Монтеро Глес - Когда диктует ночь
Зовут его Рафаэль Ривера, а для друзей — просто Фалильо. Он лихо крутит баранку, и яйца у него величиной с булыжник. Обгоняет он всех справа, словно не слыша гудков и проклятий, которыми награждают его другие водители. При всем том бицепсы у него как стандартный футбольный мяч и усищи сутенера или тайного агента, это как посмотреть. Во время поездки он показал себя человеком словоохотливым. Он говорил путешественнику о быках, но не просто о быках, малявка, как бы не так. Он говорил о быках Осборна,[6] об их разведении — дело ничуть не хуже того, которым занимался светлой памяти Герион. Потому что, видишь ли, в Пуэрто-де-Санта-Мария живет семья кузнецов по фамилии Техада, продолжателей дела, начатого еще дядюшкой Пене, тоже кузнецом, и состоящего в том, чтобы заботиться о поголовье быков, расставленных вдоль шоссейных дорог нашей страны. Быть старшими пастухами железного стада, где все быки черные как смоль, без единой отметины. Ладно, так вот с двумя быками у них проблемы, два быка как бельмо на глазу у этой семьи из Пуэрто-де-Санта-Мария. Один установлен где-то в Каталонии, рассказывает Луисардо, а там трамонтана дует так же сильно, как здешний левантинец, малявка. Ветер, который сдувал у покойного художника Дали усы. А второй находится прямехонько здесь, возле постоялого двора в Пуэрто-Фасинас. И видишь ли, малявка, левантинец жестоко треплет его, и он теряет то рога, то гениталии, то хвост и разные прочие детали. И нужен человек, который бы их восстанавливал. И этот человек не кто иной, как Рафаэль Ривера, Фалильо, совершеннолетний, проживающий недалеко от Пуэрто-де-Санта-Мария. Вот он и стал работать у Техада. Выражаясь яснее, его дело залезать на стального быка и прикручивать гениталии и рога из нержавейки нашему быку Осборна из Фасинаса. И все это Фалильо рассказывает путешественнику, одновременно ведя машину с пугающей лихостью. «Не забуду мать родную», вытатуировано у него на одной руке по всему бицепсу. Так как путешественник частенько ка него поглядывает, тип с усищами сутенера решает выложить ему всю свою историю. Татуировку он сделал, когда сидел. В «Пуэртодос», говорит он, малявка. Потом описывает саму процедуру, мотор от кассетника, а контур накололи шариковой ручкой. До крови. Рассказывает он и как нашел работу. До него этим делом занимался один из Тарифы, некто Кино, чокнутый, который считал себя реинкарнацией самурая из Альхесираса. Путешественника немного укачало. Этот разговор и манера вождения Фалильо вызывали у него сейчас тошноту. И недолго думая он опустил оконное стекло и блеванул.
Блевотина получилась исключительно колоритная и растеклась по задним стеклам и кювету. Желудок его судорожно сжался, и из отверстой глотки низвергнулся бурный водопад желтоватого цвета — то ли от шафрана, то ли от скопившейся желчи, кто знает. В этом потоке смешалось все: листья салата, ломтики помидоров и украшавшая блюдо петрушка. Фалильо даже бровью не повел. Подумаешь. Он продолжал крутить баранку, обгоняя попутки с неположенной стороны и почесывая яйца всякий раз, когда какой-нибудь водитель возмущенно сигналил при виде такого безобразия. Они проехали Бехер, помнишь, малявка, этот городок, свисающий с гор, и не успели добраться до Пуэрто-Фасинас, когда Фалильо признался, что больше всего в его работе ему нравится, когда она заканчивается, потому что тогда он едет в Тарифу и останавливается напротив бензоколонки, возле бара-кафе «Воробушки». Луисардо проявлял исключительную политкорректность, стараясь прямо не упоминать род занятий своей сестры. Короче, приезжают они в Пуэрто-Фасинас, и, пока тип с усами сутенера приступает к своей благородной работе, прилаживая гениталии быку Осборна, путешественник устраивается в тени, под навесом постоялого двора, заказывает мятный отвар и пытается привести в порядок свой желудок и мысли. Первый глоток обжигает ему язык. Он покорно терпит боль и спрашивает у сеньоры, страшной как смертный грех, далеко ли до гор Бетиса. Помнишь, малявка, что путешественник потерял карту, но успел так хорошо запомнить ее, что она ему больше и не была нужна. Помни про это, малявка, внушает мне Луисардо, набив рот сардинами, перемалывая зубами чешую и обливаясь маслом. Помни, что время от времени он вставал со своего места и уединялся в сортире, чтобы изучить карту. Это, должно быть, Бехер, Беккех, мавританский городок на горе, где по ночам кажется, что за освещенными окнами домов скрываются феи. А тот, другой, несомненно, Тарифа, Тариф-ибн-Малик, как называли его мавры; уединившись в сортире вагона, малявка, путешественник изучал карту, которая запечатлевалась в его мозгу, податливом, как сырая глина. Под вечер, когда небо становится красноватым, тип с усами сутенера появляется на постоялом дворе. В руке у него горелка, а на голове — защитные очки. Теперь, когда работа сделана и миссия выполнена, он, отдуваясь, подходит к стойке и заказывает пиво. Выпив его залпом, он просит еще порцию, а за ней третью. Расплачиваясь, он звучно рыгает, и эхо отрыжки сотрясает стены. Потом подает знак путешественнику, мол, поехали. Путешественник встает. Оба возвращаются в фургончик.
Пропитавшись смолистым дымом, Луисардо рассказывает то, что нашептывает ему дьявол, зубы его похожи на ножовку, а щеки — в оспинах греха. Он рассказывает, что, едва водитель и пассажир уселись в фургончик, путешественник попросил Фалильо остановиться, когда они доедут до поворота на Бетис. Знаешь, малявка, это узкое шоссе, все в заплатах, которое поднимается в горы и где висит табличка о том, что проезд закрыт: «Запретная зона». Там-то, малявка, он его и высадил. Но путешественник, малявка, нашел сокровище только на следующий день.
Боги, всегда внимательно следящие за людскими делами, распорядились так, что одни богаты, а другие бедны, одни занимают высокое положение, а другие — у них под пятой. И так же как в детстве нам пророчат будущее и в колыбели рассказывают о том, как мизинчик подстрелил птичку, безымянный пальчик сходил по дрова, средний развел огонь, указательный приготовил обед, а большой и самый толстый все съел, история повторяется со взрослыми, но уже взаправду.
Я очень скоро узнал, как происходило распределение и перераспределение. Поэтому меня не удивило, что Милагрос, которая часами сдавала свое тело напрокат, почти всегда ходила без денег. Как не удивило и то, что хозяйке «Воробушков» всегда доставался жирный кусок, и, стоило кому-нибудь попытаться его отнять, она визжала, будто ей выдирают коренной зуб. Но что действительно меня удивило — это то, что виновником роковой развязки и злой смерти, постигшей путешественника, был Луисардо. Косвенно Луисардо втравил Патро и путешественника в зловещую игру, нечто вроде погребальной песни над залитой кровью колыбелью. Но предоставим эту историю самой себе и вернемся в первый вечер праздника, когда Патро взбиралась на террасу Наты, влача за собой свою притворную искренность. Собачонка с гноящимися глазами бежала за ней и рычала на ветер. «Кто, черт побери, осмелился нарушить покой Патро?» — спрашивала Патро сама себя. Должно быть, это Милагрос или кто-то из ее окружения, думала она, поднимаясь по склону. Это мог оказаться и ее недоразвитый младший брат, продолжала гадать Патро, тот, кого все зовут Луисардо и который только и знает, что пакостить. Словно дьявол с младенчества заключил с ним опасный союз, когда повитуха не удержала его на руках и он упал на пол. Плюх. Но не повезло. Ей хотелось бы унизить и растоптать его; как не уставали твердить злые языки, Луисардо ублажал Милагрос, и при одной мысли об этом Патро становилась сама не своя. Вот чем были заняты мысли Патро, когда, поднимаясь на террасу Наты, она неожиданно остановилась, чтобы перевести дух. Уже целую неделю у нее болел бок, но она все оттягивала посещение больницы, потому что на дух не переносила врачей. У нее подогнулись колени, словно она предстала перед каким-то важным лицом, совсем как когда ее дядя приезжал на открытие «Воробушков» и она ходила в церковь, к причастию, с той лишь разницей, что сейчас она сделала это, потому что уж очень болели ноги. Она опустила голову, и ее подбородок улегся на жировые складки, которых, как мы помним, было по крайней мере с полдюжины. «Возраст, наверное», — подумала она. Дул левантинец, и луна на небе светила ярко, впрочем, стоп, хватит. Оставим ее здесь, с ее жжением в желудке, застрявшим в гортани хрипом, снедаемую худшей из ненавистей — ненавистью к самой себе. Отметим только, что ее ни разу не вызывали на допрос, потому что на текущем счету у нее было хорошее алиби. Отметим также, что деньги ее никак ей не пригодились, потому что через несколько месяцев у нее обнаружили рак поджелудочной железы, и сегодня она ждет роковой развязки даже с некоторой радостью. Тут и дядя ничем не поможет. Как и Адам Смит. Но сейчас оставим ее там, на склоне Чистилища, с румянцем на щеках от недавно выпитого вина и гнилой челюстью, под которой скопились мясистые складки. Оставим ее, и пусть ветры развеют исходящий от нее запах разложения. А теперь продолжим, так как внизу, в «ауди» с кадисским номером некто заплывший жиром переживает неловкую ситуацию, в которой оказался. На заднем сиденье парочка убийц ожидает сигнала мобильного телефона. А между тем Иларио, весь в поту, пытается хоть как-то сломать лед, завязать разговор и для этого начинает рассказывать про свою жизнь. О том, как уехал из своего родного Порриньо и стал первым торговцем Библиями в провинции.
