Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— Ты боишься? — спросила Алла, когда они зашли в подъезд. — Он сейчас заснет и утром ничего не вспомнит.
— Давай утром, — сказал он, не в силах совладеть с собой, — скажи адрес.
— Позвони. У нас дома есть телефон, Я возьму отгул.
Она записала номер ему в книжку, и он, не прощаясь, выскочил на улицу. Такси Вася все еще держал.
Утром ему было противно и стыдно. Особенно стыдно за то, что деньги, которые он вчера истратил, предназначались на шмотки для ребеночка. Жили они тогда не лучше, Наташка эти самые тридцать рублей скопила черт знает какими хитростями. И он просадил их на малохольного Васю и его рыжую прости господи. Бедный Вася, она, наверное, на каждого встречного так вешается и специально придумала, что на работе ее к телефону не зовут, чтобы муж не мог контролировать, где она крутится.
В то утро ему до слез захотелось скорее очутиться дома, прижаться к располневшей Наташке, положить руку на ее твердый живот и всем, чем он сможет — бешеной халтурой для реферативного журнала, мытьем полов, походами в кино не реже чем раз в неделю с обязательными последующими обсуждениями увиденного, — ну, всем-всем искупить свой ленинградский грех.
Но до Наташки было далеко, самолет улетал только вечером, а чувства требовали немедленной реализации, и он яростно зачеркнул в записной книжке пляшущие цифры — номер телефона. Потом, в самолете, он еще раз достал книжку и увидел, что паста в ручках у Аллы и у него была разная. При спектральном анализе цифры вылезут как миленькие.
— Стоишь? — спросила Наташка, подходя с Обратно на руках. — И где же твое такси?
— А где твой вертолет?
— Вот он, — сказала Наташка, подавая ему Обратно, — а сейчас будет и такси.
Она встала на бровку тротуара — тоненькая, в красном полосатом пальтишке с блестящими желтыми пуговицами, и подняла руку, отчего край пальто приподнялся вместе с платьем и стала видна не только коленка, но и плавная трапеция бедра с дорожкой от натянувшей чулок резинки.
Юра смотрел на нее издали, спрятавшись с Обратно за стену дома, чтобы того не продуло. Ему вдруг показалось странным, что вон та кокетливая девица, выступающая на панели улицы Смольной, этот розовый поросенок, сопящий под клапаном пушистого синего одеяла, и он сам, голодный, в мятом плаще и мокрых, с воскресенья не чищенных ботинках, что вся эта троица есть единое целое, именуемое семьей. Он подумал, что гораздо ближе к истине было бы предположение, что этот сверток ему дала подержать какая-то незнакомая толстая женщина, которая забыла купить хлеб и сейчас кинулась исправлять свою оплошность, что с той девицей он незнаком вовсе, но мог бы попробовать, только сначала бы залез в ванную, потом надел чистое белье, не спеша побрился, съел пару бутербродов и выпил бутылку пива.
Значит, сегодня он к ней не подойдет: пока ванная, пока бритье, пока пиво — это часа два. Брюки от черного костюма уже три недели висят неглаженые — Наташка, считает, что он должен сам их гладить. Нет, сегодня свидания не будет. И вообще, прежде чем опять садиться на эту карусель, неплохо недели две пожить просто так, одному — работа, кино, пара бутылок пива, дочитать «Деревушку» и найти где-нибудь «Город». А потом в один прекрасный вечер, возвратились из кино, видишь чуть ли не у порога своего дома вот такую танцующую девицу — отчего не познакомиться?
Только если она так танцует, значит, куда-то спешит, и он на своих двоих ей совсем ни к чему. Даже если он понесет ее на руках по указанному адресу, это будет совсем не та скорость, да, наверное, и не тот комфорт, на который она рассчитывает. К такой девице нужно подъехать в новом «Москвиче», тогда, может быть, появится какой-то шанс.
2Наташка так и стояла у кромки тротуара, подняв руку, и не опускала ее, даже если из-за угла выскакивал автобус. На автобус она не реагировала, но, если вылетала легковая и было видно, что без пассажиров, она вскидывала голову и улыбалась, хотя вряд ли шофер мог разглядеть ее улыбку, потому что уже смеркалось, Она даже произносила какой-то текст вроде — ох ты мой хороший, ну давай скорее сюда! Но пока все это плохо действовало. Машины проносились одна за другой, были и без пассажиров, но ни один гад даже не притормозил. Юра потихоньку злорадствовал, благо Обратно вел себя прилично. Наташка каждой машине грозила вслед кулаком.
Наконец старенькая «Победа», постукивая, выползла из-за поворота, дернулась было, набирая скорость, но на этот раз Наташкино обаяние сработало, и машина вильнула к тротуару и встала метрах в двадцати. Тот, кто сидел за рулем — это было видно в овальное заднее стекло, — перегнулся и открыл дверцу.
«Кавалер! — подумал со злостью Юра. — А ведь может увезти. Только неужели она клюнет на этот драндулет? А что? Клюнет и уедет. Очень даже просто. А я останусь с Обратно».
— Васильев! — крикнула, выпрямляясь Наташка. — Васильев, ты идешь?
Юра шел эти пятьдесят метров не спеша, как и подобает человеку с ребенком на руках, а Наташка нетерпеливо топталась у открытой передней дверцы.
Ну, не поймал он такси, не повезло, но это не значит, что он ни на что не годится. У него есть сын. А если ты, как прости господи; охмуряешь первого встречного, то это никакая не победа, а, может, даже поражение твое, потому что ты не хочешь смотреть на мир реалистически и быть в нем тем, что ты есть на самом деле, и не требовать себе сверх положенного.
— Привет! — сказал Юра, залезая на заднее сиденье. — С прицепом берете?
За рулем сидел длинношеий парень.
— Привет, — сказал он, — мне все равно.
Он еще раз перегнулся, захлопнул дверцу.
— Вы нас очень выручили, — сказала Наташка, когда они поехали, — беда с этими маленькими.
— А мне все равно в ту сторону, — сказал парень, — В гости собрались?
— Как бы не так! Мыться!
«Зачем она это говорит? — подумал Юра. — Что за манера откровенничать с первым встречным?»
— Вы представляете, — продолжала Наташка, — дом три месяца как сдали, а воды горячей все нет.
— У нас тоже нет, — сказала парень. — Правда, мы неделю как вселились. И даже этого самого нет.
— Канализации? — подхватила Наташка, демонстрируя умение устанавливать контакт в самые сжатые сроки. — Кошмар! Мне даже вспомнить страшно, как мы это пережили.
Парень оказался неназойливым. Он пару раз поддакнул, даже не взглянул на нее — это бы Юра увидел — и замолк. Наташка, вероятно, сочла продолжение разговора нецелесообразным — везет и ладно, интереса у нее этот длинношеий не вызвал.
Машина, все так же постукивая, выбралась на Ленинградский проспект и покатила направо, до того места, где можно развернуться. На повороте Наташка не удержалась и ткнулась парню в плечо, но тотчас выпрямилась и уставилась в зеркальце.
Юра поймал ее взгляд. Она смотрела тревожно и строго, как будто через минуту ей выходить на сцену или еще куда-то — экзаменоваться, предстать перед судьями, приговор которых должен определить ее судьбу.
«Что-то не видно их здесь, этих судей. Я-то уж, известно, не в счет. Шофера тоже можно не считать. Но есть еще память. Можно вспомнить чье-то лицо, глаза, разглядывавшие тебя, и представить, что они и сейчас смотрят на тебя. Или подумать, что он где-то есть и что-то делает свое, а нужно, чтобы он вспомнил о ней, увидел ее. Поэтому все должно быть в полном порядке, а в сырую погоду марафет так и течет. Нужно быть внимательней, и тут уж, конечно, не увидишь, как сзади маловыразительным фоном нарисовалось лицо опостылевшего супруга, с торчащими ушами, которые, как рога, подпирают поля идиотской круглой шляпы — только такая ему и нравится».
— Папина «Победа»? — спросил Юра.
— Папина, — согласился парень, — но теперь-то уж фактически моя.
— А что же он вам «Волгу» не купит?
— Я тоже думаю, почему бы ему этого не сделать?
— Не возражали бы?..
— А вы бы возражали?
«Все правильно, — подумал Юра, — вот и получил но мозгам. Сам нарвался».
— А я бы возражала, — вдруг пришла ему на помощь Наташка, — с собственной машиной только морока. Куда удобнее такси.
— Может быть, — сказал парень. Конечно, лезть ему в спор не было никакой нужды — достаточно того, что он вез их на своей машине. Это был самый убедительный аргумент.
«Чего это она кинулась меня выручать? — подумал Юра. — И на опоздание не среагировала, даже не спросила, почему задержался. Хотя я же сказал, что меня Жук задержал. Но она приняла это как должное, как будто я каждый день с Жуком беседую — вот что странно. Даже не поинтересовалась, о чем у нас с ним был разговор. А если бы он мне действительно предложил зарубежную поездку? Могло же такое быть, не последний я дурак в институте. Я бы ничего не сказал ей ни сегодня, ни завтра. А когда все уже было бы решено, показал ей заграничный паспорт, или как это там называется. Вот это была бы сцена! Только она ведь не вериг ни в какие такие возможности. Она даже подумать не может, что мне такое предложат. Она уже наверняка рассчитала мою карьеру на двадцать лет вперед — времени у нее для этого достаточно, а может, и говорила с кем-нибудь обо мне. Она уже все знает про меня (по крайней мере думает, что знает), и в моей судьбе нет для нее ничего неожиданного, каких-нибудь там взлетов или свершений. Поэтому ей и спрашивать меня неинтересно. И не исключено, что она теперь смотрит по сторонам, чтобы не связывать себя навсегда с такой маловыразительной личностью. А иначе зачем ей работа? Почему она хочет сдать Обратно в ясли и вернуться в свой разъездной театрик? Былые успехи покоя не дают, блеск славы? Фиг-то, не было там никакой славы, да и успеха, пожалуй, не было. Мотались на автобусе по области, играли какую-то муру перед сельскими тружениками. В итоге — пневмония и Обратно.
