Анатолий Приставкин - Ночевала тучка золотая
Где-то лишь на подъезде к станции полюбопытствовал:
— Колонисты небось?
— А что? — настороженно спросил Колька.
— Бегете…
— Куда… Мы бегем?
— Ну куды-куды… Ясно, куды все бегут… Домой! — сказал мужик и причмокнул, понукая лошадь.
— Может, у кого и есть дом… А у кого и нет, — огрызнулся Колька. И посмотрел на мужика.
Но тот, видать, не собирался ссориться и разговор затеял вовсе не для обличения. Он приподнял кепочку, глянул на братьев, точно в голубое окунул. Молвил кротко:
— А ведь верно. У кого он есть… А у кого? Я скажу, такая война, что всех перевернула и выкинула из привычного… Небо с землей поперепуталось, живые с мертвяками… А нонче-то вдруг все поняли — войне-то конец… О доме заговорили… — Он молчал, но ответа не ждал. В свое погрузился. И снова начал неожиданно: — До этого о жизни не думали, думали не как жить, а как бы выжить… Не до жиру, быть бы живу, во как думали! Как уцелеть. — Он постучал кнутовищем по ноге, и она отдалась деревянным стуком. Только теперь братья заметили — мужик-то без ноги. Инвалид, значит.
Он между тем продолжал:
— …Отдал часть себя, другую часть готов был отдать. Вроде сам себе не нужон был. А сейчас дело-то к концу, так себя жалко стало… А вдруг, думаю, поживу? А где жить? — спрашиваю. — Дом-то где? Где? Нету… Семью поубивали и дом спалили. Так я в свою деревню не поехал, как узнал. Приехать на такое — все равно что на кладбище поселиться! Кажен день кровью истекать. Себя убьешь… Вот и решился в Березовскую… Ну, как приживусь… Вы-то малы, у вас запас времени есть шерстью обрасти. А у мине нет. Я без надежды поселялся… Это сейчас надежда появилась. Вон, за станцией на подсобном я вкалываю. Если что, Демьяна спросите…
Сказал и снова будто под козырек спрятался. Ушел, как черепашка под панцирь.
Когда братья у станции сошли, поблагодарили, он вроде бы оживился, кивнул:
— Бывайте! — И дернул вожжи. — А вообще приходите, если не побегете… Я-то лично не побегу. Край-то богатый, можно бы жить… Страх все портит. А мне так все одно бояться нечего. Кончилась моя боясть…
Братья еще раз сказали «спасибо» и пошли. Враскорячку пошли, костистые их зады на тележных слегах порядком набило. Добрели до серных ямок, ополоснулись, стало легче. Совсем легко. Будто те вонючие ямки были наполнены живой водой из сказки.
А когда-то, в невероятно далекие времена, ехали сюда, на воды, барышни и барины из северных столиц… В белых нарядах с цветными зонтиками, в богатых экипажах, гуляли тут столичные дамы и усатые офицеры, и все затем лишь, чтобы попить кавказских вод и привести в порядок здоровье… Играл им тут духовой оркестр, цвели глицинии. А после горячих вод прекрасные господа поднимались наверх, к ротонде, и смотрели на дальние горы в закатном золотом свете… Как выразилась Регина Петровна: лицезрели!
Так ли было или придумала воспитательница сказку, братья не разобрали. Воды-то были, они тут и до Кузьменышей текли. А вот что касается господ, ради ямок тащившихся без поезда из Москвы, тут братья откровенно засомневались. Ради чурека, скажем, ради картошки или алычи, другое дело… Жрать захочешь, прискочишь… А вода, она и есть вода. Ешь — вода, пей — вода…
Но поезда все не было, а его здесь, с горки-то, издалека видать, братья забрались на небольшую вершинку, где блистала белоснежная ротонда.
Вблизи она оказалась не такой уж белоснежной. Была она облезлая, загаженная, да к тому же все колонны исписаны, исцарапаны надписями: по-русски и по-немецки, наверное.
Сашка присел на каменные ступени, стал смотреть на долину. Как некогда барышни и кавалеры смотрели. А Колька нашел острый камень и нацарапал на колонне: «Кузьмины из Томилина. 10.9.44 г.» Усмехнулся, разглядывая надпись. Знайте наших, тоже, мол, принимали воды и лицезрели закаты в горах! Приедут они через… ну… через двадцать лет стариками, как этот Демьян, покажут шакалам детдомовским на ротонду: гуляли тут с Сашкой… Оркестр, мол, играл, и барышни с зонтиками ахали от восторга…
Колька свою картину додумать не успел, за дальним изгибом плешивой горы дымок показался. Братья рысцой побежали вниз, успели как раз к поезду.
Сашка деловито прошел вдоль состава, заглядывая под вагоны, наконец нашел то, что надо, позвал брата.
— Смотри! — указал пальцем.
Прямо под вагоном, нависая над рельсой, прикреплен грязный рыжий ящик, продолговатый, как гроб.
Сашка приподнял крышку и велел Кольке лезть.
— А не уедем?
— Ну, уедем, — сказал Сашка. — Ну и что? Громко сопя от натуги, Колька влез в ящик, потом туда забрался и Сашка. Выходило, что валетом ехать можно. Прямо в боковой стенке набиты круглые отверстия, в них можно смотреть одним глазом. Рядом шпалы, рельсы, трава. Одно боязно, не оторвался бы ящик на ходу, а то правда гробом станет.
— Гроб железный с музыкой! — сказал Колька в дыру. — Из северных столиц… В экипаже, на воды… Господа прибыли, Кузьмины!
И щеки надул: «Пум, пум, пум, пум…» Оркестром заиграл в честь своего прибытия в собачнике.
А Сашка сказал:
— За бесплатно куда хошь? А?
— А куда ты хошь? — спросил Колька. — Пум, пум, пум…
— Дальше, дальше, — сказал Сашка. — Я еще дальше хочу. Я обратно не хочу.
— А хуже не будет?
— Чем сейчас-то?
— Да. Чем сейчас!
Поезд впереди загудел, громыхнули вагоны. Ящик с силой тряхнуло.
Колька громче ударил марш: «Пум, пум, пум…» А Сашка предложил:
— Поехали, а?
— Сейчас?
— А что?
— А Регина Петровна?
Сашка промолчал.
— Она с мужичками одна останется? Не жалко? — крикнул Колька.
Сашка быстро откинул крышку и выскочил. За ним вывалился и Колька, споткнулся о шпалину. Смотрели вслед поезду, вагону со своим, уже ставшим своим, ящиком. Будто мечту проводили.
Ночевали в полусгоревшем товарняке на запасных путях. И у Регины Петровны объявились лишь вечером следующего дня.
Но прежде прошли мимо склада, чтобы убедиться, что замок, тот самый замок с задвижечкой, на месте.
Воспитательница открыла не тотчас. Увидев братьев, пригласила войти, но сделала шаг: тише, мол, дети спят.
Кузьменыши на цыпочках прошли в комнату, оглядываясь на кровать, где валетом в разных позах спали мужички. Жорес разбросанно, на спине, а Марат, наоборот, комочком, натянув одеяло на голову. Сейчас стало заметно, что Жорес старше.
Сама Регина Петровна была в ярко-розовом, сверкающем, как золото, платье, с пуговицами и очень длинном, до пола.
Такая блестящая, с распущенными черными волосами, она показалась братьям еще прекрасней. Вот уж и правда царица.
