Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых
Октябрь тоже застал их в пути, на автострадах Албании. Погода испортилась, и за горизонтом, там, куда уходила дорога, гремели раскаты грома.
Их невеселому странствию не видно было конца. На пресс-конференции, которую генерал провел у себя на родине, летом, перед тем, как во второй раз отправиться в Албанию, журналисты досаждали ему вопросами о том, сколько же еще времени понадобится ему для завершения миссии. Генерал отвечал журналистам односложно — то явно нервничая, то иронично, словно хотел сказать: «А поезжайте-ка сами, ребята, и сделайте все за меня».
Генералу нередко казалось, что в его жизни уже ничего не будет, кроме мелькания перекрестков чужих мокрых дорог.
Глава семнадцатая
Обычно мы проводили время так — стояли, облокотившись на перила моста, и курили или сидели в небольшом деревянном сарае, на котором неровными буквами было выведено: «КОФЕ — ОРАНЖАД». Нас, охранявших мост, было шестеро. Это была давно уже заброшенная стратегическая дорога, построенная австрийцами еще во время первой мировой войны. Мы прибыли сюда сразу же после ремонта дороги и моста. Солдаты, чинившие мост, построили для нас дот и небольшую казарму. Так что к нашему прибытию все здесь было готово. Тяжелый пулемет мы установили в доте, а легкий на всякий случай держали в казарме.
Местность была пустынная и унылая. Каменистое, усыпанное галькой плато и только кое-где редкие деревца. В маленьком селении от силы было домов десять. Это были странные каменные дома с маленькими узкими бойницами вместо окон, точь-в-точь как бойницы нашего дота.
Сначала мы просто умирали от скуки. Военные машины проезжали редко, а крестьяне относились к нам враждебно. Весь день мы болтались у перил моста и бросали камешки в поток. По ночам несли караул.
Но однажды по горной дороге пришел человек. Он привел трех ослов, нагруженных досками, ящиками и рубероидом. Это был спекулянт из города. За два дня он воздвиг сарай прямо у моста и над входом написал черной краской: «КОФЕ — ОРАНЖАД».
С того самого дня мы стали его завсегдатаями. Хотя он и написал «кофе» и «оранжад», на самом деле он продавал ракию и скверное вино. Иногда солдаты, проезжавшие мимо, останавливали машину у сарая и пропускали по стаканчику. Сарай немного оживил это унылое место. Случалось, и крестьяне захаживали сюда. Но им не нравилась ракия, которую продавал спекулянт, и еще меньше — вино. У них были другие заботы. Они приходили менять куриные яйца на патроны. Нам это было строго-настрого запрещено, но мы все-таки меняли. Ночью, в карауле, мы палили почем зря, а на следующий день заявляли, что истратили патронов вдвое больше, чем на самом деле. Сэкономленные патроны мы меняли на яйца.
Но эта ночная пальба к добру не привела. Мы вроде сами накликали на себя беду. Через некоторое время нас действительно стали обстреливать партизаны. Если бы не дот, они бы нас в момент всех перебили.
Одного убили на мосту, когда он патрулировал ночью. Партизаны, похоже, пытались взорвать мост, но не смогли, потому что часовой поднял тревогу. Утром мы его обнаружили мертвым, у перил. Он лежал в странной позе, с открытым ртом. Вы видели фильм «Смерть велосипедиста»? Когда я смотрел этот фильм, я чуть не заорал в зале. Убитый лежал точно так же, как тогда наш часовой.
Через две недели убили второго. При тех же обстоятельствах. Мы догадывались, что стреляли крестьяне, но не были в этом уверены. Патронов мы им больше не продавали. Да что толку! Поздно спохватились. Когда убили третьего, часовому приказали не выходить больше на мост. С солдатами, сменившими убитых, прислали прожектор, и мы установили его на доте. Теперь ночью мост освещался с дота. В свете прожектора он казался просто жутким, сотни черных железяк перекрещивались, напоминая какую-то гигантскую сороконожку. В полночь я нередко как завороженный смотрел на мост, залитый холодным ослепительно белым светом, и говорил себе: да, все мы здесь сложим головы, на этом мосту, все до единого.
Партизаны не спускали с моста глаз.
Четвертого солдата убили той же ночью, когда ранили и меня. Я совершенно ничего не помню, потому что пуля зацепила меня в самые первые минуты боя. Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на осле и осел медленно идет по мосту. Доски как-то странно скрипели под его копытами. Было утро. Серое осеннее утро. Словно оцепенев, я смотрел на бесчисленные металлические болты моста, проплывавшие мимо, и чувствовал, что мое сердце сжала тяжелая ледяная рука и не собирается отпускать.
Когда осел миновал мост и пошел по шоссе, я в последний раз взглянул на мост, дот, мрачные дома крестьян вверху, на плато, могилы товарищей у опор моста (новую могилу еще не начали копать) и деревянный сарай рядом, с издевательской надписью «КОФЕ — ОРАНЖАД».
Генерал уселся на обломок бетонного блока и закурил. Рабочие копали внизу, у опор моста, возле разбитых бетонных блоков, из которых торчали ржавые перекрученные железные прутья. Новый мост был выстроен в нескольких сотнях метров вниз по течению, там, где проходила новая дорога, возле фабрики по переработке масличных. На старой горной дороге росла дикая трава и кое-где пробивался кустарник.
Взрыв наверняка был необычайно мощным, подумал он. Мост взорвали посередине, и тяжелые обломки бетона полетели в дот, а некоторые даже перелетели через него. Возле моста стоял старый деревянный сарай, над входом красовались следы надписи «КОФЕ — ОРАНЖАД».
Неделю назад, когда они приехали сюда, сарай, так же как мост, дот и часть автострады, был наполовину разрушен. Рубероид, покрывавший крышу, был разорван в нескольких местах, а многие доски были оторваны или сгнили. Но два дня спустя из районного центра прибыл продавец автолавки местного управления общественного питания. Он привез с собой сигареты, коньяк и кофеварку. Это было очень кстати, потому что кроме пяти постоянных рабочих они наняли еще семь временных, и все они, включая шоферов, эксперта, священника и генерала, должны были провести здесь две долгие утомительные недели. Продавец разместил свою передвижную лавку в старом сарае, прибив в двух-трех местах доски и придавив камнями куски рубероида, чтобы их не сорвало ветром.
Это внесло некоторое оживление в их жизнь. По утрам рабочие, перед тем как взяться за дело, пили кофе или пропускали по рюмке фернета. Местные крестьяне, заинтересовавшись происходящим, часами напролет глазели на раскопки.
И сейчас генерал наблюдал за тем, как двое из них что-то объясняли старому рабочему, показывая на опору моста.
Кто же из них стрелял в часовых? — думал генерал всякий раз, когда видел крестьян, разговаривавших с рабочими или покупавших сигареты. Прошла неделя с тех пор, как они прибыли сюда, и генерал некоторых из них уже узнавал.
Поиски продолжались за мостом и около его опор. У опор были похоронены только часовые, а большинство могил было возле шоссе. Они располагались в ряд, одна за другой, возле ржавых обломков сожженных машин. Место было самое подходящее, чтобы подстерегать в засаде проезжавшие автоколонны. Именно это они и сделали перед тем, как взорвать мост.
Священник и эксперт поднимались по склону. Эксперт свернул к сараю, а священник подошел к генералу.
— Ну как? — спросил генерал.
— Все в полном порядке.
— Данные совпадают?
— Полностью.
— Послезавтра начнем копать по ту сторону моста.
Горные ущелья скрывал густой туман.
— К плохой погоде? — спросил генерал.
Священник кивнул.
— У албанцев есть пословица, — сказал он, — «в плохую погоду иди к хорошему другу».
— Значит, нам податься некуда, — сказал генерал, — в этой стране все двери для нас закрыты.
Священник закашлялся.
— У меня уже дня два побаливает горло.
— Ничего удивительного, такая сырость. Если и эта зима будет такая же, как прошлая, нам туго придется.
— Похоже, так оно и будет, — сказал священник.
— Мы провели здесь всего год с небольшим, а мне кажется, что целую жизнь.
— Основную часть работы мы уже сделали.
— Чем дольше все это тянется, тем невыносимее становится.
— Мы устали.
— Если бы мы закончили с горными стрелками летом, было бы легче.
— Да вот, не успели. Кто же знал, за что нужно было браться в первую очередь?
— Даже домой вы не съездили.
— Это верно.
— Все слишком уж затянулось. Мы надеялись, что закончим к концу весны. Самое позднее — к середине лета.
— Не наша вина.
— Похоже, «молниеносная война» может быть, а «молниеносных поисков» не бывает.
— Чем «молниеноснее» война, тем дольше потом приходится искать могилы.
