копошила в темечке… Привстав, слегка ухмыляясь, длинный заглянул Новикову в лицо. Новиков вдруг понял, что это не девушка рыскала в его голове — а такой же волосатый тип мужеского пола. Девушек на лавочках вообще не было.
Новиков попытался хоть немного выпрямиться — так, у всех на виду, идти, семеня в такт со свистом дышащим мясорубкам, было унизительно и гадко.
На долю секунды ему это удалось.
— Ну-ка, на хер отсюда! — сказал волосатым один из державших в своих тисках Новикова.
Тот, к кому он обращался, сделал шаг в сторону и двумя пальцами отдал издевательскую честь, коснувшись бритого виска накрашенным длинным ногтем на среднем пальце.
Новикова снова пригнули и ловко вбросили в машину. Затем, как костыли, покидали внутрь его оставшиеся снаружи неловкие ноги и уселись сами. Машина неспешно тронулась.
Почему-то в глазах у Новикова стоял этот длинный ноготь и мельтешили голуби, взлетевшие с плеча памятника вбок.
Новиков даже оглянулся, чтоб убедиться, что памятник стоит ровно.
Его слегка тошнило.
Он поискал глазами Лёшку: куда его? туда же, куда и меня? а меня куда?
— Вы с ума, что ли, сошли? — спросил Новиков, глядя поочередно на всех своих спутников.
— Падла какая — руку прожёг мне бычком, — сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, сидевший справа и лизнул свою руку мясистым, но сухим языком.
Новиков вдруг вспомнил, что действительно держал спрятанную в ладони сигарету. Ни в тюрьме он не сидел, ни в армии не служил, но часто так делал: таил никотиновый огонёк в руке — это было некоторым кокетством, но неброским, ненавязчивым.
«Наверное, когда меня схватили под руки, бычок угодил в лапу этому вот…» — догадался Новиков.
— Я же не нарочно, — сказал он с такой искренностью, как будто его взяли из-за этого бычка.
Тем более что брать Новикова было, кажется, не за что.
И Лёшку, кстати, тоже.
Новиков работал в книжном магазине, Лёша — оператором в кино. Они дружили с детства.
Последний раз товарищи нарушили закон, наверное, год назад, когда в случайной компании кто-то предложил пустить по кругу косячок — ну и пустили. Лёша травку любил, но сам, кажется, никогда не покупал — Новиков, напротив, был к траве равнодушен — он и водку-то перестал пить с какого-то времени. Так, пивка, винца, рюмку коньяка…
