Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
Надо сказать, что за те два дня, пока жуфанковцы возводили леса, местные возчики, нанятые трактирщиком, навезли мелкого песку, извести и цемента. Кирпичи, камни и щебенка у трактирщика были под рукой, и потому на третий день они уже могли потихоньку начать штукатурить изъеденные стены, бетонировать лестницы и в задней, жилой части трактира строить веранду. Раствор для них замешивали и подносили три замужние женщины, которым от завтрака до обеда, а потом и после обеда помогала Стазка Дропова — разумеется, за половину недельного жалованья. Кроме того, шестеро мужчин складывались еженедельно — каждый по гульдену — и платили Стазке за стряпню.
— Ты заработаешь больше, чем в Липтове мужик, — донимал Стазку Мельхиор Вицен-Мудрец.
— Но и наработаюсь! — отрезала Стазка. — А если завидуешь, мог бы сюда свою милашку Квету притащить. Да ты, должно, испугался, что ее тут облапают, а то и вовсе отобьют у тебя!
Мудрец онемел, а три замужние женщины — Гана, Зуза и Мара — ко всему еще подняли его на смех. Ох и ехидины! Сущие фурии — таких поискать только!! Ноги толстые, зады широкие, груди большие, руки мощные. Каждая из них рожала раза по четыре, и потому от шести утра и до шести вечера круг них мотался целый табун ребятишек — каменщики то и знай их отгоняли. Они путались под ногами, галдели, а подчас и на нервах играли. Но при всем при том было оживленно, весело, и день протекал — будто его вол толкал. Каменщики обшлепывали трактир штукатуркой, залечивали его старые раны, нанесенные ветром, дождями и морозами, и, конечно, ворчали: такая работа была им не по душе. У настоящего каменщика только тогда сердце веселится, когда под руками растет толстая стена, пахнущая новизной. Погладит ее каменщик руками, подравняет прижмуренным глазом, а когда поутру подойдет к ней, то снова, обласкав взглядом, берется за дело. Возня со старыми постройками каменщика не тешит, и делает он это по нужде. А при работе, которая тебя не захватывает, все кругом отвлекает. Каменщики на лесах замечали каждого входящего в трактир, замечали скупщиков, купцов и возчиков на площади, крестьян, что шли в поле и с поля, женщин с узлами, молодок с подоткнутыми юбками, кучеров, служанок, слуг и поденщиков. Всякий день пополудни их внимание привлекала фигура крепкого, среднего роста старца с большой бородой и длинными усами, который неторопливо проходил по городку куда-то к северу и спустя этак час возвращался.
— Знаете, кто это? — шепнула как-то раз каменщикам Мара, указав на старца.
— Нет, не ведаем! — признался Само и окинул взглядом остальных, но все лишь пожали плечами.
— А должны бы! — сказала Мара. — Чего только не вынес этот человек за словацкий народ! И под виселицей стоял!
— Воюет с теми, кто нас и за людей не считает, — вставила Гана.
— И впрямь болеет за словаков, как никто! — добавила Зуза.
— Сокол наш!
— Золото — не человек!
— Уж не раззодоривайте нас так, скажите наконец! — перебил женщин Само Пиханда.
— Штефан Марко Дакснер[29]! — выпалила Мара.
— Он еще жив? — опешил Бенедикт Вилиш.
— Осел! — вскричал Матей Шванда-Левша и порядком двинул Самоубивца. — Не знаешь — не вякай!
— Да я только… — Самоубивец хотел что-то сказать, но смолк, заметив, что никому и дела нет до него. Все как завороженные глядели на медленно удалявшегося Дакснера.
— Надо сходить его поприветствовать! — высказался Мудрец.
— И пойдем! — поддакнул Матей Шванда-Левша и взглянул на мастера Жуфанко.
Тот одобрительно кивнул. Дакснер исчез за домами, а мужчины и женщины, поплевав на ладони, опять взялись за работу… Вечером, когда умылись, поели, снова завели разговор о Дакснере.
— А примет ли он нас? — засомневался Мельхиор Вицен.
— А почему не принять, коль мы пришли поздороваться, — возразил ему Самоубивец.
— Надо будет, верно, и к руке приложиться, — сказал Феро Дропа-Брадобрей. — Почтить его наилучшим образом.
— Выдумал тоже! — оборвал его Само Пиханда-Пчела. — Вдруг от обиды он тебя шляпой по башке хлопнет.
— А как же тогда?
— Просто отвесим ему поклон.
— Можно и спеть ему.
— Или сплясать.
— Подарок хорошо бы купить! — вмешалась Стазка Дропова, которая до сих пор сидела молча и только слушала. А теперь, заговорив, враз покраснела и тут же прикрыла рот рукой, будто сказанное хотела затолкать обратно.
— Подарок? — подивился Мудрец.
— А это неплохая мысль! — поддержал Стазку мастер Жуфанко.
Стазка Дропова признательно посмотрела на него….
— Ну подарок, так подарок! — сдался Мудрец. — Но что купишь такому человеку?
— Вышитую рубаху, — предложил Самоубивец.
— Дурак!
— Книжку?!
— У такого ученого мужа столько книжек, что хоть торгуй ими!
— Пусть Стазка скажет!
Все с надеждой посмотрели на Стазку.
— Купим ему трубку! — сказала Стазка без колебаний.
— Кто знает, курит ли? — засмеялся Мудрец. — Купим ему трубку, а он станет ее капустой набивать.
— Курит! — выпалила Стазка и сердито поглядела на Мудреца. — Шла я как-то мимо дома, в котором живет, — говорила она торопливо. — Сидел в саду и курил трубку… Не сказать, чтоб новехонькую, — добавила она, теперь уже в сомнении.
— Трубка, так трубка! — решил Петер Жуфанко-Змей. — Сложимся Дакснеру на трубку, и вся недолга!
Стазка, ты ее купишь?
— А не мужское ли это дело: выбирать трубку? — спросила Стазка.
— Спросишь самую лучшую — такую-то и сама купишь!
6
Само Пиханда-Пчела больше всего любил пенку с осевшего утреннего кофе. Всю неделю он втайне мечтал о хорошей пеночке, но еще ни разу она ему не досталась. Когда прошлый год он строил куры Стазке, эту пенку она всегда снимала ему в чашку. Он чуть не давился ею — так глотал и заталкивал в себя. А теперь Стазка от него отвернулась — улыбайся ей сколько угодно, она и бровью не поведет. Каждое утро в кофе недоставало самого лучшего — пенки. Кого же это Стазка потчует? Кто он? Само Пиханда решил докопаться до истины. Уже трижды с вечера он говорил себе, что утром встанет пораньше, но всякий раз просыпал, и лишь сегодня проснулся в четыре. Лежал с открытыми глазами и слушал, как ребята тяжело пофыркивают во сне. Ждал. Стазка в соседней комнате встала около пяти. Он слышал, как она ходит, как одевается. Потом пошла в кухню готовить завтрак. Спустя полчаса, когда по всем расчетам кофе уже вскипел и пенка на нем начала устаиваться, утолщаться, Само стал прикидывать: «Пойти, что ли, к Стазке и съесть пенку или подождать?» Решил выждать. Вскоре недалеко от него приподнялся на койке Юрай Гребен-Рыба. Тихо оделся, вышел. Само прокрался за ним следом. Рыбы на дворе не было, и Само заглянул через окно в кухню, в которой мерцала керосиновая лампа. То, что он увидел, ошеломило его. Молчаливый Юрай обнимал Стазку, а Стазка — его. Они прижимались друг к другу, целовались и чуть было не опрокинули на пол большой горшок дымящегося кофе. Потом Стазка потянулась за поварешкой и в большую чашку сняла толстую и душистую пенку. Юрай Гребен-Рыба улыбнулся, взял протянутую чашку и жадно проглотил лакомство. У Само просто слюнки потекли — он поспешил отвернуться. Сел на поленницу и загляделся на рассвет. В задумчивости даже не заметил, как над ним склонился Феро Дропа-Брадобрей,
— Где Рыба? — спросил Феро.
— Разве он не спит? — изобразил удивление Само.
Брадобрей не ответил, немедля бросился к кухонному окну, заглянул внутрь, крепко изругался и тут же постучал по стеклу. Само рассмеялся. Брадобрей погрозил ему кулаком, продолжая стоять у окна, как вкопанный. То ли он размышлял, то ли увиденное его столь ошарашило, что он и сдвинуться не мог… А потом вдруг кинулся к кухонным дверям да столкнулся в них с Юраем Гребеном.
— Ты что там делал? — взревел он, схватив его за ворот.
— Пить захотелось, — ответил Рыба.
— Пить захотелось?!
— Точно так! — сказал Рыба и, отдернув руку Брадобрея, высвободил ворот. — Пропусти!
Брадобрей дал ему пройти. Двери освободились, и он юркнул в кухню. Рыба подошел к Само и подсел к нему на бревна.
— Светает? — спросил.
— Светает! — был ответ.
Из кухни донесся крик. Брадобрей обрушился на сестру.
— Я тебе остригу крылышки, остригу-у!
Стазка стояла посреди кухни и надменно улыбалась.
— Хватит скалиться, не то как врежу! — закричал на нее брат.
— А что случилось?
— Еще спрашиваешь?!
— Ну врежь!
— Не зли меня, девка! — замахнулся Брадобрей.
— Я влюбилась! — сказала Стазка.
— Влюбилась?! — рука Брадобрея бессильно опустилась. — В кого? — спросил с опаской.
— В Юрая Гребена.
— Дуреха! Нашла в кого! В Рыбу!
— Кого хочу, того люблю! — отрубила она. — Ты в это не встревай!
