Назым Хикмет - Жизнь прекрасна, братец мой
Измаил был поражен, узнав о том, что Красная Армия отступает. Он знал, что в мире нет сильнее армии, чем Красная. От вернувшихся из Москвы он слышал, как, словно дождь с неба, на Красную площадь во время парадов сыплются парашютисты. Он все время задавался вопросом: «Почему они не сыплются, как дождь с неба, в тылу немецкой армии?» Потом старался успокоить себя, говоря, что красные отступают специально, что это маневр. Он не верил тому, что Красная Армия теряет сотни тысяч пленных. Но иногда он задумывался: а что, если хотя бы половина цифр из немецких сводок — правда? И тогда он ощущал такую невыносимую боль, что старался больше не думать об этом.
Немцы очень близко подошли к Москве. Абидин Давер в газете «Джумхуриет»[45] писал, что «падение Москвы — это вопрос нескольких дней».
Измаил гуляет по балкончику без перил, который проходит перед их камерами. Через генуэзские стены виднеются заснеженные горы, заснеженные крыши домов. Тюремный двор тоже в снегу, Измаил взял с пола балкона горсть почерневшего снега. Ест его. Пытается представить себе Москву. Москву, о которой он слышал от Ахмеда, а затем от других; заснеженную Москву, несколько фотографий которой он видел, — а Мавзолей Ленина вообще мог бы нарисовать по памяти, — окруженную немцами. Там народ бьется, истекая кровью, а мы тут лежим на боку… Как же это мучительно, братец!
Однажды Нериман пришла на свидание без Эмине.
— Меня уволили из школы.
— За что?
— По приказу министерства.
— Почему?
— Не расстраивайся, я займусь шитьем. Это еще лучше. У меня есть швейная машинка. Недавно в ней что-то сломалось, починишь.
— За что тебя выгнали с работы, а, братец?
— Примерно месяц, нет, полтора месяца назад учитель географии, бессовестный человек, начал приставать ко мне — я тебе до сих пор не говорила.
— Как это начал приставать? Это что еще такое?
— Ничего особенного, милый, просто он делал всякие намеки. И ведь у него жена есть, у бесстыдника. Сколько раз я ему отвечала как следует. Урод плешивый.
Измаила будто ударили в спину ножом. Урод плешивый, а пристает. В городишке полно и не плешивых. Молодая женщина, красивая женщина. Притом из Стамбула. Из Стамбула-то из Стамбула, да только муж в тюрьме, протяни руку да сорви с ветки.
Нериман рассказывает:
— В учительской шел разговор. Старший учитель…
— Он тоже приставал к тебе?
— Нет, милый… Ты что, думаешь, каждый на меня бросается?
— Почему бы и нет? Ты у меня красотка.
— Ты с ума сошел? За кого ты меня принимаешь?
— Ладно, ладно, а потом? Что — старший учитель?
— Он сказал, хорошо, что немцы устроили этим русским такую мясорубку. У коммунистов, сказал он, нет никакой семейной чести, твоя жена — моя жена, моя жена — твоя жена. А учитель по географии повернулся ко мне и говорит: «Нериман-ханым, ваш супруг тоже коммунист. Он тоже придерживается этого принципа?» Я вышла из себя и дала негодяю по морде.
— Хорошо сделала. Очень хорошо сделала. Очень хорошо. Молодчина ты, братец. Но почему ты до сих пор мне об этом не рассказывала?
— Чтобы ты не расстраивался по пустякам.
— И тебя уволили за то, что ты дала этому типу пощечину?
— Нет. За то, что якобы вела коммунистическую пропаганду. Старший учитель с учителем географии отправили в министерство донесение, написали: «Муж у нее коммунист, неоднократно судим, сидит в тюрьме». Остальные учителя восстали против такой несправедливости. Говорят: «Мы напишем коллективное прошение, добьемся правды». Но я теперь ни за что на свете не вернусь в школу. Займусь шитьем. Увидишь, буду зарабатывать гораздо больше.
В камере Измаила сидят тридцать человек. Пол — цементный. Вдоль стен тянутся очень широкие, высокие деревянные нары. Середина свободна. Справа на нарах, в главном углу, постель Сулейман-аги. Когда днем ее собирают и складывают все эти тюфяки, одеяла, подушки, то Сулейман-ага садится на свой молитвенный коврик, скрестив ноги, и до вечера перебирает четки и пьет чай или кофе с печурки, которую держит тут же, в камере. Ага — старейшина большой деревни в двух часах пути от городка. Сидит за подстрекательство к убийству. Он заставил своего пастуха убить одного из старейшин соседней деревни. Пастуха повесили. А агу осудили на пятнадцать лет.
В этой же камере сидит портной Рамиз. Лудильщик Шефик — тоже. У бедноты постели тонкие, как тесто пахлавы. Многие не убирают постели днем, сидят на них. Прислужник по камере спит рядом с дверью, на бараньей шкуре, почерневшей от грязи. У Сулейман-аги прислужник свой. Его называют Красавчик Ихсан. Он бедняк. Юноша с белоснежным, словно лист бумаги, лицом. Говорят, что ага использует Красавчика Ихсана вместо женщины.
Постель Измаила рядом с постелью портного Рамиза.
Свои ботинки, бабуши, постолы все оставляют посреди камеры. Керосинки, жаровни, примусы — громче всех шумит примус Сулейман-аги (чем больше от примуса шума, тем он выше ценится) — горят на балконе перед камерой. Зимой все греются, ставя свои мангалы и жаровни между коленями. И так воняет гарью, так воняет, что иногда кажется, вот-вот свалишься замертво.
Тюремная торговля гашишем — тоже в руках Сулейман-аги. Еще он заставляет игроков в карты платить ему процент.
В 1942 году прибыли заключенные из синопской тюрьмы. Двое — убийцы из Измира и три стамбульских контрабандиста, промышлявшие героином. Слава о тех заключенных прогремела по многим острогам. А из Стамбула прислали праотцов-Адамов. Их прозвали так потому, что они ходили почти нагишом, в отрепьях. Праотцов посадили в самую дальнюю камеру, куда сажали обычно самых нищих осужденных. Там на нары стелют газетную бумагу да так и спят. Первых прибывших поместили во вторую камеру справа. Потом еще прибыл лейтенант-артиллерист, арестованный за шпионаж в пользу немцев. Его посадили в камеру Сулейман-аги. В тюрьме началась торговля героином. Торговля — в руках синопцев. Вскоре между Сулейман-агой и синопцами случилась стычка: синопцы вознамерились прибрать к рукам и гашиш, и карточную игру. Начальник тюрьмы — на стороне синопцев, главный надзиратель — на стороне Сулейман-аги. Лейтенант, немецкий шпион, сначала был за Сулейман-агу, потом переметнулся к синопцам. А жандармский старшина — с лейтенантом заодно. Синопцы купили прислужника Сулейман-аги, Красавчика Ихсана, и однажды днем, когда ага совершал полуденный намаз, трое синопцев ворвались в камеру и ударами ножей в спину агу убили. Измаил и портной Рамиз были в это время в мастерской. Лудильщик Шефик грел свой обед на балконе. Он закричал сверху:
— Агу убили! Скорей сюда!
Синопцы пырнули и его. Жандармы выстроились на генуэзской стене. Старшина, не переставая, свистел в свисток и кричал:
— Все оставаться на своих местах, прикажу стрелять!
Синопцы месяц провели внизу, в изоляторе, а затем, вернувшись наверх, устроились в камере Сулейман-аги. Однажды портной Рамиз сказал в мастерской Измаилу:
— Не нравится мне этот лейтенант, немецкий прихвостень, все время говорит про тебя гадости. Будь осторожен.
— Что мне сделает этот подлец, братец? Я ни к гашишу, ни к картам отношения не имею.
— Как знаешь, но все же будь осторожен…
Через два месяца, однажды в воскресный день, Измаил после свидания с Нериман зашел в дежурку. Трое синопцев тоже сидели там. Их должны были отвезти в суд по делу Сулейман-аги. На руках у них были наручники. Внезапно вошли двое других синопцев, Красавчик Ихсан, а еще лейтенант — бросились на своих товарищей, сидевших спиной к двери, и начали пырять их ножами. Измаил крикнул:
— Прекратите!
Надзиратель из Бурсы, сидевший в дежурке, свистит в свисток. Один из тех, кто был в наручниках, Муртаза из Измира, выхватил закованной в наручник рукой нож у Красавчика Ихсана и пырнул парня. Увидевший это лейтенант внезапно бросился на Измаила. Измаил увернулся и тяжелым луженым судком, который только что принесла Нериман, ударил лейтенанта по голове.
Через час в лазарете умиравший на руках у Измаила Красавчик Ихсан попросил:
— Дай стакан воды, эфенди.
Измаил осторожно положил голову парня на кушетку, покрытую белой рваной клеенкой, и подал ему воду.
— Выходит, эфенди, судьба мне выпить последний глоток воды из твоих рук. А я ведь должен был убить тебя. Прости ради Аллаха…
— Хорошо, прощу.
К вечеру дело выяснилось. Портной Рамиз, поглаживая каштановые усы, сказал Измаилу:
— Разве я тебе не говорил? Синопцы не поладили между собой, деля доли. Разделились на две группы. Вот одни других и прикончили.
Измаил не спросил: «Что же теперь будет?» Он знал, что убийцы просидят месяц в карцере, а потом вернутся наверх и продолжат свои дела.
— Зачем было Красавчику Ихсану меня убивать?
