Андрис Пуриньш - Не спрашивайте меня ни о чем
…тусклый янтарный браслет на ее тонкой нервной руке. Хрустальный кулончик в ямке ее золотисто-загорелой груди. Шелковистые волосы, сколотые ромашкой из слоновой кости. Темные глаза, быть может, чуточку отливающие зеленым, когда она смеется. Ее танцующая поступь и медлительность кошки, внезапно переходящая в эластично-упругую витальность пантеры. Печаль. И озорная, милая ребячливость. Хочу поцеловать, когда стоим вечером в дюнах, прислонясь к сосне. Дозволено положить руки ей на плечи, нежная улыбка и столь же нежный шлепок по моим губам. Вьюном из-под рук, и вот под ладонями лишь подрагивающий на ветру ствол дерева…
Выкошенные луга и вешала для сена кутались в белый туман. От земли тянуло прохладой. Вдали мычала и позвякивала цепью корова, ей хотелось домой.
Вечерний сумрак опустился на сад Дианы.
В ее окне мерцал слабенький свет.
Я не хотел тревожить ее домочадцев и подкрался к окну. На столе горел ночник под алым абажуром. Комната тонула во тьме, и единственным средоточием света была она.
Диана сидела спиной к окну и курила. В пепельнице уйма окурков.
Вдруг она почувствовала мое присутствие, хоть я ничем тишины не нарушил. Она повернулась с улыбкой усталости. Как бы говоря: «Ах, это ты! Все-таки хорошо, что пришел».
Она подошла, убрала с подоконника глиняную вазу с тюльпанами и раскрыла окно. Улыбалась она через силу.
— Иногда я… иногда мне бывает слишком тяжело…
— Я понимаю, — сказал я.
— Пережито столько… Тебе лучше…
— Знаю…
Я влез в комнату и прикрыл окно. Хотел поставить на подоконник вазу, но Диана велела оставить ее на столе. Она потушила о раковину сигарету. Придавила слабо, и окурок продолжал тлеть. Я истер окурок до самого фильтра. Раковина раскачивалась и переваливалась с боку на бок. Диана глядела на нее, покуда раковина не замерла.
— Я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.
— Да, — ответил я. — Конечно.
— А ты… я хочу сказать, могла бы я быть той, кого ты, возможно… Какая чепуха! Ты же знаешь, что я хочу сказать… Только не подумай, что я малость спятила… Только не подумай, что я этого не знаю… Я знаю все о тебе и о себе… И мне от этого мало радости…
— Ты красивая, — шепотом проговорил я, — как самый прекрасный цветок в самом большом саду мира.
Она слабо улыбнулась.
— Какой же ты нечуткий.
— Что? — еле слышно выдохнули мои губы.
Она подошла совсем близко, голос ее звучал глухо. Я завороженно смотрел ей в глаза, и в них было все, ради чего жив человек. Я поднял руку и убрал у нее со лба локон. Рука моя скользнула по мягким волосам и осталась у нее на шее. Под пальцами я ощутил серебряную цепочку и тепло золотистой кожи. Внезапно вся она с жадностью потянулась мне навстречу, ее губы и вся она, и я тоже устремился к ней. Губы наши судорожно слились, и голова у меня пошла кругом. Я себя не узнавал.
Я держал ее в объятиях, и она льнула ко мне все крепче. Вдруг она отвернулась и высвободилась из моих рук. Отошла к книжной полке, взяла несколько книг и положила на стол.
Я захмелел, будто от вина. В голове вертелись тысячи мыслей, но сводились к одной, главной: спасибо судьбе за то, что существую я и существует она.
Меня качало, как на качелях. Ну и ладно! Пусть она думает: а он-то по сравнению со мной слабачишка. Все чудесно, пусть она думает: он покорен, набросила на него лассо, как на норовистого жеребчика, вот он и не брыкается. Могу повести его куда захочу, делать с ним что захочу. Он принадлежит мне. Обрела его за один поцелуй, заставивший его позабыть обо всем на свете. Я стала его миром, а двух миров не бывает…
Диана складывала в сумку книги. Ее волнение прошло так же скоро, как наступило.
— Помню, как я тебя тогда ждала… Ждала каждый день… Во всяком случае, я чувствовала, что понравилась тебе… Ощущала себя розой, ждущей садовника…
Дыханием касаясь ее душистых волос, я резко повернул Диану к себе.
— А-а, — выдохнула она удивленно, потом положила руки мне на плечи. Я привлек Диану к себе, гладил ее плечи и руки, и целовал ее еще и еще, и ее лицо, тянувшееся ко мне, выражало покорность, и сухие губы слегка подрагивали.
Где-то над морем сверкнула молния, и я увидел лицо Дианы белым как снег, и белыми были мои руки, бережно державшие ее голову. В глазах под ярким светом тенью промелькнул испуг.
Пророкотал гром. В комнате стало душно. Гроза подкралась незаметно.
С потемневшего неба хлынули потоки воды. Капли дождя барабанили по карнизу и щелкали по стеклу, шустрыми муравьями сбегали на землю.
Мы подошли к окну.
Я раскрыл одну створку.
В комнату устремилась прохладная свежесть.
Я стоял, обняв ее за плечи. Теплые слезы небес падали нам на волосы и скатывались по щекам, и казалось, мы плакали. Томимые жаждой сады и луга взахлеб глотали влагу, и чья-то незримая рука метала огненный серпантин, и в тучах гулко хохотало.
Вокруг абажура кружились в танце насекомые на целлофановых крылышках, мошкара, которой посчастливилось найти в открытом окне спасение от смерти.
Грозовые тучи угрожающе проплыли над садом и домиком дальше, по направлению к Лимбажам.
Еще моросил мелкий дождик.
— Сходим к моему брату, — сказала она. — Обещала сегодня принести ему кое-какие книжки.
— У тебя есть брат? — спросил я, и что-то сдавило мое сердце.
— Да, — ответила она. — А что в этом необычного?
— Ничего, — ответил я. — Ничего.
Она достала из шкафа большой черный зонт.
— Пойдем с тобой, как грибы-двойняшки под одной шляпкой, — засмеялась она и кинула мне сумку с книгами.
Ее поцелуи порхали по комнате, вились сквозь облачка мошкары, трепеща, уносились в сад и стряхивали влагу дождя с сине-белых валиков сирени, прилетали назад в комнату и прятались под зонтом, мгновенно касались моих губ, оставляя на них сладковатый с горечью привкус ирги, и улетали вдогонку грозовым тучам.
Нисколечко мне не улыбалось идти к ее брату…
Мы шли по мокрому шоссе, навстречу нам бежали торопливые ручейки. Мы лавировали среди луж, я держал раскрытый зонт, и она обеими руками держалась за мой локоть. Я ощущал ее дыхание и тепло. То и дело ее щека касалась моего плеча.
Мы пришли к деревянной, обшарпанной двухэтажной даче, казавшейся необитаемой. Когда я пригляделся, то в двух окнах наверху заметил тусклый отсвет лампочки. Диана открыла калитку, висевшую на одной ржавой, истошно заскрипевшей петле.
— Это у брата вместо звонка, — сказала она.
И правда, окно наверху раскрылось, мелькнула чья-то голова, и окно вновь захлопнулось.
Диана привела меня на стеклянную веранду, оконные переплеты которой были разделены на квадратики, остекленные матовым стеклом. Много стекол было выбито. Пол был завален всякой рухлядью, и я зашиб ногу.
— Пропусти меня вперед, — сказала Диана. — Я уже привыкла лавировать среди этого хлама, как лоцманский катер.
— Разве не было бы выгодней привести дачу в порядок? — спросил я. — Летом можно было бы сдавать и грести денежки лопатой.
— Дом нам не принадлежит. Брат только устроил наверху себе мастерскую. Но навести хоть небольшой порядок, конечно, можно бы. Тем более что человек работает в автотранспортной конторе столяром.
Мы поднимались по скрипучей и шаткой лестнице наверх.
— Тебе не страшно, что она когда-нибудь под тобой рухнет? — спросил я.
— Будем надеяться, что нам повезет. Но вообще-то не худо бы. Может быть, тогда брат наконец починил бы ее. Хотя скорей всего он вместо старой поставил бы приставную пожарную.
Она распахнула дверь, и мы вошли в просторное помещение, в котором горели пять массивных свечек на длинноногих подсвечниках: по одной в каждом углу, а пятая на столе.
— Чао, — сказала Диана, и я тоже приветственно бормотнул.
За столом на высоких табуретах, как на насестах, сидели трое: двое мужчин и женщина, закутавшаяся в клетчатый плед. Они прихлебывали из щербатых фарфоровых кружек кофе и о чем-то умно рассуждали.
Диана была здесь свой человек и представила меня.
Даму звали Скайдрите. Она была полновата, лет под тридцать, алый рог, маленькие пухлые ручки. Одним словом, едва не лопалась от здоровья.
— Теперешняя натурщица моего брата, — усмехнулась Диана. — Он хочет стать вторым Рубенсом.
— Алфонс, член районного объединения молодых авторов. Восходящее светило на небе другой галактики.
Мы обменялись рукопожатием. Малый был года на три-четыре постарше меня. От Дианиных слов он покраснел. В этом освещении мне он показался альбиносом. В белой рубашке и галстуке. Довольно длинные волосы были причесаны как на картинке в витрине фотоателье.
— А это мой брат Юрис. Никто в этой шайке не умеет так попусту транжирить время, — рассмеялась Диана.
