Ирина Дудина - Пение птиц в положении лёжа
Будь я концептуалистом, то непременно бы использовала этот сюжет. Об отделении, потери некоего члена от приятного, привычного целого, да ещё и в соответствующих декорациях — буря, натиск, взбунтовавшаяся неподвластная стихия страсти. Соль, сельдь, член тела — скользко, свежо, немного крови, холодное наблюдение со стороны, после ужаса отделения и боли. Прямо некое олицетворение полового акта, ужас отдачи себя другому. Инфернальная чёрная бочка, огромная, просмоленная, просоленная — и в ней маленький член. Пусть это даже будет оторванная рука. Консервация, надежда на длительность хранения. В принципе, даже путь в бессмертие. Продолжение рода через бочку-космос. Страдание эгоцентрического современного человека, не желающего отдавать, всё своё держащего в целостности. И вдруг — неприятность извне, и насильственный отрыв, ужасная кровоточащая потеря. Горе солипсиста, изнасилованного реальностью извне. Жертвоприношение реальности.
Символ творчества Мопассана. Разбушевавшееся море — чрезмерная половая чувственность, сила Эроса — и маленький обессмерченный «membre».
О выявлении тайного при помощи демонстрацииОдин знакомый, миловидный и тихий с виду, как девочка, отличался тягой к запретному плоду и был, по сути, маргинал. Советской армии он предпочёл психушку, университету — свободное образование в дебрях жизни.
В то время всё начинало бурлить и кипеть в котле под названием «Россия» цвета линялого красного флага. Рождались партии, подобно пузырям на болоте, сливались, дробились, лопались. То тут, то там назревали гроздья герпеса — демонстрации, митинги, пикеты.
Ментов вооружали.
По какому-то поводу собирался несанкционированный митинг у Казанского собора. Стягивались серые силы милиции с одной стороны и чёрных червячков озлобленных демонстрантов — с другой. Милиционеры выстраивались линиями, этакими стенками сосудов, демонстранты шевелились и растекались как жидкость неорганизованная по этим сосудам. Милиция придавала форму толпе. За углом в тени пряталась подмога — стаи автобусов и крытые фургоны с надписью: «Люди». «Люди» были вооружены автоматами. Милиционеров, мирных серых голубей, также отличала обнова — на боку у них появились невиданные доселе резиновые дубинки. Чёрные такие, тугие с виду.
Миша заторможенно улыбался, но внутри его мужского организма зародился, видно, островок страха. Назовём его осторожностью. Мне нечего было терять, кроме своих цепей. Было весело и забавно.
Миша махнул мне рукой — тише, мол, не мешай, и вежливой походкой подобрался к ближайшему стражу порядка: «Извините, а-а, так сказать, э-э, нельзя ли, у-у, нельзя ли палочку потрогать-с?» Мент вскинул надломленные и без того брови, удивляясь наглости предполагаемого объекта воспитательных воздействий при помощи той самой палочки, и сказал: «Ну на, потрогай». Миша, как опытный ласковый хирург ощупывает ногу больного, быстро, как будто играя на флейте, ощупал милицейскую дубинку, пробежав всю, снизу доверху. Лицо его приняло озадаченное выражение: «Простите, а не могли бы вы помахать ею? Как она, в действии, больно бьёт?» Замёрзшего милиционера это уже начинало развлекать. Он улыбнулся дружелюбно: «Пожалуйста». Милиционер расставил ноги на ширину плеч для устойчивости и резко замахал чёрной тугою кишкою. Дубина была великолепна. Свистела и пружинила. Я миловидно улыбалась расходившемуся не на шутку менту: «Как мило! Удивительно!» Мент улыбнулся мне в ответ, красуясь удалью молодецкой крепкого жеребца. «Хрясь, хрясь», — пела дубинка. Любезный мент похлестал лоснящуюся колонну Казанского собора. Стукнул не больно пару раз себя по ватному рукаву. Миша весь сгорбился и сжался, наблюдая за играющим ментом, как мышкин гном за бьющей хвостом кошкой.
Демократические тучи густели. Мелькали знакомые всё лица (узок, узок круг бойцов из народа). Уже тучи выдали первые всполохи молний — первые ораторы карабкались куда повыше с мегафонами, трясли диссидентскими, видавшими виды бородками. Уже полились потоками речи — обличительные, зажигательные, злобные. Кто-то тряс самодельным плакатом — Солженицын на палке вместо привычного Ленина. По толпе пронёсся слух о вооружённых омоновцах.
Из окон Дома книги напротив, с третьего загадочного этажа, за толпой расхристанных демократов наблюдал некто в чёрном, с белоснежным воротничком и при галстуке. Наблюдал Никто. Тихий князь мира сего тихонечко придерживал прозрачную занавеску за уголок. Из соседнего окна поблёскивал объектив камеры. Лилипуты, вышедшие из-под контроля, аккуратно заносились в анналы киноплёночного бессмертия.
Кто-то что-то выкрикивал, потряхивая видавшим виды триколором, пошитым из бабушкиного ситца. Представители властей убеждали разойтись и не толпиться, бессмысленно своей овечьей шкурой пугая волков. Народу не хотелось. Горячительное действие свободы на затвердевшие умы было трудноисправимо.
Менты выстроились «свиньёй» и ею же, молчаливой, стали разрезать всхрюкивающую толпу. Кто-то из толпы упал в грязь, изгвоздался в хлам, обиделся, зацепился за ногу ближайшего милиционера, чтобы тоже извалять в грязи. Кого-то под белы рученьки, самого незатыкаемого, уволокли в автобус и повезли в ближайшее (как передавалось из уст в уста) отделение милиции.
Толпа хлынула туда, прерывая движение машин. Менты активизировались. Засвистали недавно ещё девственные дубинки. Демонстранты бросились врассыпную, не желая быть схваченными и унесёнными злыми коршунами на нары, на расклёв.
Миша тоже побежал, но поскользнулся слабыми ногами, не прошедшими армейских тренировок. Из него что-то маленькое выпало прямо в грязную лужу. Серые менты с чёрными дубинками приближались…
Менты приближались.
«Побежали, что ты медлишь?» — дёргала я за рукав приятеля по борьбе. Он же в этой экстремальной ситуации занимался чем-то странным. Погрузил руки под воду лужи кофейного цвета. «Что ты делаешь? Ты хочешь сполоснуть руки?» — Не самое удачное объяснение пришло мне в голову. «Нет! — Он нервно вырвался от меня. — Мне надо это обязательно найти». — «Ты что-то ценное потерял, да? Золото, да?» — поняла я наконец. Мимо нас пробежал милиционер, не обращая на нас никакого внимания, как воин на поле брани не принимает во внимание распростёртые на земле трупы.
Миша стоял на карачках и продолжал ощупывать планомерно дно лужи. На миг он поднял ко мне лицо с раскрытым от досады ртом, и я увидела, что вместо его чудесных белоснежных передних зубов, которыми я восхищалась втайне, зияет чёрная дыра. Мой друг был беззуб и в суматохе потерял протез.
Много тайного можно узнать, занимаясь политической борьбой.
О трате партийных денегВстретились на вокзале. Знойное лето. Хочется на природу. Поехали в Комарово. Илья сладострастно купался в озере Красавица. Бросался розовым пухлым телом в коричневое стекло лесной воды, подымал брызги павлиньим хвостом, раз пять переплыл «туда» и «обратно», преодолевая водную гладь, как мужиков покоряет блядь.
Я любовалась на этого мощного лосося, сидя на колючих сосновых хвоинках и лакомясь пирамидкой арбуза. Вспоминала слова своей подруги о том, что, чтобы узнать человека получше, следует наблюдать его общение с водой. Каков он с водой, таков и в любви. Водный тест моего друга следовало оценить наивысшим баллом.
Наконец акт с Красавицей завершился, вылез голый, довольный, сверкающий от воды, будто обмазанный канцелярским клеем. Как нефритовый ствол, только что вышедший из яшмовых ворот. Между бровей — ямочка, след от буддистского третьего глаза, родинки.
На ежовом ковре полежал в изнеможении и истоме. Оделись. «А теперь — в ресторан!» — «Какой ресторан? На что? Откуда деньги?» Я знала, что у него двое детей и три жены, или наоборот. Заработки оператора газовой котельной вряд ли позволяли кутить с девочками по-купечески. «Денег достаточно. — Он похлопал себя по карману брюк. — В „Репинскую“ гостиницу! В ресторан!»
Всю дорогу я высказывала сомнения и мучилась совестью. Ему надоел мой напряжённый вид. «У меня взносы Народного фронта. Тут вполне хватит на ресторан», — раскололся он, демонстрируя мне туго набитый мятыми бумажками карман. Я вспомнила экзальтированных маргиналов, делавших революцию в России, трясших рубликами и медяками у партийных касс демократического движения. Мне открылась в тот миг вся будущая судьба русской демократии.
Руководители революционеров, после достигнутой смены власти, отрежут от денежного пирога кусок побольше. Высокий уровень интеллекта позволял им оправдать свою сатанинскую жадность и бездонный цинизм наилегчайшим умственным усилием.
Поели мы вкусно. И хорошо выпили. Деньги Народного фронта хорошо легли в желудок.
О микробеБывают микробы небольшие. Бывают поменьше. Бывают побольше. Бывают жирные, сочные микробы. Очень большие. Они натыкаются на лезвие бритвы. Ранятся до крови. Если микроб был болен или заразен, то лезвие тоже становится заразным. Кровь из микроба вытекает, распространяя заразу по металлу.
