Надежда Щепкина - Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
— Я могу увидеть ее?
— Ни в коем случае, она сейчас не готова видеть кого-либо, даже меня. Я тебе скажу, когда будет можно.
Сергей ринулся мимо растерявшегося швейцара к двери с табличкой «Шумилов К. Е.». Игнорируя секретаршу, которая безуспешно пыталась остановить незваного посетителя, он ворвался в кабинет, схватил Кирилла за галстук, и заорал что есть силы:
— Мерзавец! Ты убил мою сестру!
— Вы с ума сошли. Как Вы смеете, вести себя подобным образом в государственном учреждении? — возмущался Кирилл, пытаясь сохранить достойную позу. — Я милицию вызову!
— Давай, зови! Я всем расскажу, как ты соблазнил невинную девушку и довел ее до самоубийства.
Я вытряхну тебя из этого уютного кабинета прямо на нары!
— Да что произошло? Успокойся. Сейчас у меня важное совещание, после чего мы обсудим ситуацию.
— Никаких совещаний! Или ты сейчас выйдешь со мной на улицу, или я устрою скандал на всю твою контору и публично набью тебе морду.
— Но люди уже оповещены... — пытался возражать Кирилл.
— Я все сказал, повторять не буду.
— Хорошо. Маргарита Анатольевна обзвоните приглашенных, совещание откладывается, о времени я сообщу позже.
Оказавшись на набережной у старинного особняка, в котором располагался РАБИС, в атаку пошел Кирилл.
— Ты что расшумелся? Что произошло? Да, у нас с Катей небольшая размолвка, с кем не бывает.
— Екатерина отравилась после того, как ей отказали в аборте. Ее чудом удалось спасти. Но она твердит, что ты сказал, будто если родится ребенок, ты покончишь с собой. Сейчас она обвиняет врачей в том, что ее насильно вернули к жизни и готова к повторному суициду.
— Бедная девочка! Нельзя же так буквально принимать мои слова. Да, мне пришлось припугнуть ее после того, как она отказалась делать аборт. Я люблю твою сестру, Сергей, так люблю, как никогда не любил раньше и вряд ли полюблю впредь. Но сейчас у нас такая ситуация, что мы не можем иметь ребенка. Где она сейчас? Я немедленно пойду и разъясню ей все недоразумения, и у нас снова будет все хорошо.
— Никуда ты не пойдешь: я тебя не пущу. Больше того, если ты попытаешься подойти к Кате, я размозжу твою поганую голову о тротуар. Ты сейчас здесь, немедленно должен сказать, что у тебя нет возражений против рождения ребенка.
— Ну что поделать, раз уж так вышло, — возразил Кирилл после некоторых колебаний. — Но я прошу, чтобы она не называла меня отцом ребенка.
— В гробу она видела такого папашу! Пошел вон, мразь, чтобы я больше тебя не видел. Впредь если увидишь меня, переходи скорей на другую сторону улицы, я ведь всего лишь человек, могу не сдержаться и зашибить тебя до смерти.
Сергей опрометью бросился назад в госпиталь.
Катя лежала неподвижно лицом к стене. На столике стоял нетронутый обед.
— Катя! Я только что говорил с Кириллом.
Плечи сестры вздрогнули. Она повернулась и в глазах ее промелькнула искра интереса.
— У него нет никаких возражений против рождения ребенка. Он только не хочет, что бы ты называла его отцом малыша. Ты отказывалась делать аборт, и он просто припугнул тебя, вовсе не рассчитывая, что ты всерьез примешь его угрозу.
Лицо Кати выразило недоумение, но затем оно стало медленно преображаться. Глядя на него, Сергей вспомнил, как когда-то, они, дети, вместе с родителями наблюдали восход солнца на Ай-Петри... Переночевав в маленькой гостинице, они были разбужены проводником еще до рассвета. В серой полутьме они пробирались по каменной тропе к краю обрыва на вершине. Ледяной ветер рвал одежду, пробирая до костей. Вдруг серая плоская завеса была разорвана ярким лучом, который брызнул на горизонте и загорелся на вершине главного зубца Ай-Петри. Мгновение, и загорелись оба младших брата. Потом волна света хлынула и медленно стала заливать вершину склона, и растеклась по парку далеко вниз, золотые купола и шпили корпусов санаториев. И вот оно, светило выплыло из волн морских, умытое и яркое, огромное, красное, каким никогда не бывает среди дня и, как в «Синей Птице» Метерлинка поворотом перстня превратило серую пелену моря в ликующее многоцветье.
Вот и в лице Катюши чуть вздрогнули синие плотно сжатые губы, они запульсировали и приоткрылись. Краска вспыхнула на ее щеках, широко раскрытые глаза радостно засверкали.
— Значит можно жить? Значит, можно родить моего малыша? И ножки моего маленького смогут топать по дорожке? И ручки могут рвать цветочки? — из сияющих счастливых глаз Кати текли невольные слезы.
— Вот и славно, — улыбнулся Сергей. — Давай-ка мы теперь подкормим твоего маленького. А то ты его совсем голодом заморила. А я побегу домой: нам с Николаем надо сделать ремонт в квартире, пока ты тут в больнице, с тем, чтобы мы принесли ребенка в чистое жилье.
Вскоре после ухода Сергея на очередное дежурство явилась Амалия Карловна с огромным букетом цветов и корзиной дефицитнейших фруктов. Она сразу отметила изменения в своей подопечной и бросила ей с лукавой усмешкой:
— Смотри, Катюша, как тебя твои ухажеры балуют!
Она никак не ждала реакции, которая последовала: лицо больной перекосилось от боли, и она процедила сквозь зубы, задыхаясь:
— Отдайте, отдайте немедленно все этому человеку и никогда — слышите, никогда не берите у него ничего.
Катя разразилась бурными, неудержимыми рыданиями.
Перепуганная Амалия Карловна пыталась ее успокоить:
— Не плачь, деточка, я сейчас выброшу все этому рыжему, и скажу, чтобы он не смел здесь появляться.
Слезы высохли у Кати.
— Постойте, Амалия Карловна! Вы говорите — рыжему?
— Да вон он под окном стоит.
— Отбой, Амалия Карловна, у рыжего мы все возьмем и записочку благодарственную ему чёркнем. — И она нацарапала карандашом, с трудом сжимая его в еще неверных пальцах: «Благодарю! Как вовремя, как кстати! Целую вас мысленно, а материнский поцелуй в рыжую щетинку за мной по выздоровлении. Е. М.»
Амалия Карловна открыла форточку и бросила ему записочку. Через полчаса Амалия Карловна выглянула в окно удостовериться, идет ли дождь. Дождь шел, и под дождем все там же стоял Николай, прижимая к груди драгоценную записку.
Глава 10. ДОПРОС
Дома Сергей получил записку: следователь Тарасов просил явиться незамедлительно.
— С этим я, пожалуй, повременю. Важнее встретиться с Олей. После того, как я не явился на назначенное свидание, она Бог весть, что обо мне подумает.
Постояв некоторое время у здания капеллы, Сергей дождался окончания спевки. Наконец, он увидел княжну в сопровождении все того же высокого брюнета. Оба шли, увлеченно что-то обсуждая. Наконец, она подняла глаза и увидела Сергея.
Что-то дрогнуло и исчезло в ее лице, принявшем вдруг холодное и даже надменное выражение.
— Ох, чувствую, достанется мне сейчас на орехи! — с тревогой подумал Сергей.
Ольга церемонно поклонилась ему и прошла мимо, не останавливаясь. Знал бы Сергей, что творилось в душе у бедной девушки! Она считала, что безвозвратно потеряла его — и вдруг о, чудо! Он снова здесь, значит не все потеряно, значит все возможно!
Сергей, видя, что Ольга уходит, бросился ей наперерез и, обратившись к ее спутнику, попросил разрешения сказать его даме пару слов наедине. Тот пожал плечами, обронив:
— Надеюсь, Вы не будете слишком назойливы, — и отошел в сторону.
— Оля, ты не должна на меня сердиться. У меня большое горе: Катя была смертельно больна. Только сегодня смертельная опасность миновала, и я сразу помчался к тебе.
— А я и не сержусь. Мне все равно. Впрочем, рада, что Екатерина Дмитриевна поправляется. Передай ей мой привет, — сказала она и двинулась к ожидавшему ее брюнету.
— Оля! — не унимался он. — Я приглашаю тебя на очень значительное событие в художественной среде. Я получил приглашение на двух персон посетить вернисаж, где будут выставлены картины Серова, Петрова-Водкина, Бродского и многих других современных художников. Но главное — будет выставлено неоконченное полотно Крамского «Хохот», а также несколько последних, ранее не экспонировавшихся работ Врубеля. Ожидается много гостей из Москвы — журналистов, художников, дипломатов. Это событие нельзя пропустить. Я буду ждать тебя завтра в двенадцать часов у ворот курдонера Михайловского дворца.
— Едва ли мне удастся выкроить время. Впрочем, может быть что-нибудь и получится, но особенно не рассчитывай, — и, махнув ему рукой, она поспешила догнать своего спутника.
Сергей с утра ничего не ел, и пустой желудок настойчиво напоминал о себе. Однако он рассчитал, что, занявшись трапезой, не успеет на встречу со следователем. А откладывать ее на завтра было невозможно, — следующий день был расписан по минутам: с утра — больница, с двенадцати до трёх — вернисаж, затем — мастерская Эрмитажа, а дальше надо вплотную заняться ремонтом квартиры.
Решив отложить еду до ужина, Сергей отправился к следователю. Платон Прокофьевич, грузный, усталый, с насмешливо прищуренными глазами, сидел, развалясь в потрепанном кресле и перебирал аккуратно разложенные стопки бумаг короткими толстыми пальцами.
