Роман Лерони - Не говорите с луной
— Ты чего, Шевалье? — прошептал Александр, перебравшись поближе к солдату. — Бормочешь, как колдун.
— Говорю с луной.
— Нашёл чем заниматься! Лучше бы за кишлаком смотрел.
— А чего за ним смотреть? Всё равно никого нет. Мужики прошли больше половины домов. Уже фонарями в открытую пользуются. Пусто.
Саша посмотрел вниз. По сторонам от дороги, в дворах домов, обрезаемые густой теменью за дувалами и оконными проёмами, метались белые пучки лучей. Он посмотрел на часы. Едкие зеленоватые точки на циферблате едва светились. Был без пяти минут одиннадцатый час ночи.
Луна уже не освещала округу. Неровно отломанной сырной головой она тонула за горной грядой. С каждым мгновением ореол светила становился всё шире и отчётливее. Молочным кругом он охватывал огромное пространство тёмного неба, гася звёзды. Облаков уже почти не было, а оставшиеся растянулись, размазались по чёрному небесному полотну в своём вечном и зыбком стремлении в даль.
Меч сотрёт железо ножен,
И душа источит грудь,
Вечный пламень не возможен,
Сердцу нужно отдохнуть.
Не бродить уж нам местами,
Где поля луной полны.64
Фрагмент стихотворения лорда Джорджа Н. Байрона (1788–1824), английского поэта–романтика, в переводе С. Маршака.
— Ты стихи читаешь? — спросил Александр. Такой поворот дела привёл его в невероятное изумление, если не говорить о впечатлении: здесь, среди холодных, жутких, чужих гор, услышать стихи, и от кого — от самого опасного, безрассудного наёмника, Шевалье.
— Да, есть пару любимых.
— Нашёл время, — перевёл дух Саша.
— А другого времени и нет, старлей.
— Что читал?
— Стих лорда Байрона. «Не бродить уж нам ночами…»
— Байрона?! — снова изумился офицер. Это было уже слишком! Что угодно можно было предположить и ожидать: глупый стишок, вытащенный под лунный свет напряжением постоянного ожидания, вроде, «Идёт бычок, качается»; или что–то из образовательной программы средней школы — Пушкина, Блока, Есенина, но не Байрона. — Это ж где ты его надыбал, Шевалье?
— Давно это было, старлей. Очень давно.
— У нас всегда что–то было очень давно, Шевалье, — неопределённо заметил Александр. — Пошли вниз. Уже пора.
Когда начали спускаться по едва приметной тропинке среди камней, луна уже ушла за горы. Вместе с нею погас и белёсый ореол, оставив небо наедине с холодными, далёкими и мерцающими звёздами, которых с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Ветер не утихал. Он нагонял новые тучи, которых в темноте было не видно. Плотная темень легла склон и тропинку, и идти пришлось, подсвечивая себе путь фонарями. Когда оказались у ближнего дувала, снова пошёл дождь, как и прежде мелкий, но частый. Там, вверху на камнях было теплее — можно было укрыться от пронизывающего ветра, пока же спускались, ветер выстудил сырую одежду, и она, ледяная и жёсткая, касалась тел, заставляя снова и снова трястись в приступах озноба. Возле жилищ стало немного теплее. Здесь было менее ветрено. Александр понимал, что это ненадолго. Едва они выйдут из укрытия, вновь промокшая от дождя, и без того сырая, одежда заставит людей нещадно трястись от злого холода. Очень хотелось зайти в какое–нибудь жилище, сесть к тлеющему очагу, укрыться одеялом и вздремнуть, восстанавливая силы и душевный покой, нещадно истерзанный невыносимыми напряжением и предчувствием.
Они сидели на корточках, прислонившись спиной к дувалу, прислушиваясь к тишине, к тем редким звукам, которые доносились из посёлка, обыскиваемого досмотровым отрядом, вдыхая тяжёлый от холода запах животных, навоза и потухших очагов. Надо было сделать паузу, чтобы осмотреться и освоиться в новой обстановке. Когда где–то совсем близко хлопнула дверь, закрывшаяся по причине чьей–то неосторожности или от сквозняка, они вздрогнули.
— Чёрт! — выругался Шевалье. — Не могу к этому привыкнуть. Очко жмёт, что резиновое, б…ть!
Александр про себя согласился со своим спутником, в который раз проверяя предохранитель на оружии. Он был снят и поставлен на автоматический режим огня. На коротких расстояниях, между домами и глиняными стенами маленьких дворов, в почти полной темноте, когда на прицеливание не будет и мгновения, оставалось стрелять навскидку, выпуская одновременно как можно больше пуль.
— Где же ты это с Байроном, лордом–то познакомился, Шевалье? — спросил Александр, когда схлынула цепкая волна испуга.
— А в то самое время, когда учился на филологическом факультете в университете, — прошептал солдат.
— Ты?! — в который раз изумился Александр.
— Что? Никак не вяжется со мной?
— Что есть — то есть, — не стал лукавить офицер.
— Но это было. Давно. Ещё тогда, когда я был не Шевалье, а Женей Савченко, и поступил в универ самостоятельно. Те, кого протолкнули туда волосатой лапой, учёбу закончили, а меня, как пса безродного, выхватили из–за кафедры на втором курсе, и отправили в дружественный и солнечный Афганистан. От старой жизни остался этот самый Байрон.
— Ты бы всё–таки завязал с армией, — повторил совет Александр. — Пока есть возможность.
— Вернуться нет возможности, — вздохнул Евгений. — Я пробовал. Три года назад, когда отвалялся в госпитале после контузии, решил вернуться на родину и продолжить учёбу.
— Что — не доехал?
— Почему же? — усмехнулся солдат. — Доехал. Не смог подсыпать, сколько просили в университете за восстановление.
— Почему же через военкомат не решил проблему.
— Пробовал. Там тоже отсыпать просили. Я пригрозил судом, разбирательствами, и меня быстренько восстановили, но после первой сессии отчислили за неуспеваемость. Всё равно вышло так, как хотели они. Пришлось возвращаться сюда и снова подписывать договор.
Как–либо прокомментировать это откровение было невозможно. На секунду представив себя на «гражданке», где балом сытой жизни правит пронырливое и хваткое жульё, Александр лишь едва слышно откряхтелся. Армейская передовая была буквальной: вот он — ты, а вон, за тем темным дувалом, или вон, в том чёрном зеве окна, или распахнутых дверях — вражина. И у вас на двоих одна жизнь, и кто первым определит позицию другого, вовремя нажмёт на курок, тот и будет ближайшее время заглядывать в своё куцое будущее и наслаждаться глупыми мечтами о справедливой и уютной гражданской жизни. Что может быть проще? Кроме простодушной глупости и инстинкта выживания — ничего.
— Идём, — сказал Александр. — Лирики пока достаточно. Посмотрим, как дела наши. Не нравится мне, что так тихо. — Мне тоже, — пробурчал Шевалье, перехватывая в руках тяжёлый пулемёт. — Валить отсюда надо, пока не поздно.
Медленно огибая угловую стену дома, плотно прижимаясь к ней спиной, Александр выглянул из–за угла на дорогу, прорезающую посёлок. Тут же в лицо ему упёрся холодный металл автоматного ствола.
— Пух! — сказал Кабан и громко, не хоронясь, заржал.
Сдавленное паникой, как немилосердной гарротой 65, сознание, медленно оттаивало, восстанавливая чувствительность тела, и когда она вернулась, сначала к руке, затем к скрюченному пальцу на курке, Александр испугался ещё больше. Ствол его автомата был направлен прямо в живот пошутившему солдату.
— Ты е…ся, Кабан? — зарычал офицер.
Но солдат продолжал смеяться. Несомненно, эта выходка его очень развлекла.
— Ты бы сейчас уже кишки свои собирал по всей улице!!!
— Да пошёл ты…, старлей! Это бы Шевалье твои мозги со своей морды утирал. Придурки! Обосрались? Сидят, трындят — что за версту слышно.
Гаррота — удавка.
Из–за спины старшего лейтенанта выступил Шевалье и, левой, свободной от оружия рукой, коротко ударил Кабана в грудь. Смех захлебнулся коротким иком, и боец рухнул навзничь, выронив автомат.
— Ты чего?! — возмутился он.
— В следующий раз, свинья, воткну ствол в пасть! — рявкнул Шевалье, сильно ткнув Кабана стволом пулемёта в живот.
— Отставить, Шевалье, — сказал Александр, подталкивая ногой к Кабану оброненный автомат. — Остаётесь здесь. Держите дорогу, пока я не соберу остальных. Будем уходить.
— Понял, — сказал Шевалье, и пошёл в темноту, на противоположную сторону дороги. — Не тяни, старлей. Надо уходить. Кабан, вернись на место!
Идти одному по улице было тяжело. Темень, пробитая воем ветра, иссечённая ледяным дождём, наполненная шорохами, скрипами, какими–то стуками, шершавыми звуками чьих–то шагов, вливалась в душу, заставляя холодеть и без того стиснутое холодом тело. Иногда на дорогу, из проходов во дворы высыпались жала лучей. Тихо и осторожно шагая под дувалом, Александр останавливался, когда натыкался на вьюченных ослов. Животные стояли смирно, иногда переминаясь с ноги на ногу. К их спинам были привязаны какие–то огромные тюки. В ближнем доме, который был едва виден через распахнутые ворота, в окне, шаря по интерьеру, дёргался луч карманного фонаря. Александр направился туда.
